Русь и Орда - Михаил Каратеев

По русским рядам, ширясь и вливая в сердца отвагу, прокатился победный крик. Татары отступали, не прекращая жестокого сопротивления. Снова, нахлынув массой, они попытались повалить русский стяг. Тимофей Валуевич успел передать его двум подбежавшим воинам, — чтобы, привязав перерубленное древко к копью, снова укрепили его на прежнем месте, — а сам стал впереди, прикрывая их. Шесть или семь татар, обступив молодого воеводу, сыпали на него сабельные удары. Отбивался он ловко, пока мог, но скоро ему отрубили руку, и он упал. Подбежавший дворецкий его, Иван Кожухов, заслонив своего господина, вступил в неравный бой с татарами. Двоих он успел убить, прежде чем остальные изрубили его в куски, а потом прикончили и раненого Валуевича.

Но от знамени их сейчас же отбросили набежавшие во множестве владимирцы. Москвичи и коломенцы, ободрившись, снова крушили ордынцев с другой стороны. Позади врубившегося в Большой полк лучшего татарского тумена русские ряды сомкнулись, и этот тумен был уничтожен до последнего человека. Остальные отхлынули, и после страшного трехчасового боя русские наконец смогли перевести дух и осмотреться. Потери их были очень велики — во многих сотнях осталось по двадцать — тридцать человек; из московских воевод в центре уцелел один Иван Квашня, и начальство над Большим полком принял князь Иван Васильевич Смоленский. Зная, что сражение вот-вот возобновится, он приказал трубить сбор и приводить оставшихся людей в порядок.

Еще раньше того была отбита атака орды на полк Правой руки. Здесь татары всю силу удара сосредоточили на правом крыле, рассчитывая вдоль речки Нижний Дубняк прорваться в тыл русскому войску. Но стоявшие тут угличане уперлись крепко и дрались с предельным мужеством. Из шести углицких князей в этой битве пало пятеро [358], а с ними и князь Семен Стародубский. Полегло больше половины воинов-угличан, много ярославцев и стародубцев, но опрокинуть их татарам не удалось, и на третьем часу сражения они отступили.

* * *

Затишье продолжалось не долго. Разобравшись теперь в особенностях русского построения и правильно определив его наиболее уязвимое место, Мамай обрушил все силы орды на полк Левой руки, приказав своим темникам сбить его любой ценой и с этой стороны выйти в тыл Большому полку.

Первый удар стоявшие здесь белозерцы выдержали, не дрогнув, но татары, не считаясь с потерями, бросали в битву новые тумены, и с каждой минутой сеча становилась все более кровавой и напряженной. И воины, и воеводы Левого полка дрались с беспримерной доблестью. Тут все понимали, что от их стойкости зависит участь Большого полка, а может быть, даже исход всего сражения, и потому, не жалея жизней, старались удержать страшный натиск врага.

Вот, заметив, что в одном месте татары прорвали русские ряды и врубаются вглубь, бросился на них московский воевода Иван Семенович Мороз с сыновьями Фирсом и Львом да с полусотней всадников. Они сдержали напор орды, покуда оправились и подоспели сюда другие, но сами все были изрублены; пал смертью храбрых старый князь Федор Романович Белозерский, не надолго пережил отца и князь Иван; без счету полегло и простых воев, — имена же их записаны у Бога в золотой книге славных, — и поредели ряды Левого полка, как колосья под градом.

Видя, что взликовали татары и рвутся вперед, собрал князь Глеб Иванович Друцкой вокруг себя сотни три воев, кои были поближе, и кинулся с ними без страху смерти навстречу. Сам он схватился с татарским темником, долго с ним бился, — ловок и силен был поганый, — но когда одолел его князь Глеб и оглянулся, никого уже не увидел из своих воев — кругом были татары. И положил князь Глеб свою молодую жизнь в неравном бою.

Когда уже иссякали последние силы белозерцев, подошел к ним на помощь Запасный полк, и сеча разгорелась яростней прежнего. Но Мамай, окрыленный успехом, не жалел людей — татары шли вал за валом, и казалось, их уже ничто не может остановить. Под их бурным натиском Запасный полк таял, как льдина на солнце, хотя и сражался храбро.

Рубясь в первых рядах, сложили здесь свои седые головы князья Федор и Мстислав Тарусские. Видя смерть стариков, возгорелся гневом князь Андрей Константинович Оболенский и дал себе зарок: за каждого из дядьев убить по три татарина или самому живу не быть. Ростом невелик, он ровно из стали вылит князь Андрей и в бою искусен. Летает он по полю на быстром коне, словно ангел смерти, рдеет на солнце золоченый шлем, вьется над ним голубой еловец; где махнет саблею, там и валится татарин с седла! Вот уже троих срубил — это за дядю Мстислава, и еще троих — за Федора, и еще двух, на додачу. Стал высматривать девятого и видит: лежит на земле сын его любимый Семен, пронзенный копьем. Покачнулся князь Андрей, помертвел весь, медленно осенил себя крестом… Разве же за это троих убить? Тут и целой орды мало! Бросился он в самую гущу татар и рубил их как исступленный, уже не считая, покуда его самого не забили копьями.

