Лесной бродяга - Габриэль Ферри

Розбуа вздрогнул, осуждающе посмотрел на друга, но промолчал.

XVIII. ПОСЛЕ СХВАТКИ

Громкие крики победителей возвестили уцелевшим апачам о гибели их грозных союзников. Индейцы почти не сопротивлялись, и сражение превратилось в почти полное их истребление. Лишь несколько чудом уцелевших увидели свои вигвамы на берегах Хилы. С другой стороны, и потери белых были тяжки: половина вакеро дона Августина полегла на поле брани, где из числа восьмидесяти сражавшихся между собою пало сорок человек, не считая тех, группы которых были разбросаны по равнине и в гуще леса.

Среди мертвых оказались два охотника за бизонами и шестеро команчей, а их вождь лежал тяжело раненный. Канадец и Хосе, знавшие толк в перевязывании ран, оказали молодому индейцу первоначальную помощь. Погребение мертвых, опущенных в одну неглубокую могилу, какую удалось вырыть ударами топоров, а также перенос раненых к Бизоньему озеру заняли долгие часы, так что солнце уже сделало две трети своего пути, когда окрестности Бобрового пруда вновь погрузились в безмолвие.

Таковы были подробности дня, составлявшего наиболее кровавую страницу в хронике долины Красной реки. Не будем описывать счастья, охватившего канадца. Есть чувства, которые ни одно перо не в силах изложить на бумаге и которые можно понять только сердцем. Пускай читатель сам представит себе, что испытывал в данный момент лесной бродяга.

Сверкающий Луч лежал на разостланных плащах близ Бобрового пруда. Молчаливые и огорченные стояли вокруг него канадец, Хосе, Фабиан, Гайферос, сэр Фредерик, Вильсон и трое команчей, оставшихся в живых. Его мужеству и присутствию духа в значительной степени был обязан канадец освобождением Фабиана. Он один ценою собственной крови освободил дочь дона Августина и, наконец, он же помешал бежать степным пиратам.

С истинно отцовскою заботливостью Розбуа постарался тщательно обмыть тело раненого. И когда были смыты краски с его лица и сняты нелепые украшения, так безобразившие его, красота индейца в своем естественном виде предстала перед белыми.

Глаза старого охотника с нежностью останавливались на команче, когда он рассказывал своему приемышу обо всем, что сделал для них умиравший молодой вождь.

Впрочем, не было надобности сообщать Фабиану всех подробностей. Он теперь знал, что этот индеец вырвал Розариту из рук похитителя, и видел, как он вручил бесчувственную девушку ее отцу; этого было достаточно, чтобы он почувствовал к нему вечную признательность.

— Его положение не ухудшается, и это уже добрый знак, — произнес Хосе. — Если у него не задет ни один важный орган и если Гайферос сумеет отыскать несколько стеблей той травы, от которой он так скоро вылечился, то дня через три нам можно будет отвезти раненого в атепетль.

— Я сейчас поищу травы, — сказал, вставая, гамбузино. — До сумерек еще два часа!

Между тем какое-то тайное беспокойство, по-видимому, волновало Фабиана, и это обстоятельство не укрылось от проницательного взгляда канадца, занятого чисткой карабина, доставшегося ему в наследство от Кровавой Руки. Как бы желая размять ноги, молодой граф тихо поднялся со своего места и, бросив взгляд на раненого, своего неведомого соперника, направился к бобровым домикам. Он искал следов той, которая одно время разделяла с ним плен, и, быть может, надеялся найти их на траве, орошенной кровью и потоптанной множеством ног.

Однако никаких видимых знаков ее присутствия не оказалось; и возле служившего ей недавно тюрьмою домика виднелись лишь следы ее похитителей и отпечатки копыт увозившей ее лошади. Одно мгновение Фабиану показалось, что он видит вдали развевающееся платье Розариты, но он понял, что это игра его воображения.

Склонив голову к земле, Фабиан углубился в созерцание места, будившего в нем дорогие воспоминания, не замечая, что за ним следили.

— Ты также ищешь индейскую траву? — спросил тихо знакомый голос, заставивший его вернуться к действительности. Фабиан вздрогнул и, быстро обернувшись, встретил взгляд канадца, который улыбался ему с несколько грустным выражением.

— Нет, — отвечал, покраснев, молодой человек. — Я старался вспомнить кое о чем, хотя, быть может, следовало бы навсегда позабыть об этом…

— Вот то же самое и я говорил себе, Фабиан, когда, плывя по морю или бродя по лесам, вспоминал ребенка, которого потерял. Однако я никак не мог забыть его, и Бог наградил мое постоянство. Есть вещи, от которых сердце не может отрешиться, несмотря на все усилия!

В словах канадца звучал какой-то намек, ускользавший от Фабиана. Хотел ли Розбуа ободрить его или это был скрытый упрек? Догадывался ли охотник об его тайне, покорившись необходимости занимать отныне второе место в сердце своего приемного сына? Фабиан не мог себе этого уяснить, но чувствовал в голосе старого охотника невысказанную грусть, которой вторил жалобный ропот вечернего ветерка, точно приносившего с собой с поля битвы скорбные вздохи погибших.

— Еще светло, — продолжал канадец после краткого молчания. — Если хочешь, пойдем вместе к Бизоньему озеру. Быть может, там… найдем…

Охотник не договорил, но на этот раз Фабиан мигом понял, о чем идет речь. Не замечая мрачной тени, скользнувшей по лицу канадца, что было простительно для его возраста, молодой человек радостно воскликнул:

— Пойдем, пойдем, отец!

И пошел первым, а за ним с тяжким вздохом последовал канадец.

Пройдя дорогу, ведущую из леса, они вышли на равнину. Среди глубокой тишины слышался шелест травы, колеблемой вечерним ветром, и ничто не напоминало о недавнем сражении, если бы не разбросанные там и сям трупы — то какого-нибудь индейца, то лошади, то, наконец, всадника, лежавшего рядом с конем. Углубленные в размышления о будущем, путники не обращали особенного внимания на эту печальную картину.

Из некоторых слов, сорвавшихся у Фабиана, и ранее известных ему фактов канадец сделал вывод, что Розарита и есть та самая девушка, которую его приемный сын любил страстной, но, по-видимому, безответной любовью.

Фабиана одолевали противоречивые чувства: то он испытывал опьяняющую радость, то на него нападала тоска при мысли почерпнуть в глазах Розариты новую пищу для страсти, которую он считал безрассудной.

Молча перешли пешеходы брод Красной реки и направились по тропинке, которая вилась в траве вплоть до Бизоньего озера и по которой несколько часов назад проезжала Розарита, поверяя думы своего сердца тихому утреннему ветру.

Вспыхнувший на правом берегу реки пожар прекратился, и только черный дым иногда обдавал их клубами.

— Пойдем скорее, Фабиан! — предложил канадец. — Этот дым живо напоминает мне весь ужас, который я испытал при мысли, что ты, быть может, уже объят пламенем.