'Канцелярская крыса' - Константин Сергеевич Соловьев

нависнуть над ним, а потом резко выпрямился, вложив в короткий рывок всю силу спины и ног. Удар, с которым его голова врезалась под подбородок противнику, нельзя было назвать ни сильным, ни стремительным. Будь на месте угольщика обычный человек, какой-нибудь грабитель из Скрэпси, он не выбил бы и зуба. Слишком поспешил, слишком много рук стискивали его со всех сторон. Но угольщику этого хватило. С жутким хрустом его нижняя челюсть оказалась смята, обнажив крошащуюся, как уголь, кость. Вниз посыпались зубы, черные и неровные, как вытряхнутый из печи шлак.

- Ауууааах! – угольщик от изумления и боли выдохнул целое облако пепла, отчего на несколько секунд все помещение оказалось затянуто черным туманом, точно чернилами осьминога.

Это и требовалось Герти. Он рванулся в одну сторону, в другую, ослабляя хватку, ткнул кого-то кулаком (попал в мягкое), ударил коленом (не попал никуда) и, отчаянно потянувшись, вдруг нащупал рукой карман наполовину сорванного с него пиджака. Все остальное произошло еще быстрее. Рукоять револьвера сама прыгнула в руку, удивительно легко и ловко, точно сомкнулись две детали, друг для друга созданные.

- Назад! – изо все сил рявкнул Герти, - Стреляю!

В облаке черной пыли он почти ничего не видел. Со всех сторон кричали угольщики, заглушая друг друга. Кто-то рычал от ярости и трепал его рукав. Тогда Герти направил ствол револьвера вверх и нажал на спусковой крючок.

Револьвер выбросил в потолок оранжевый сухой язык пламени, хлопнувший подобно шутихе. Но угольщики прыснули в разные стороны, как перепуганные бродячие псы. Лишь один остался неподалеку. Глухо стеная, он ползал на корточках, ощупывая землю и выковыривая из пепла собственные зубы. Герти ткнул его стволом револьвера в то, что осталось от лица.

- Прочь, - бросил он, - Все назад! И ты тоже! Вон! Пока не наделал дырок! Пистолет на пол! На пол, кому сказал!

Его так и подмывало спустить курок еще раз. Возможно, он бы так и сделал, если б Паленый дернулся. Нервы были напряжены так, что звенели, как телеграфные провода на сильном ветру. Но Паленый оказался достаточно хитер. И достаточно осторожен. Сделав успокаивающий жест, он выронил автоматический пистолет.

- Спокойно, сыряк, - отмеченное печатью болезни лицо изображало насмешливую улыбку, - Устроил тут фейерверк…

- Шаг назад! И вы все! Назад!

Герти все еще всхлипывал, давясь дыханием, после короткой, но яростной потасовки. Чей-то пепел попал ему в глаза, запорошив их, он же облепил носоглотку. Но Герти знал, что если хоть один из угольщиков дернется по направлению к нему, промаха он не даст. Вероятно, это знали и угольщики. Они сбились вместе, глухо ворча, скалясь и отпуская на счет Герти ругательства, столь же черные, как и перепачкавшая их сажа.

- Ты слабый и трусливый, как и все сыряки, - Паленый сплюнул на пол черной слюной, - У вас всех недостает того, что закаляет человека. В вас нет истинного жара, выжигающего сомнения. Сырое мясо, вялое и слабое. Убирайся отсюда. Убирайся с Пепелища.

Герти покосился на выход. Он знал, что может беспрепятственно добраться до него, пятясь и удерживая угольщиков на мушке. По сравнению с тем, что ему удалось пережить, это уже было ерундовой затеей. Спустя несколько минут он выскользнет из разрушенного цеха на свежий воздух, оставив позади подземное царство ржавчины и пепла, мир поврежденных механизмов и столь же поврежденных людей.

Но это будет означать, что он уйдет без того, что искал здесь. Без ответов.

- Не так быстро, - Герти переложил револьвер из одной руки в другую, точно сталь была раскалена, - Я уйду когда сам захочу. Но сперва вы мне кое-что расскажете, джентльмены.

Смех Паленого показался Герти треском смолистого полена в печи.

- Здесь нет джентльменов. Здесь лишь угольщики. Но они тебе ничего не скажут. Проваливай к себе домой, сыряк. Ты не угодил на трон, но не считай, что это позволяет тебе что-то требовать.

- Мне нужны ответы.

- Здесь ты их не получишь.

- Эта штука позволяет мне считать, что получу, - Герти с нескрываемым удовольствием прицелился Паленому в лицо.

Тот не выглядел испуганным. И, кажется, вовсе не был испуган. На Герти он глядел с выражением насмешливого интереса. Как смотрят на запекаемое в печи мясо, пытаясь определить, достаточно ли оно пропеклось. От этого взгляда Герти вновь захотелось повернуться и броситься наутек из Ржавого Рубца. Ему потребовалась вся сила воли, чтоб воспрепятствовать этому желанию.

- Что ты сделаешь? – поинтересовался Паленый, - Выстрелишь в меня? Стреляй. Поверь, боль от свинцовой пилюли ничто по сравнению с той болью, которая мне знакома. Я ее даже не замечу. Глупо угрожать болью тому, кто с нею накоротке, сыряк.

Он был прав. Герти до боли закусил губу. Ситуация, как ни посмотри, выходила патовая. С оружием в руках он добыл себе жизнь и свободу, но больше не добыл ничего. Он не в силах заставить угольщиков говорить, даже если бы пришлось применять самые страшные пытки. Эти люди давно познали их на себе, и даже самая извращенная человеческая фантазия не могла породить того, что произвело бы на них впечатление.

Тупик. Клинч, как говорят у боксеров. Ситуация, когда противники сдавливают друг друга в объятьях, не в силах ни высвободиться, ни нанести удар.

Ему нужна Бангорская Гиена. Она – ключ от острова, ключ, который ему необходим, чтобы убраться отсюда. Но единственной ниточкой, ведущей к Гиене, остается таинственный Изгарь. Возможно, он среди этих обожженных людей, смотрит сейчас на Герти пылающим от злости взглядом. Если он знает истинное лицо Гиены, если знает, где ее найти…

«Мне нужен полковник Уизерс, - подумал Герти, - Бог свидетель, он нужен мне как никогда…»

Он попытался вызвать в себе то чувство, которое охватило его в притоне Бойла. Настроиться на полковника Гая Уизерса, как аппарат Попова настраивается на определенную волну. Окажись настоящий полковник Уизерс здесь, в обществе заживо тлеющих отбросов, он наверняка бы нашел, что можно предпринять. Такие люди, как он, отчего-то всегда это знают. Такая уж у них натура.

Герти еще крепче сжал револьвер. Он должен думать, как полковник. Взирать на угольщиков с ледяным британским презрением, свойственным покорителю всех мыслимых опасностей на всех континентах. Он должен идти на риск, спокойно и просто, как если бы каждый его прожитый день сам по себе был смертельным риском.

«Что бы