Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

Шолохов, продинспектор». – «Продинспектор! – воскликнул Махно с радостью и спрятал маузер. – Так чего же, чертеня, меня за нос водишь? Документы сюда!» Шолохов подал ему свои документы, а Махно снова: «Покажь дорогу, где хранятся овсы». А Шолохов ему: «Где овсы? Ты хочешь на Дону, не сиявши, жаты?» А Махно ему: «Я жну, не сиявши, а коли сию – то ветер, пепел и головы по полю. Покажь, продинспектор, дорогу, где можно овса раздобути». Пожал плечами Шолохов: «Не знаю, атаман. Я везу пшеницу в Миллерово для голодающей Москвы. А перед тобой три дороги. Правой дорогой – воронье тебя ждет, левой – волчьи ямы уже накопаны, а прямо за Доном – два столба с перекладиной стоят дожидаются…» – «Меня дожидаются? – вскипел Махно. – А может, ты на них раньше меня повисишь – покатаешься?» – Махнул рукой сотнику, и подхватили Шолохова махновцы. А начальник штаба с тачанки кричит сотнику: «Не смей! Не смей малого стреляти! – и повис у Нестора Махно на плече. – Смени, батько, гнев на милость. Вспомни, батько, зачем шел на Дон. Да коли мы будем так шлепать старых и малых, кто из казаков нас поддержит?» И деды-фурщики загудели: «Да, он малой – дурной. Какой с него спрос?» – «А что за Доном стоит хоромина с перекладиной – верно. Бандит Фомин поставил»… «Да какой он там продинспектор? Писаришка-задира, молоко еще на губах не обсохло!» А тут гонец из Боковки прискакал: «Слава вийську махновському! Уже запалили, батько, пять хуторив – бачишь, дым стоит коромыслом! И вирвалысь твои львы у Бокивську! Патронив, батько, давай патронив!» А Махно поманил к себе сотника с Шолоховым: «Милую тебя, казак, за матинку, що вона чернигивська. Поклонись ей от меня до пояса! Милую – всыпьте ему, хлопцы, плютюганов на память, щоб помнил щедрость мою и доброту! Да смотри, казак, попадешься во второй раз – за ноги повешу, за ноги!» – и, тронув рукой за плечо сидящего на козлах кучера, помчался с черным стягом в тачанке на Боковку… ?

Наум Федорович помолчал с минутку, посмотрел на нас, чтобы убедиться, какой эффект произвел его рассказ, и добавил:

– Вот такая у них была встреча… Так рассказывал мне один очевидец-фурщик. Что, Тимофей Тимофеич, молчишь? Не слыхал разве об этом?

– Слыхал, – кутаясь в воротник, откликнулся Мрыхин. – Верно, пообещал батько Махно при другой встрече повесить. Но вот, где это было, не знаю. Одни кажут – за Кашарами, другие уверяют, что у хутора Конькова. Еще тогда как-то спросил я его об этой встрече. Шолохов о других рассказывал мастерски, а про себя – помалкивал…

На окнах собора уже погасли отблески зари. Голубые сумерки входят в станицу с востока. Бурлит и пенится под кручей Дон. Мы прохаживаемся вдоль кручи, и быль, превратившаяся в легенду, волнует и захватывает.

У истоков «Тихого Дона»

I

Есть ли на Дону хутор Татарский, в котором разыгралась трагедия семьи Мелеховых? Кто послужил прототипами прекраснейших образов романа «Тихий Дон»?

В своих поездках по Верхнему Дону мне пришлось слышать много различных толков на эту тему.

Подобно тому как в Древней Греции семь городов оспаривали право именоваться родиной Гомера, так и на Дону станицы Вешенская, Базковская, Еланская, Букановская, Каргинская, хутора Калиновский и Лебяжий спорят между собою: какое из этих селений изобразил Шолохов в «Тихом Доне» под именем хутора Татарского?

Особенно отстаивают свое право быть «станичниками» героев «Тихого Дона» жители Базков. Ведь именно там, в Базках, жил Харлампий Ермаков, которого считают прототипом Григория Мелехова. И дочь его, Пелагея Харлампиевна, живет в Базках, учительствует в школе…

Я поехал в Базки. До революции это был хутор, а теперь – большая красивая станица, раскинувшаяся на крутом правом берегу Дона.

Нахожу среднюю школу и учительницу Пелагею Харлампиевну Ермакову-Шевченко. Это невысокая, лет пятидесяти, полная, черноглазая, еще не утратившая своей былой красоты женщина.

Знакомлюсь с нею и говорю о цели моего приезда.

– Известный литературовед Исай Григорьевич Лежнев опубликовал большой труд – книгу «Путь Шолохова». В ней он указывает, что казак хутора Базки Ермаков является прототипом главного героя романа «Тихий Дон» Григория Мелехова. Лежнев ссылается на вас, на свою с вами беседу. Хотелось бы и мне слышать от вас лично, в какой же степени жизнь вашего отца похожа на жизнь Григория Мелехова?

– Что я могу сказать, – отвечает Пелагея Харлампиевна. – Мне говорить об этом трудно, хоть и много уже воды утекло в Дону с тех пор… Трудно, но скажу кратко – кое в чем похож. Но это же роман, и автор рисует образ своего героя, как его душе угодно, не считаясь с прототипом. Вы с этим вопросом лучше обратитесь к самому Шолохову.

– А как звали вашего отца?

– Харлампий Васильевич, – отвечает учительница.

– Дело в том, – говорю, – что в книге Лежнева «Путь Шолохова», видимо, вкрались неточности. Вот послушайте: на 344-й странице своей книги он пишет: «В хуторе Базки, расположенном против станицы Вешенской, на правой стороне Дона, живет дочь Евлампия

Васильевича Ермакова – Пелагея Евлампиевна. Она учительница хуторской школы, депутат Базковского райсовета, беспартийная…» Это же о вашем отце и о вас идет речь?

– Да, – говорит Пелагея Харлампиевна. – Но только, как я вам уже говорила, моего отца звали Харлампий Васильевич. Лежнев был у меня. Видимо, он неточно записал имя отца.

– Далее Лежнев пишет, что Ермаков в Базках был председателем хуторского Совета. Верно ли это?

– Нет, – говорит Пелагея Харлампиевна, – после демобилизации из Красной армии (это было в 1924 году) мой отец работал в Базках в комитете взаимопомощи, а председателем хуторского Совета не был.

Поблагодарив Пелагею Харлампиевну за эти уточнения, я прошу ее все же рассказать, каков был ее отец и что ей известно о нем.

– Давнее это дело, – сказала она раздумчиво. – Уж все быль-ем-полынем поросло. Прадед наш по отцу привез себе жену из Туретчины. С войны. Какой нации она была – не знаю, но в хуторе Антиповом прадеда и деда за это прозвали «цыганами». От нее и пошли в хуторе чернявые, горбоносые Ермаковы. Дед мой, Василий, рассказывают, был косорукий и, кажется, хромой.

– Все эти детали, подробности, – говорю я ей, – очень интересны. Рассказывайте подробнее.

– Отец мой, – продолжала Пелагея Харлампиевна, – был высокий, стройный, смуглый на лицо, с черным чубом, горбоносый. Взгляд черных глаз в гневе был страшен. Семейная жизнь его сложилась неудачно. Мать наша любила его одного, а он все отбивался от дома. И тут я вам ничего более не скажу… Это их дело.

Пелагея Харлампиевна умолкла. Черные глаза ее заблестели. Видимо, боль нахлынувших воспоминаний и по сию пору дает себя знать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});