Дорогая Массимина - Тим Паркс

– Э-э… по-моему, одно письмо у меня сохранилось. (Проклятье, оно же написано еще до экзаменов!) Постараюсь сегодня днем принести его вам в квестуру.

Куда, черт возьми, он его подевал? И какого хрена помянул про два письма? Ради бога, говори только правду, когда есть такая возможность! Не то сам себе выроешь могилу.

– Был бы очень признателен, синьор Дакворт. И последний вопрос. Где, по-вашему, сейчас находится Массимина?

Моррис пожал плечами, поджал губы, провел рукой по волосам, всем своим видом демонстрируя растерянность и сомнение.

– Не знаю… Боюсь даже предполагать…

– И чего именно вы боитесь?

– Ну… – Моррис помешкал, – убийства на сексуальной почве… А вы разве не боитесь этого?

Последовало долгое молчание.

– Вы не считаете, что Массимину могли похитить?

Моррис задумался.

– Что ж, и такое возможно. – Он смущенно глянул на инспектора. – Они действительно так богаты?

– Думаю, да, – усмехнулся Марангони.

Инспектор поинтересовался, как в случае необходимости связаться с Моррисом. Тот объяснил, что с этим могут возникнуть сложности. Учебный год закончился, и он собирался поехать с друзьями в Турцию. С минуту Марангони обдумывал его ответ, после чего объявил, что у него нет законных оснований препятствовать поездке, но если Моррис каждые несколько дней станет связываться с ним по телефону, чтобы полиция могла вызвать его в Верону в случае необходимости, он был бы очень признателен. Обычный порядок, пояснил инспектор. В случае затруднений с деньгами пусть Моррис не стесняется звонить за счет вызываемого абонента.

Прекрасно, согласился Моррис, он непременно будет звонить, а как же иначе. Правда, он еще точно не знает, уедет ли из Вероны, когда происходит такой ужас. Хоть он и не видел Массимину больше месяца и почти оставил надежду когда-либо увидеть ее снова, но она по-прежнему дорога ему. Так что он теперь в затруднении, ехать или нет. В любом случае сегодня днем он зайдет в квестуру и передаст письмо Массимины, тогда и сообщит о своих дальнейших планах.

Марангони и его помощник, казалось, вполне этим удовлетворились и вернулись в дом, чтобы переговорить с синьорой Тревизан.

Странно, думал Моррис, провожая их взглядом, что никто, похоже, не знает о том, что Массимина сняла со счета все свои деньги. Казалось бы, это первое, что полиция должна была проверить. Если, разумеется, девчонка ему не наврала…

* * *

Поначалу Моррис тактично отклонил приглашение мамаши Тревизан пообедать с ними, но после довольно кислых уговоров милостиво согласился (с Массиминой-то нормально не поешь). Они сели за стол, где уже красовались две жареные курицы – наверняка от щедрот его куриного высочества Бобо, – и в полной тишине принялись за еду; время от времени кто-нибудь произносил вежливые, ничего не значащие слова (по крайней мере болтовня не мешала как следует насладиться пищей).

И лишь когда Моррис собрался уходить, синьора Тревизан сказала, что хотела бы извиниться, если обидела его чем-то. Моррис в ответ возразил: нет-нет, это он должен принести извинения, и добавил: если нужна его помощь, то он всецело к их услугам. Ему на мгновение подумалось, что они могли бы хоть из вежливости попросить его наведываться, чтобы узнать новости и вместе поплакать. В конце концов, он же как-никак влюблен в Массимину. Но домочадцы чопорно отвергли его любезное предложение, и Моррис поспешил откланяться.

Всю вторую половину дня он пребывал в состоянии, которое лучше всего описать словами «спокойствие во время битвы»; то было бешеное, маниакальное спокойствие, когда от внимания не ускользает ни единая, даже мельчайшая подробность, когда любое изменение окружающего мира – очертания, тела, движения – запечатлевается в мозгу с фотографической точностью, а мысли сумасшедшим хороводом проносятся в голове. И в то же время Моррис действовал педантично и аккуратно, каждую секунду помня, что шагает по канату, натянутому между жизнью и смертью. Словом, Моррис наслаждался.

