Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

Господь с тобой. Я не сержусь, я убита. Оля

Вчера у нас страшный случай: въехал молочник с автомобилем в канал (что нарисован у меня), — утонул — 24-летний красавец-жених. Под водой все гудел, звал. А 20–30 человек на берегу были бессильны. Наш работник вытаскивал. Все это в 2-х шагах от нас, на том самом месте, где я рисовала картинку, что у тебя. И от этого события тоже такой гнет на душе. Ехал за нашим молоком для фабрики. Собирал на грузовик и по деревне.

[Приписка на конверте: ] Между прочим: о Фрейде читала по настоянию И. А., очень считавшегося с его теорией. И. А. очень многое из нее именно сам выводит. Плохо себя чувствую, не поеду завтра с доктором. Откажусь.

151

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

20. IX.46

Ванюша мой, солнышко, милый глупыш, задира и драчун, но все же хороший мой!

Сегодня день твоего рождения. Ты получишь цветы, я была у другого блумиста[212] и сказала, что их конкурент поставлял дрянь, потому и беру их в надежде, что они сумеют послать лучше. Сказала: — это большой, известный писатель, вот Вы имеете с хорошим именем предприятие и, очевидно, знаете в своем деле толк, — скажите мне, на какую сумму Вы могли бы достойное выбрать такому лицу? Он назвал. Я удвоила и сказала: если теперь он все же получит дрянь, то знайте, я уйду из Вашей клиентуры и не буду молчать, т. к. этакое было бы нечестно.

Он очень расшаркивался и обещал. Я заказала розы особенно красивые здесь «зальм-клер» — т. е. розово-золотые или, если их нет, то чайные, если и их нет, то что-нибудь иное, например, корзину с глоксиниями. Но не знаю, что пошлют. У нас на ту сумму подали бы роскошно. Магазин «Avrora», посылавший до сих пор, — протестантский, и безусловно представитель его в Париже тоже протестант. Я взяла теперь католика, думая, что в католической стране больший выбор среди католиков — их больше. М. б. Baumann всего один на Париж из протестантских блумистов. Не знаю. Но очень огорчусь, коли опять изгадят.

Обнимаю тебя все же цветами моими и прихожу душой к тебе сегодня в них! Молюсь о тебе и прошу всего, радости, света, здоровья, что тебе надо в жизни! Как прошу Бога! И вот о другом — таком горячем.

Я вчера кончила этюд к «Чаше». Акварель. Горю послать тебе. Слушай: если у меня не выйдет, то ни у кого не выйдет. Это говорю твердо. Я скромна обычно, но тут было бы фальшиво поддаваться этой скромности, надо объективно смотреть. «Чашу», как и все твое, я несу в душе так, как ты давал. Никто не знает тебя и не понимает как я. Это просто факт, а не хвальба, такой же факт, как то, что у меня длинный нос. Кому нравится, кому нет, но факт. Русское все — моя сущность, моя боль, моя жизнь (брось в «советской ячейке» — я знаю все, все терроры и сексотов, там ад, но нельзя делать то, чего жаждут англо-саксы. Я не приемлю ничего из дел советских, но живу Россией, а она жива в нашем народе. И будет об этом. Не обижай меня этикетками). Я горло перерву тому, кто «клюквой развесистой» стал бы кормить иностранцев, да еще в связанности с «Чашей». Понимаешь? Пе-ре-рву!

Я встала на точку зрения иностранца и поняла, что им надо. Они должны увидеть то, чего не знают, о чем ты пишешь, чтобы не исказилось у них представление о нас. Кто как не я сможет им сказать: «смотрите, вот это так выглядит, о чем вам говорит великий мастер». Какое счастье, что я могу рисовать! Я дам (не из-за денег, а из души!) им maximum русского колорита и покажу неведомое так, что они полюбят его и очаруются им.

Обычно дают тушевые иллюстрации. Это — провал для «Чаши». Что получится с ярмаркой, с ношением иконы без красок? Я сделаю так, что они сами захотят краски. Художники, за деньги работающие, считают часы потраченные и дают вот то, что стоит в «На морском берегу». Наброски в 5 минут. Нам надо здесь иное. Да, мои иллюстрации будут отдельные картины. Пусть так. Я работаю, не считая ни сил, ни часов. Горю, пишу душой.

По-моему, издать «Чашу» необходимо иллюстрированной. Только тогда ее поймут целиком. Они же ничего не знают, не видали. Я считаю нужным: ярмарку, ношение иконы, роспись храма (мальчик Илья), затем Илья сдает работу (встреча с Н_е_й).

М. б. коляску и Илью за кустами (но это не обязательно). Икону в монастырской трапезной и мужика исцеленного м. б. Но не знаю.

Я считаю, что _Л_и_к_а_ иконы, самою «Неупиваемую Чашу»664 нельзя касаться. Только один человек мог бы на это рискнуть. Это — ты. Ибо никто, точно не знает, кроме тебя. Коверкать же нельзя ни в коем случае. Лучше оставь загадкой. Любовные моменты, сколь чарующи они бы не были, я ставлю как иллюстрации — на 2-ой план. Они — общечеловечны. Для оживления книги, если издательство захочет, можно. В них тоже много чисто-нашего, но все моменты чувств каждый читатель воспримет все равно по-своему. Я считаю, что очень ответственно показать верно наш быт, нашу суть. Это я никому не отдам. Знаю: застилизуют, изгадят. А я то облазила с детства все это и сколько же подползала под образа. Ярмарку шлю на днях тебе. Тотчас же верни заказом! М. б. покажешь только Ксении Львовне. И тотчас же мне отпиши: как ты видишь ношение иконы? Несут ли ее девушки на руках или 4 мужика на носилках на плечах? Носят ли еще какие иконы или ее одну? Есть ли хоругви, крест и фонарь, обычные при кресте. Ход? Духовенство сзади? Для ознакомления с нашим, могучим, можно бы все это дивно дать, но мне милее представлять икону одну Е_Е, несомую 2-мя девушками. Не знаю. Но пожалуй для неубогого крестного хода надо бы дать все как бывало тоже. Всяко ведь носили. Есть ли монашки? М. б. пустить 2–3 с тарелочкой «на храм Божий»? Икона в киоте или нет? И еще: как она выглядит: чашу в руках держит или руки воздетые?[213] Скажи тотчас. Я страдаю, что не знаю этого, а то бы уже писала. Сейчас же пиши мне. Слышишь!? А то я остыть могу. Такого у меня не было. Ваня, будь осторожен с переводилческой интригой. Мне трудно судить, кто