Гипсовый трубач - Юрий Поляков

Обо всем этом, заперев двери, Федор шепотом рассказал своей ненаглядной Юдифи, отвлекаясь только на нежные поцелуи и страстные объятья. Ну что вы на меня так смотрите, Кокотов? Вы, конечно, ждете какого-нибудь разнузданного секса прямо на столе секретаря горкома! Вы хотите, чтобы летели на пол декреты и падали увесистые тома основоположников, а бронзовый Ленин подпрыгивал, сотрясаемый молодыми телами, бьющимися в любовном ознобе? Не дождетесь!

— Ничего я не жду! — растерялся писодей.

— А чего вы хотите?

— Я хочу, чтобы вы объяснили, как Федор нашел Юдифь.

— И объяснять нечего: он прочитал в «Правде» разгромный фельетон молодого рабкора Ивана Болта «Сначала латиница, потом интервенция!» Там среди прочих вредителей упоминалась и Юдифь Гольдман. Кровь закипела в жилах Алферьева, он понял, что все прошедшие годы ни на миг не переставал любить эту женщину.

— Ты замужем?

— В принципе нет. Но у меня есть сын.

— Это не важно!

— Нет, важно, потому что это твой сын.

— Мой! — воскликнул Иван-Федор, привлекая Юдифь к себе. — Как его зовут?

— Авраам.

— Надо же! — подивился бывший вожак юных черносотенцев.

— Он так похож на тебя!

— Правда?

На другой день Жуков-Алферьев развелся со своей машинисткой Варварой, оказавшейся к тому же фригидной истеричкой с правым уклоном, записался с Юдифью и усыновил Авраама. Но сначала, черт с вами, Кокотов, подавитесь: была роскошная любовная схватка двух изголодавшихся тел на кожаном казенном диване. Кстати, дело в те годы обычное, ведь и Кирова-то, любимца масс, ревнивый Николаев застрелил в затылок, когда Мироныч, известный ходок, в своем кабинете с удобством расположился на Милде Драуле — законной жене убийцы. И я понимаю Сталина! Как тут не закрутить гайки?! Как не начать террор?! Развратничают прямо в кабинетах. По Смольному, штабу революции, бродит разная шваль с оружием, отвлекает от работы…

В дверь, тихо постучав, заглянул Ящик:

— Все готово…

— Отлично! Скоро будем, — пообещал игровод, дождался, пока ветеран уйдет, достал из холодильника перцовку и наполнил рюмки: — Ну, с Новым годом!

— Опять! А сегодня у кого Новый год? — поинтересовался писодей.

— У евреев.

— Это вы Жукова-Хаита имеете в виду?

— При чем тут Федор Абрамович? Перекоробился — и пусть живет. Девятнадцатого сентября — еврейский Новый год.

— Не знал…

— Напрасно! Надо знать будни и праздники избранного народа. Ну, коллега, выпьем за то, чтобы Бог евреев не переизбрал!

Глава 98

Слезонепробиваемый жилет

— Куда мы идем? — недоумевал Кокотов, едва поспевая за соавтором, летевшим по коридору.

— На репетицию хора.

— Какого еще хора?

— Античного! — был ответ.

— Зачем нам хор — да еще античный?

— А вы помните хор греческой трагедии? Это же глас богов! Гроза нашкодивших героев! Хор судил и повелевал, подчинял всех своей воле. А мы должны подчинить нашей воле судью Доброедову.

— Как?

— Очень просто! Чем занимались суды при Советской власти? Ерундой: хулиганами, жуликами, алиментщиками, ворами, хапугами, взяточниками, бандитами, расхитителями, насильниками, душегубами… Ну, в лучшем случае суд делил имущество при разводе: квартирку с окнами на Окружную, ржавый «жигуленок», дощатый курятник на шести сотках под гудящими проводами ЛЭП. И всё! А теперь? Ныне суд — это место, где исполняются желания. Разделочный цех Судьбы. Хотите химический комбинат?

— Я?

— Да, Кокотов, вы! Нет, не надо его строить и месить ногами бетон, как комсомольцы двадцатых. Вы просто идете в суд с деньгами — и комбинат ваш. Забирайте! Вам нравится квартира соседа или его жена? В суд! Вас обозвали занудой? В суд! И обидчик, сказавший о вас правду, продаст последние штаны, выплачивая компенсацию за моральный ущерб. А кем при коммунистах был судья? Никем, робким рабом закона, холопом «вертушки», невольником партбилета. А теперь? Теперь он — повелитель жизни. Он может быть мягок или суров, продажен или бескорыстен, холоден или горяч. Как захочет! Он неумолимый хозяин судеб, не знающий сострадания и снисхождения, для непоколебимости на нем надет слезонепробиваемый жилет, который выдается под расписку при поступлении на работу вместе с черной мантией и отбирается при увольнении.

— Это метафора?

