Хрущев - Уильям Таубман

Обмен мнениями о запрете ядерных испытаний также ни к чему не привел. Хрущев все еще предпочитал всеобщее и полное разоружение (которое, легковесно заметил он, «при наличии доброй воли» можно провести за два года). Высказываясь по вопросу о Берлине и Германии, он начал вежливо, но твердо. То, что он хочет сделать, «повлияет на отношения между нашими двумя странами», особенно «если США неверно поймут советскую позицию». Он хочет достигнуть соглашения с президентом (он подчеркнул слова «с вами»), однако, если Соединенные Штаты не ответят взаимностью, СССР «подпишет мирный договор» с Восточной Германией, положив тем самым конец всем оккупационным договоренностям, в том числе и о доступе западных держав к Берлину. Это утверждение Хрущев повторил раз десять, словно стараясь убедить не только Кеннеди, но и самого себя. «Никакая сила в мире» его не остановит. Сколько еще можно ждать? Еще шестнадцать лет? Или еще тридцать?

На этот раз президент, собравшись с силами, отвечал холодно и по делу. Берлин — не Лаос. Это «одна из основных проблем, волнующих США». Соединенные Штаты пришли туда «не по чьей-то милости. Мы прорвались туда с боем… Западная Европа необходима нам для обеспечения нашей национальной безопасности, и мы поддерживали ее в двух мировых войнах». Господин Хрущев, продолжал президент, назвал его «молодым человеком», «но он не так молод, чтобы принимать предложения, явно враждебные интересам США».

В ответ на столь резкий отпор Хрущев поначалу проявил раздражение: судя по тому расширенному толкованию, которое Кеннеди придает понятию национальной безопасности, «США могут и Москву оккупировать — ведь это улучшит их позиции!». Однако затем, смягчившись, начал заверять Кеннеди, что «престиж США не пострадает и все это поймут». В конце концов он снова «завелся» и заметил, что, если Соединенные Штаты хотят начать войну за Берлин — «пусть начинают сейчас», пока не изобретены какие-нибудь еще более ужасные средства массового уничтожения. Эти слова так напугали стенографов, что советский заменил их на «пусть Соединенные Штаты примут на себя полную ответственность за это», а американский — просто на «пусть так и будет»84.

Обед превратился в затишье перед новым штормом. Хрущев пообещал не возобновлять ядерные испытания, пока этого не сделают Соединенные Штаты (это обещание он тем же летом нарушил), похвалил саммиты, на которых каждый «может выслушать позицию другого», и с улыбкой заверил Кеннеди, что, хотя мирный договор с Восточной Германией и может вызвать «большую напряженность», в конце концов «облака рассеются и снова выглянет солнышко».

В 15.15 лидеры двух стран встретились в последний раз: на этом заседании присутствовали только переводчики. Кеннеди предупредил, что не следует втягивать Соединенные Штаты в ситуацию, «глубоко затрагивающую наши национальные интересы». Хрущев понял это так, что «США хотят унизить СССР, а это неприемлемо». Он предложил заключить по Берлину промежуточное соглашение, защищающее «престиж и интересы обеих стран», однако дал понять, что рано или поздно со своими правами в Берлине американцам придется распрощаться. Когда Кеннеди заметил, что СССР предлагает выбор между отступлением и конфронтацией, Хрущев ответил: «Если США хотят войны — это их проблема». Советское решение подписать мирный договор «твердо и непоколебимо, и, если Соединенные Штаты откажутся от промежуточного соглашения, Советский Союз подпишет договор в декабре».

— Если это правда, — проговорил Кеннеди, заканчивая саммит, — нас ждет холодная зима85.

«Никогда еще не встречал такого человека, — рассказывал Кеннеди после возвращения из Вены корреспонденту «Тайм» Хью Сайди. — Я ему говорю, что ядерная война убьет семьдесят миллионов человек за десять минут, а он смотрит на меня и отвечает: „Ну и что?“» Роберт Кеннеди никогда не видел брата «таким расстроенным». Президент снова и снова перечитывал стенограммы саммита, в особенности диалогов по берлинскому вопросу86. В меморандуме, переданном президенту в Вене, Хрущев назначил новый шестимесячный срок. Надеясь, что меморандум не будет предан огласке, Кеннеди не упоминал о нем в телевизионном выступлении перед народом, заявив, что, хотя «эти два дня стали серьезным испытанием», «никаких угроз или ультиматумов ни с той, ни с другой стороны не было»87.

Однако 11 июня Хрущев опубликовал меморандум, а 15 июня в телевизионном обращении к советскому народу повторил заявление о шестимесячном сроке. Несколько дней спустя, на церемонии в Кремле, посвященной двадцатилетию вторжения фашистских захватчиков, Хрущев (одетый ни больше ни меньше, как в форму генерал-лейтенанта) произнес еще одну суровую речь. Западных лидеров, стремящихся «проверить силу» СССР на почве германского вопроса, «постигнет судьба Гитлера», — заявил он, впрочем, поспешив добавить: «Пожалуйста, не воспринимайте эти слова как угрозу. Это призыв к здравому смыслу»88. А неделю спустя воскликнул: «Не пытайтесь нас запугать, господа, в любом случае договор будет подписан!»89

Кеннеди не дал на ультиматум Хрущева немедленного ответа: он попросту не знал, что сказать. Он спросил совета у бывшего госсекретаря Дина Ачесона, и тот порекомендовал публично объявить об увеличении как ядерных, так и обычных вооружений, перебросить в Западную Германию две-три дивизии и ввести в стране чрезвычайное положение. Если Хрущев не поймет намека и блокирует Берлин, Вашингтон сможет прорвать блокаду, одновременно продемонстрировав свою готовность к применению в случае необходимости ядерного оружия. Другие советники, в том числе и посол Томпсон, рекомендовали наращивать вооружения, не объявляя об этом на весь свет, и готовиться к возобновлению переговоров после выборов в Западной Германии, назначенных на сентябрь.

Президент решил оставить открытыми все возможности: он приказал готовиться к неядерной защите Берлина, но и от переговоров не отказывался. Роберт Кеннеди предупреждал советского разведчика Георгия Большакова, с которым вел секретные переговоры с мая, что его брат умрет, но не покорится; то же передавали Меньшикову Пол Нитце и Уолт Ростоу. Однако посол, думавший только о том, как угодить Хрущеву, передал в Кремль, что братья Кеннеди «петушатся», однако, когда дойдет до подписания договора с Восточной Германией, они «первые наложат в штаны»90.

19 июля Кеннеди одобрил увеличение расходов на вооружение на 3,5 миллиарда долларов, однако чрезвычайное положение объявлять не стал. Он обратился к конгрессу с предложением утроить регулярный призыв в армию, объявить о призыве запаса и подготовить бомбоубежища на случай ядерной войны. Все эти меры наряду с мрачной речью, произнесенной 25 июля, превзошли ожидания Хрущева. В Большом театре на выступлении Марго Фонтейн советский руководитель подошел к британскому послу сэру Фрэнку Робертсу и предупредил его, что может разместить в Германии в сто раз больше войск, чем западные державы, и что, если начнется ядерная война, шести водородных бомб для Англии и девяти для Франции будет «вполне достаточно»91.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});