На исходе второго часа силы левого крыла были сломлены, и оно начало отходить к Непрядве, оторвавшись от Большого полка, который тоже отбивался от наседавших спереди татар, но стоял крепко. Заметив беду, приспел на помощь князь Дмитрий Брянский: остатки своей дружины — несколько тысяч человек, уцелевших после битвы в Передовом полку, — он бросил в прорыв, пытаясь сдержать хлынувшую в русские тылы орду. Но в короткое время половина брянцев была изрублена, остальные, истекая кровью, стали подаваться назад, смешиваясь с остатками разбитого Левого полка.

И тут нежданно увидели великого князя: на самом берегу Смолки, под деревьями, он и еще три воина, — один, как и князь, в кольчуге, а другие два в тягиляях, — бились против десятка татар.

Притомился Дмитрий в долгой сече, пот заливает и ест глаза, и не дает рука прежней силы, а дух перевести — минуты нет. Не один уже раз его бы настигла смерть, да, видя, что заслабел князь, крепко прилепились к нему три воя — Сенька Быков, Федяй Зернов и Юрка Сапожник, — куда он, туда и они, и дружно стоят за своего государя. Был еще с ними четвертый — Федор Холоп, да отлетела душа его к Богу: принял в грудь копье, которое инако досталось бы Дмитрию.

И плохо им тут пришлось: свалил одного татарина Дмитрий Иванович, но другой тут же выбил у него меч и замахнулся было саблей на безоружного князя. Но Юрка Сапожник не проглядел, вовремя подсек басурмана. Соскочил Федяй Зернов на землю, поднял меч и хотел дать его Дмитрию, но в этот самый миг достала его татарская сабля, а под государем пошатнулся конь и пал, придавив собою всадника. И хоть закрыли его собою Юрий Сапожник и Сенька Быков, — татары накатили разом, Быкова крюком сорвали с седла, Юрке отсекли руку, и один ударил копьем в бок силившегося подняться князя. Дмитрий снова упал и, сотворив молитву, ждал уже неминучей смерти, но тут подоспели два брянских витязя и, не глядя, что татар на каждого четверо, смело ударили на них.

Дмитрий, лежа на боку, с ногой, придавленной трупом лошади, — бессильный помочь или хотя бы подняться, глядел на неравный бой, от исхода которого зависела его собственная жизнь.

Один из брянцев — крепкий и ладный старик, с почти белою по грудь бородой — бился с ловкостью и умением, поразившими Дмитрия: только успели схватиться, а уж два татарина с рассеченными головами скувырнулись под ноги его коня; недолго маялся он и с третьим, кинулся на четвертого, но тот повернул коня и поскакал прочь. Перевел дух старый богатырь, стер ладонью пот и обернулся на помощь товарищу. Но вдруг обронил саблю, качнулся и упал с седла: выделил его стрелою отскакавший татарин, — вошла прямо в глаз.

Другой витязь, по виду литовец, — много моложе первого и телом крупней, тоже рубился неплохо. Он свалил двоих, осталось против него еще трое, но тут мимо них с победным криком хлынула в тыл русскому войску новая орда, и все бывшие в поле татары поскакали за ней. Это Мамай, видя, что левое крыло русских смято и осталось лишь завершить победу, бросил в прорыв несколько туменов свежей конницы, которую берег на крайний случай.

Литовский витязь высвободил Дмитрия из-под коня и пособил ему подняться на ноги.

— Ты крепко ранен, княже великий? — спросил он.

— Кажись, пустяк, будто лишь кожу вспороло, — ответил Дмитрий. — Ну, друг, спаси тебя Христос навеки! Не уйти бы мне тут от смерти. Как звать тебя, скажи?

— Мартос я, государь, а прозванием Погож из дружины Брянского князя.

— Добро, брате Мартос, тебя не забуду, коли жив останусь. А кто этот старый витязь, приявший столь славную смерть?

— Царство ему небесное, — перекрестился Мартос, глянув на тело товарища. — Экое горе будет нашему князю, сильно он любил старика. Это его давний дружинник, воевода Лаврентий Клинков. А родом он из Карачева.

— Да упокоит его Господь со святыми и славными, — крестясь, сказал Дмитрий. — Ну а теперь, Мартос, садись на коня и скачи в дубраву, к Засадному полку. Скажи Волынскому князю либо Серпуховскому: пришло время!