Подземелье ведьм - Кир Булычев

Она шлепнула себя ладошкой по животу, и это был детский жест, вовсе не связанный с любовью.

Наверное, все, что она говорила, было правильно.

Но я понимал: она несет эту чушь, потому что на самом деле совсем неопытна и не знает, как себя вести. И, вернее всего, ее научили, как надо себя вести. И даже, может быть, ей сейчас в тысячу раз страшнее, чем мне.

Я все это понимал, но страшно злился. И даже объяснить не могу, почему я разозлился на ее слова.

А может быть, я и сам испугался. Как будто человек идет на какую-то страшную жертву ради твоего удовольствия, а ты должен эту жертву принять, а потом тебе станет стыдно.

— Давай лучше поговорим, — предложил я.

— Ты не хочешь, чтобы я стала твоей женой?

Она отступила на два шага, там оказалась незастеленная койка, и Даша опустилась на нее — поднялась пыль, страшно заскрипели пружины. Она вскочила, перепугавшись, и крикнула:

— Ну вот! Ты во всем виноват!

Край халатика попал в ржавую пружину, Даша рванулась, как из пасти злой собаки, халатик затрещал и разорвался.

Я кинулся ей на помощь, хотел освободить край халатика, но девушка со всего маху ударила меня по щеке.

— Уйди! Это все из-за тебя, дурак! — кричала она. — Это же не мой халатик! Мне его Машка дала! Что теперь будет, что теперь будет!

Даша стала быстро собирать с постели простыни, сорвала наволочку с подушки и быстро свернула белье в скатку, потом подхватила сумку, платье, все падало у нее из рук, как у клоуна на арене, который таким образом смешит зрителей. Мне было совсем не смешно, но и останавливать ее я не стал — что бы я сейчас ни сделал, она все равно еще больше рассердится.

— И как я могла! — повторяла Дашка. — Как я могла быть такой дурой! Не подходи ко мне!

Я не подходил и молчал, чем еще больше ее злил.

В конце концов — хотя прошло-то, наверное, не больше минуты — она собрала в охапку все свое добро и кинулась к двери. Еще несколько секунд она воевала с задвижкой, потом вылетела в коридор и почему-то заявила оттуда:

— Никогда!

Кажется, так говорил ворон в стихотворении Эдгара По.

Невермор!

11

Я не хотел возвращаться в наше отделение.

Мне все было противно.

Потому что жизнь прошла и кончилась неудачно. Надо было сказать Даше, каких мужей и детей подготовила ей судьба в лице очаровательной Марии Тихоновны. Но жалко человека.

А меня кто пожалеет?

За последние два дня я преодолел в себе страх перед Институтом. Меня воспитали таким робким: за пределы отделения — ни-ни! Нечего нам там смотреть. Мы — супермены, мы — герои! Паспорта? Какие еще паспорта? Мы живем в центре мира и не желаем его по пустякам покидать.

Здорово нас воспитывал Григорий Сергеевич!

Я поймал себя на том, что готов занять место скептика Лешеньки.

Значит, не так уж глубоко мы были кондиционированы, если я стал другим в считаные часы.

Теперь я уже не боялся.

Я не спеша шел по коридору. Не таясь, заглянул в палату к маршалу.

Рядом с ним у приборов дежурила молоденькая, незнакомая мне сестра.

— Как его фамилия? — спросил я, будто мне положено было задавать такие вопросы.

— Господин Муслимов, — пискнула сестра. — Акбар Махмудович.

— Правильно, — сказал я. — Коммерческий пациент?

В палате было полутемно, чтобы свет не мешал реципиенту.

— Я не знаю, — сказала сестра. — Спросите у завотделением.

— Спасибо, — кивнул я.

И сразу исчез, чтобы не отпечататься в ее памяти. Впрочем, это уже не так важно.

В следующей операционной горел яркий свет.

Дверь приоткрылась, и, когда оттуда выходила хирургическая сестра, я увидел в щель самого Костандиева — ведущего хирурга. «Он — господь бог трансплантации, — сказал как-то про него Григорий Сергеевич. — Он берется только за сложнейшие операции».

Что случилось?

Неужели «Наутилусу» суждено лишиться еще одного матроса? Кто из нас? Почему мне не сказали?

Я поспешил в отделение.

Только не я!

Я испугался?

Да, я испугался. До сегодняшнего дня мне было все равно — умереть или жить. Лучше погибнуть настоящим самураем. А теперь я хочу жить?

Я очень хочу жить.

Я буквально ворвался в наше отделение.

На табуретке возле кладовки сидела, скорчившись, санитарка Оксана. Она тихо плакала, и ее узкие плечи крупно дрожали. Я даже не сразу ее узнал.

— Ты что? — спросил я.

— Иди, дурачок, иди, — ответила она не сразу.

Что еще случилось?!

Должно было что-то случиться. Мой мир начал рушиться, а я ехал верхом на лавине и знал, что в любой момент она накроет меня с головой.

— Ленку жалко!

— Кого?

— Ленку нашу.

— Что случилось?

— Под машину попала.

— Когда?

— А как «бегунок» оформила, вышла, и тут же на улице, перед больницей… И сбежал, гаденыш. Даже номера никто не запомнил! Ну кто на такой скорости по центру ездит? Их же вешать надо!

Только что, утром, она говорила с доктором. Ее уволили.

И сразу погибла?

И никому ничего о нас не расскажет?

Я хотел, чтобы она рассказала?

Да, оказывается, я этого хотел. В глубине души я надеялся, что Лена не станет молчать. Ведь если она сделала Володичке укол, она уже решилась.

Ребята собрались в нашей спальне.

Десять человек.

Нас осталось всего десять… Десять негритят резвились на просторе. Один из них утоп, ему купили гроб…

— Ты про Ленку слышал? — спросил Рыжий Барбос.

— Оксана сказала. Для кого готовят операционную?

— Готовят? — Я их удивил. Они об этом не слыхали.

Василек сказал:

— А ты, Иванушка, сходи к своему доктору. Ты же с ним дружишь! Он тебе и скажет: нужна нам головка Рыжего Барбоса.

— Помолчи! — рассердился Барбос.

— Я не дружу с доктором, — отрезал я. — Я ваш брат.

— А я уж начал сомневаться, — сказал Василек.

— Не лезь к Ваньке, — сказал Черный Барбос. — Будем между собой кусаться, им легче будет нас сожрать. Они же бессовестные.

Кто-то должен был первым сказать такое слово.

Слово упало, как камень.

Но не разбилось.

Только пол прогнулся.

— Они Ленку убили, — сказал Костик.

— Может, случайность, — засомневался Барбос. — Она отвыкла ходить по улице. Все-таки год на казарменном положении.

— А они разве не выходят? — спросил Василек.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});