Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

– Не помню, – ответил шофер. – Так в этом письме Кудинов пишет, как в эмиграции, когда жареный кочет клюнул его в зад, снял он с себя полковничьи погоны, вышел на положение беженца и проклял Деникина, барона Врангеля и всех прочих интервентов.

Кудинов и его письмо меня очень заинтересовали. Тогда же в хуторе Базки старый коммунист Лосев подтвердил мне, что и он в двадцать втором году читал это письмо. А в какой газете – позабыл, так как в Вешках в те годы издавалась вначале «Верхнедонская правда», а затем – свои «Известия».

Мои розыски этих газет в музеях и архивах Ростова и Новочеркасска ничего не дали. Позже побывал я как-то в станице Боковской. В свое время в ней жил есаул Сенин – прообраз Половцева из «Поднятой целины» Шолохова.

Так вот там, в Боковской, на чердаке в доме есаула, среди книжного хлама я обнаружил несколько номеров вешенских «Известий» за 1922 год. С большим интересом я вчитывался в эти ветхие страницы. В газете от 2 августа 1922 года вместо передовой стоял приказ № 51 о борьбе с холерой. Рядом была статья «Из стана белых», в которой цитировались отрывки из какого-то письма. Я обрадовался, полагая, что это и есть письмо Кудинова, но ошибся. Подвалом на первой полосе было заверстано обращение какого-то казака к населению Верхнего Дона под заголовком «Как живут за границей отступившие казаки». Но само обращение кто-то оборвал.

Возвратясь в Ростов, я с еще большей энергией стал искать вешенские «Известия» и, наконец, в госархиве обнаружил далеко не полный комплект этой газеты и в нем целехонький номер от 2 августа 1922 года, в котором на первой странице я и нашел письмо Павла Кудинова.

«…Русский народ, – писал Павел Кудинов из-за границы в 1922 году, – изголодавшись, исхолодавшись без обуви и одежды, наверно, частенько подумывает: «Кабы был Врангель, так был бы и хлеб, и обувь, и одежда». По-моему, это просто ваша отчаянная галлюцинация. Вспомните времена Врангеля! Что он дал вам полезного в экономической жизни? Ровно – нуль… Я откровенно говорю не только вам, но и каждому русскому труженику, пусть выбросит грязные мысли из головы о том, что здесь где-то на полях чужбины Врангель для вас готовит баржи с хлебом и жирами. Нет! Кроме намыленных веревок, огня, меча, суда, смерти и потоков крови, – ничего! И вы, русский народ, напрягите все силы там, в стране, для возрождения. Может, многим еще хочется блеснуть погонами и плюнуть кому-то в лицо, но это не служит доказательством несостоятельности Советской власти… Наши казаки, за исключением немногих, покинули лагери и вышли на беженское положение…

Ваш сын и брат П. Кудинов».

Сотрудники ростовского госархива любезно сделали мне фотокопии этого номера вешенских «Известий» с письмом Кудинова. Но все мои попытки установить, где же точно живет Кудинов, были безуспешны: следы его в Сибири затерялись.

Спустя несколько лет я снова приехал в Вешки по делам газеты и встретил там на улице высокого седого старика. Болгарский акцент его речи привлек мое внимание. Познакомились. Разговорились. Это был казак-вешенец Никита Васильевич Лапченков, недавно вернувшийся из Болгарии, где он прожил сорок лет в эмиграции. Старик Лапченков нес Шолохову какой-то ящичек и пояснил мне следующее:

– Болгары – рабочие завода «Млекоцентрал» в городе Кула, узнав, что я еду в Россию, в Вешенскую, поручили передать Шолохову подарок. Вот я его и несу Михаилу Александровичу.

Вечером старик Лапченков зашел ко мне в гостиницу.

– Уезжая в Россию, – рассказывал Лапченков, – я виделся с Кудиновым в Михайловграде.

– А вы не ошибаетесь? – робко спросил я деда. – Кудинов-то, кажется, у нас в Сибири?

– Был в Сибири, – пояснил Никита Васильевич. – Одиннадцать лет рубил лес в тайге. А потом Советская власть сделала ему скидку и в 1956 году освободила. Заезжал он в Вешки. Но тут – пусто, вся родня его вымерла. Наведался к Шолохову, а писатель куда-то выехал. Пожурился Кудинов на берегу Дона, помолился богу в соборе и поехал в Болгарию. Там у него семья, жена, княгиня Севская, учительствует. Русскому языку учит болгарских детишек. Сам он работает в колхозе, в стопанстве по-ихнему, садовником.

Старик дал мне адрес Кудинова.

– Хотите послать ему письмо? О, он будет рад письму из Вешек. Не забудьте вложить ему в конверт цветок бессмертника, а его княгине – чабреца.

В тот же день я послал в колхоз, где работает Кудинов, фотокопию вешеиских «Известий» и цветы…

Не скоро, но все же пришел мне ответ из Болгарии. Это было письмо председателя Михайловградского стопанства Ненчо Найденова, который писал: «Ваш донской из Вешек казак – полковник Павел Назарьевич Кудинов живьет и робит у нас добре. Робит в садах, огородах стопанства с 1956 годины. Имея уже преклонный возраст, а паки падкий до работы, як ударник, и ниякой оплоши за ним нема. И другарка его – учителька Севская – до работы дуже падкая. А письмо ваше я получих и Павлу Кудинову передадох. А вен осветлени исторически събития он крепко помнит и скоро ден вам напишет…»

Затем пришло письмо от самого Кудинова. На мой вопрос, где, когда и при каких обстоятельствах Кудинов прочел роман «Тихий Дон» и какое впечатление тот произвел на него, он ответил мне так:

«Роман М. Шолохова «Тихий Дон» – есть великое сотворение истинно русского духа и сердца. Впервые я пробовал читать его по-болгарски, но плохо понимал. Позже выписал себе из Белграда русское издание. Читал я «Тихий Дон» взахлеб, рыдал-горевал над ним и радовался – до чего же красиво и влюбленно все описано, и страдал-казнился – до чего же полынно горька правда о нашем восстании. И знали бы вы, видели бы, как на чужбине казаки – батраки-поденщики – собирались по вечерам у меня в сарае и зачитывались «Тихим Доном» до слез и пели старинные донские песни, проклиная Деникина, барона Врангеля, Черчилля и всю Антанту. И многие рядовые и офицеры допытывались у меня: «Ну, до чего же все точно Шолохов про восстание написал. Скажите, Павел Назарьевич, не припомните, кем он у вас служил в штабе, энтот Шолохов, что так досконально все мыслию превзошел и изобразил». И я, зная, что автор «Тихого Дона» о ту пору был еще отроком, отвечал полчанам: «То все, други мои, талант, такое ему от Бога дано видение человеческих сердец и талант!» Скажу вам, как на духу, – «Тихий Дон» потряс наши души и заставил все передумать заново, и тоска наша по России стала еще острее, а в головах – посветлело. Поверьте, что те казаки, кто читал роман М. Шолохова «Тихий Дон», как откровение Иоанна, кто рыдал над его страницами и рвал свои седые волосы (а таких были тысячи!) – эти люди в 1941 году воевать против Советской России не могли и не пошли. И зов Гитлера – Дранг нах Остен – был для них гласом вопиющего сумасшедшего в пустыне. И вот за это прозрение на чужбине тысяч темных казаков благодаря «Тихому Дону» и передайте Шолохову мой чистосердечный казачий земной поклон…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});