Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев

забираюсь в щель и наконец-то нащупываю ногами площадку. Над головою нависает карниз… Место оказывается сухое, можно укрыться от дождя, даже развести костёр. Чувствую себя прямо-таки счастливым. Скорее за дело! Ощупью собираю сухие ветки стланика — топлива тут сколько угодно…

Скорее, скорее добыть огня! Однако прежде надо снять с себя мокрую одежду, выжать из неё воду и тогда забираться под каменный навес. На всё это уходит много времени, застывшие пальцы до смешного не повинуются мне.

Но вот я наконец под. карнизом, стучу зубами от холода. Тут очень неудобно, тесно, приходится горбить спину, да и пол покатый, весь в шишках. Но как-нибудь прокоротаю ночь. Достаю нож, готовлю много стружки, обкладываю её лучинками и начинаю священнодействовать: собираю по камням пыль, вытираю ею насухо руки, отогреваю пальцы дыханием. Из непромокаемой сумочки, хранящейся за пазухой, достаю коробку, вытаскиваю из неё осторожно, как драгоценность, спичку. Меж пальцев вспыхивает чудодейственный огонёк, и я бережно переношу его под стружки. Пламя оживает, растёт, лижет красным языком холодный воздух, выхватывает из темноты мрачные стены нависшего надо мною утёса.

Я припадаю к огню, жадно глотаю тепло — и радостью наполняется измученная душа. Но костерок, хотя и мал, а прожорлив и очень капризен, об этом я не забываю. И, чуточку отогревшись, ухожу в темноту, шарю по стланику, ищу дров, таскаю их под укрытие, снова мокну под дождём.

Наконец все хлопоты позади. Я устраиваюсь поудобней под карнизом. Горит костёр. Тепло. Где-то рядом в дождливой ночи полощется о камни мутный ручей.

Ну и денёк выдался!..

Я бережно подкармливаю огонь сушняком. Время уже за полночь. Дождь усиливается. Плачет скала. Всё острее, настойчивее даёт себя знать голод. У меня есть кусок лепёшки — неприкосновенный запас, хранящийся вместе со спичками в резиновой сумочке. Мысль предательски кружится вокруг этого кусочка. Нет, я не трону лепёшку. Её можно съесть, как говорит Трофим, только перед смертью, если, конечно, успеешь это сделать. Обманываю голод луком, но это не очень-то мне удаётся.

На выручку приходит сон.

Он беспокойный. Я беспрерывно верчусь, подставляя огню то спину, то грудь, и, по мере того, как затухает костёр, всё больше дрожу, согнувшись в три погибели. Вдруг слышу, что-то влажное и тёплое коснулось моего лица. В испуге открываю глаза — Кучум! Он тяжело дышит, видно, бежал издалека, торопился.

— Кучумка, родной мой пёс, пришёл!

Кучум то и дело стряхивает с шубы воду, смотрит на меня умными глазами. Он наверняка был на седловине, где Трофим устроил его спать под пологом, в тепле. Но разве мог этот преданный друг успокоиться, забыть обо мне, оставшемся где-то в глубоком ущелье?! И вот вернулся. Его появление сразу рассеивает моё одиночество, и от этого становится как будто теплее.

Кобель забирается под карниз, долго занимается своим туалетом, слизывая воду с лап и боков. Я подбрасываю в костёр дрова, жмусь к огню, но так холодно от скалы, так сквозит сыростью, что я решаю сидя дождаться утра. Теперь мне легче — со мною Кучум.

В холодную сырую темень скачет гремучий ручей. Глухо постукивают о дно ручья камни, перекатываемые водою, а кажется, будто кто-то с бубном ходит по ущелью…

Как томительно ожидание утра!.. Да и придёт ли оно сегодня? Может, так и останется навечно дождь, мрак, безымянный ручей и этот каменный навес над головою?

Терпеливо жду. Обнаруживаю дыру на штанах и радуюсь, что нашлась работа. Выдираю из шляпы подкладку, достаю из кармана гимнастёрки починяльную сумочку, пришиваю латку. От костра отскакивает уголёк, падает на шубу Кучума. Пахнет палёным. Кучум вскакивает, словно ужаленный, дико озирается по сторонам, зевает и снова ложится.

Немощный рассвет несмело, медленно теснит ночной мрак. Ночь уползает, словно сытый зверь в свою берлогу. Пора и нам в путь. Сборы недолги, всё при мне. Бросаю в костёр остатки дров, хочу запастись теплом на дорогу. Кучум не встаёт, ему неохота покидать нагретое место. Малюсенькими глазами следит он за мною. Жаль и мне расставаться с огнём. А дождь всё идёт, по-прежнему плачет утёс.

Странно, будто и посветлело, а вокруг ничего не видно. Густой туман липнет к скалам, заслоняет утро. Идти не решаюсь, можно заблудиться, и Кучум не поможет.

Бедный Трофим, он ждёт, прислушивается к малейшему шороху, молит небо и мучается от сознания, что не может помочь мне. А я чувствую, что начинаю слабеть. Лук может быть хорош как приправа для мяса, необходим нам как противоцинготное средство, но он не одолевает голода. Да и лук-то весь съеден. Мысль опять возвращается к сумочке с лепёшкой. Велик, ой, как велик соблазн! Чтобы не думать об этом чёрством куске хлеба, я отправляюсь в дождь за дровами…

Снова у костра сушу одежду. Кучум встаёт, лениво потягивается, широко распахивая зубастую пасть. Подходит ко мне, садится на задние лапы, смотрит голодными глазами. В них и мольба, и какое-то предостережение.

— Ты-то, Кучум, за что страдаешь, иди к Трофиму! — Я подтаскиваю пса к себе, ласково беру его обеими руками за бакенбарды и долго смотрю в золотистые собачьи глаза.

Кучум, высвободившись из рук, припадает носом к моей гимнастёрке, туда, где спрятана лепёшка, долго с наслаждением втягивает в себя хлебный запах.

— Нельзя, Кучум! Нельзя, милый! Мы должны терпеть и только терпеть, — уговариваю я собаку.

А сам еле удерживаюсь от соблазна, ощущая тошнотворную пустоту в желудке… Кажется, весь окружающий воздух наполнен свежим хлебным ароматом. Чувствую, как, вопреки сознанию, правая рука крадётся за пазуху, ощупывает сумочку—

— Нет, нельзя! — кричу я громко, отбрасываю руку прочь. Кучум вздрагивает и тревожно смотрит на меня, точно угадывает происходящую во мне борьбу. Он ложится рядом со мною на плите, вытягивает передние лапы, кладёт на них голову. Морда у него обиженная. Прищурив глаза, он напряжённо следит за мною, видимо, боится, чтобы я тайком от него не съел лепёшку. Лежим с ним долго, охваченные одной всепоглощающей болью…

А ветра всё нет. Туман густеет, становится холоднее. На землю, напоенную до отказа водою, сыплется бесконечный дождь.

Надо чем-то отвлечься от мрачных дум. Таскаю камни. Делаю из них заслон от сквозняка, обкладываю им огонь. Нагреваясь, камни долго хранят тепло в нашем логове. Затем собираю мох, лишайники, высушиваю их и устилаю ими пол.

А дождь всё идёт и идёт. Медленно, очень медленно тянутся часы. Наступили третьи сутки нашего заточения. Я окончательно отощал. Живу в полузабытьи. Всё труднее собирать дрова. Одежда моя вся в дырах, простреленная огнём.

И вот наступает минута, когда воля наконец сломлена