Путь хирурга. Полвека в СССР - Владимир Голяховский

— Сделайте мне массаж спины прямо с утра. А потом, между операциями, еще раз.

Ее массажи помогли мне выстоять у стола шесть часов и сделать все операции. Но на Новодевичье кладбище я приехал, когда все уже уходили. Около свежего холма стояла заплаканная дочь Вишневского Маша. Я тихо встал позади нее и молча простоял там час за себя и за своего отца.

Монстры

Даже по прошествии тридцати лет мне непонятно — почему мои противники никак не могли угомониться и написали на меня еще жалобу, в Московский комитет партии. Очевидно, в них жил страх за свои шкуры: видя, что меня не наказывают, они боялись, что наказание понесут сами — будут изгнаны. Московскому комитету было наплевать на какого-то там пешку-профессора, у партийной бюрократии такого уровня всегда есть дела поважней. Поэтому рассмотрение жалобы «спустили» ректору и парткому института. Упорные «качели» скандала — ни туда и ни сюда — раздражали ректора. Он вызвал меня:

— Я не понимаю, как ты до сих пор не смог их успокоить? Никто не обвиняет тебя в том, что ты плохой специалист, мы тебя ценим. Но у тебя отсутствует политическое умение руководить. Я вынужден послать на твою кафедру еще одну, последнюю комиссию. После этого будем разговаривать серьезней.

«Последняя комиссия» состояла из трех человек: секретаря парткома Корниенко и двух профессоров хирургии Василия Родионова и Степана Бабичева. Эти были самые крайние реакционеры. Родионов и Бабичев, типичные партийные карьеристы, служили раньше в отделе науки ЦК партии и оттуда начали свой «научный» путь. Родионова я сам помнил, студентом, как плохого преподавателя. И теперь студенты рассказывали, что он читает лекции по учебнику. Ко всему прочему, он был зол на меня, что я помог восстановить студента-студента-евреяИгалевича. Бабичев был раньше ректором нашего института, его самого выжили интригами. За неумение оперировать его прозвали «утюг без ручки» — можно себе представить, что на операции наделает утюг, у которого нет ручки.

Узнав, что комиссия состоит из этих монстров, я понял, что они придут не работу мою проверять, а гробить меня. Все же я разложил на столе пятнадцать моих сертификатов на изобретения, диплом «изобретателя года», восемьдесят распечаток моих статьей. Монстры на это даже не взглянули. Усевшись в кабинете, они сразу пустили в ход обвинения:

— Что же это вы наделали? — начал Бабичев.

— Да, нехорошо получилось, очень нехорошо, — подтвердил Родионов.

Я не понял и спросил:

— Что вы имеете в виду?

— А то, что вы нас обоих дураками выставили перед студентами.

— Это какая-то ошибка. Я ни за что не позволил бы себе это сделать.

— Позволили, позволили.

— Да я никогда и не обсуждал вас со студентами.

— Еще бы! Зато вы обсуждали с ними операции американского хирурга Дебеки товарищу Келдышу. Это было?

Ага, вот оно что — они ссылались на обвинение меня в письме ассистентов. Я сделал вид, что продолжаю не понимать:

— Я отвечал на вопросы студентов о той операции. Но я сказал, что сам на ней не присутствовал. И о вас ни слова сказано не было.

Родионов наставительно возвестил тоном бывшего партийного начальника:

— В воспитании будущего советского врача на первом месте должна стоять его идеологическая подготовка.

Бабичев добавил:

— Мы ведь тоже знали, что правительство пригласило американца сделать операцию товарищу Келдышу.

— Но это было лишь исключение из правила, и незачем было это знать нашим студентам, — продолжил Родионов.

Казалось, что это была отрепетированная цирковая реприза — видеть и слушать их без улыбки было почти невозможно. Даже молчавший Корниенко слегка улыбался глазами, до того они горячились и пыжились. Он примиряюще сказал:

— Да, между студентами распространился слух, что наши уважаемые профессора говорили им неправду. Это мы узнали из достоверных источников, — то сеть кто-то им донес.

— Да чего уж там «неправду»? Надо называть вещи своими именами, — поправил Родионов, — студенты называли нас лжецами.

— Незачем было им рассказывать, — кипятился Бабичев. — Мы все знаем, что наши хирурги тоже делают такие операции, — в горячке он врал и мне, и себе самому, на самом деле никто в России тогда этого не делал.

Ну, что я мог на это сказать? Студенты, конечно, были правы, если звали их лжецами. Но ведь я ничего не говорил им про этих профессоров. Они обвиняли меня не в оскорблении, а в том, что я не врал с ними заодно. Но я ни физически, ни морально не мог быть с ними заодно. А у них был одна истина: кто не с нами, тот против нас. И они были правы: я был против них. Только сил у меня не было, чтобы устоять против них всю мою жизнь.

Родионов строго сказал:

— Покажите нам тексты ваших лекций.

Я достал несколько скрепленных листков с краткими конспектами по темам лекций. В них были записаны для памяти основные тезисы, цифровые данные, даты и имена. Он взял пачку, не рассматривая положил ее на ладонь, потряс, как бы взвешивая, и спросил с издевательской улыбкой:

— Это все, что вы читаете на лекциях студентам?

— Нет, это только основа содержания лекций.

— А где же сами лекции?

— Они у меня в голове, — тут я обозлился. — Я не читаю лекции по бумажке, как некоторые. У студентов есть учебник со стабильным текстом. Я даю им в лекциях дополнительный материал, живые примеры, старюсь пробудить их интерес. Мои лекции приходят слушать с других курсов. Мне не нужен постоянный текст, я вношу изменения, импровизирую.

— Импровизируете? — оба профессора уставились друг на друга, легко было понять выражение их лиц: «ну и дурак же этот парень! Вот мы его и поймали!»

— Значит, вы не можете документально подтвердить, что именно читаете на ваших «импровизированных» лекциях?

— Почему же? У меня нет текста, но я могу хоть сейчас рассказать вам любой фрагмент, на ваш выбор. Для этого у меня есть большой запас знаний и ораторское искусство.

— На бу-ма-ге, на бу-ма-ге должно быть, — аж взвизгнул Родионов.

Мне становилось безразлично, что они говорили — их не переспоришь, я пожал плечами:

— У каждого своя методика.

— Нет, это вы бросьте, — назидательно вставил Бабичев, — методика преподавания у нас единая по всей стране. Мы всех учим одинаково.

Именно этим «единством методики» такие, как они, обедняли предметы преподавания. Это я помнил со студенческих лет, когда в партийных кампаниях против «космополитов» и «врачей-отравителей» изгнали ярких профессоров Бляхера, Геселевича, Гельштейна и других, а на их место прислали никчемных карьеристов, и они учили нас по единой методике, утвержденной партией. Но не рассказывать им то, к чему они руку приложили.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});