— Я похож на метафориста? Нет, это чистая правда! Ее звали совсем не по-судейски — Нелли. Нелли Петровна. Я обычно ждал ее в машине неподалеку от Бутырского суда. Она, оглядевшись по сторонам, быстро садилась ко мне, целовала в щеку и на вопрос: «Как дела?» — отвечала: «Оправдала!» Или наоборот: «Пять лет!». И мы мчались на «явочную квартиру». Времени у нас, как правило, оставалось совсем немного, так как дома ее ждал ревнивый муж с упреками, а меня — доверчивая Маргарита Ефимовна с ужином. Она врала мужу, будто вошла в непрерывный процесс и потому задерживается, а я клеветал жене на слушателей моих лекций, якобы затерзавших меня вопросами до позднего вечера. Но как бы Нелли ни торопилась, как бы ни дрожала от нетерпеливой страсти, она никогда не разрешала мне раздеть ее, более того — ни разу не разоблачалась в моем присутствии: запиралась в ванной и через некоторое время выходила оттуда голая, как правда. «Встать, суд идет!» — восклицал я. «Приступим к прению сторон?» — спрашивала Нелли со строгой улыбкой. «Я готов, ваша честь!» И мы входили в процесс. После моих неоднократных ходатайств, приобщенных к делу, а также тщательного исследования аргументов сторон, наступало бурное оглашение оргазма. Отдышавшись и благодарно поцеловав меня в нос, она со словами «суд удаляется на совещание» снова исчезала в ванной, принимала душ и появлялась, уже одетая в свой строгий темный костюм. Однажды, отдав мне последние силы, Нелли задремала в постели. Я на цыпочках прокрался в ванную, чтобы хоть одним глазком взглянуть на загадочный жилет. Но едва моя рука коснулась загадки, как над самым ухом прозвучал суровый голос: «Никогда больше так не делай!» Видимо, судьи дают подписку о неразглашении. Но, возможно, все гораздо проще: эти слезонепробиваемые кирасы производятся каким-нибудь задохлым унитарным предприятием, выигравшим за взятку тендер, и выглядят вроде лютого ортопедического корсета с неряшливой ботиночной шнуровкой. А женщина, сами знаете, готова предстать перед мужчиной во всем своем изобретательном бесстыдстве, но сгорит от стыда, если вы заметите прореху на ее колготках.

— Да уж… — со знанием дела кивнул автор «Русалок в бикини».

Кокотов с удивлением осознал, что после всех плотских испытаний, обрушившихся на него за эти дни, он уже не чувствует удушливой зависти к необъятному любовному опыту режиссера. Напротив, Андрей Львович теперь слушал его рассказ с пресыщенной усмешкой, мысленно замечая, где тот говорит правду, где загибает для достоверности, а где и вовсе врет напропалую ради художественности.

— В общем, жилет я так и не увидел, а роман наш вскоре угас.

— Почему?

— Видите ли, коллега, если моя очаровательная судья кого-то оправдывала, то была в постели нежной, покорной и нетребовательной, почти как жена. Но вынеся суровый приговор, она превращалась в ненасытную фурию, истязавшую меня до спинномозгового истощения. А поскольку отечественное судопроизводство заточено на обвинительный результат, можете себе представить мое положение! Некоторое время спасала скоротечность наших встреч. Но однажды ее бдительный муж отбыл в загранкомандировку, и мы провели с ней вместе всю ночь здесь, в «Ипокренине». Накануне Нелли приговорила к пятнадцати годам колонии строгого режима мужичка, скормившего неверную жену аквариумным пираньям!

— Пираньям? — вздрогнул всем телом писодей.

— А что вы так удивляетесь? Довольно распространенный теперь способ избавиться от постылого супружеского тела.

— Я не знал.

— Теперь знайте. Так вот, моя Нелли Петровна кипела, пылала, бранила мораторий на смертную казнь, бессчетно входила в процесс и приобщала меня к делу с таким неистовством, что утром я не мог спуститься к завтраку. Еду мне носил соавтор…

— Какой соавтор? — насторожился Кокотов.

— Не важно. Потом месяц я не мог раздеться в присутствии Маргариты Ефимовны и еще двух небезразличных мне женщин: сплошные синяки, ссадины и укусы страсти. В общем, когда в следующий раз Нелли, сев ко мне в машину, сообщила, что закрыла пожизненно серийного убийцу, я наврал, будто у сына родительское собрание, довез ее до метро, и больше мы не виделись…

— А концовочку-то вы прямо сейчас придумали!

— Верно. Соображаете! На самом деле все было гораздо прозаичнее: муж засомневался и стал встречать ее после работы… Представляете картина: женщину, которая полчаса назад отправила на нары киллера, берут за руку и ведут домой, словно ребенка из школы… Как писал великий Сен-Жон Перс в «Поэме чужестранке»: «Злая прикольщица-жизнь, лучше бы нам не встречаться!» Рассказал я вам все это не случайно. У судьи Доброедовой тоже есть слезонепробиваемый жилет, но мы должны его пробить. Понимаете? Насквозь! Сначала я хотел сделать это с помощью телевидения. Не срослось. Потом понадеялся на певуна Скурятина. Не вышло. Теперь мы сделаем это сами. Больше некому…