Сойдя с автобуса на мосту Победы, он переулками добрался до Дьетро Дуомо, дважды останавливался, поворачивая за угол, – проверить, нет ли слежки. Воздух загустел от зноя и вони из канализационных решеток и мусорных бачков. Камни на булыжной мостовой были раскалены, а извилистые переулки на задворках улицы Эмилей пропитались смрадом. Но через несколько дней, если повезет, он уже будет вдыхать свежий морской воздух. Сможет вволю позагорать, поваляться на пляже и без суеты обдумать дальнейшие действия. Ибо путь ему предстоит долгий. В четверть третьего Моррис поднялся по осыпавшимся каменным ступеням дома номер семь по улице Послушников.

– Числа тридцатого махнем паромом из Бриндизи, – сказал Стэн, потягивая вино из стакана, в котором позвякивали кубики льда. Он сидел на полу, скрестив ноги, в одних трусах. – Будет здорово, если ты двинешь с нами, старина. Неделю проведем в Риме, потусуемся в хипповской коммуне Эммаус. Если хочешь догнать нас там, я дам тебе адрес.

Моррис сказал, что у него еще есть обязательства перед учениками. Но, возможно, он успеет, если уплотнит график. Было бы классно рвануть куда глаза глядят!

– Эй, Моррис! – окликнула его Марион Робертс. Она что-то сосредоточенно малевала на стене. – Я тут читала о тебе в газете. Что там за история с той девчонкой? Что-то серьезное?

В полном восторге, что сумела раскопать что-то о его личной жизни, Марион широко улыбалась сквозь штукатурку всех цветов радуги. Ну почему все так и норовят пробить брешь в его скорлупе? Вот разве его, Морриса, волнует, кого трахает Стэн: вульгарную Марион, или эту недотепу Пиннингтон, или жалкую Симонетту, или даже всех трех. Ничего подобного! Ему наплевать. Постельные подвиги Стэна его ничуть не интересуют. А эти кретины думают, что прижали человека к стенке, выяснив, что у того имеется подружка. Моррис вспомнил радость своих одноклассников, когда они однажды нашли в его бумажнике фотографию матери и долго отплясывали вокруг, не желая отдавать снимок.

– Ничего особенного. Девушка сбежала из дома. Я несколько раз встречался с ней, но это было уже давно, и с тех пор мы не виделись. Ее предки почему-то вбили себе в голову, будто я имею к этому какое-то отношение.

Стэн привстал:

– Эта не та птичка, с которой я застукал тебя на автобусной остановке?

– Да нет, то была другая, – рассмеялся Моррис, прислушиваясь к интонациям своего голоса. Про спортивный костюм пока никто не упомянул.

– Да ты у нас прямо донжуан! – захихикала Марион, решительно проводя жирную лиловую линию через свою настенную мазню.

Черт бы ее побрал! Моррис почувствовал, что краснеет. Марион – из тех девиц, которых он просто не переваривает. Какого хрена ей понадобилось разрисовывать стену?

– В пятницу вечером Массимина уже исчезла, – добавил он и в упор посмотрел на Стэна.

– Так, значит, Массимина? Аристократическое имечко. Масси-мина-мина-мина! Богатенькая?

– Да.

– Ух ты, дерьмовые дела, дружище. Наверняка крошку похитили или типа того.

– Меня бы это ничуть не удивило, – холодно ответил Моррис.

– Ты что, и своих учеников учишь таким конструкциям? – Марион, сама того не сознавая, пришла ему на помощь. – Я своим советую быть проще: «Я бы не удивился».

– Так что – прихватишь с собой другую милашку? – подмигнул Стэн и поскреб бородку. – Чем больше, тем веселее.

Моррис колебался. Четкий план у него еще не созрел, неясно, что делать дальше. Не говоря уж о Массимине. Очевидно только, что девчонку надо куда-то пристроить и чем-то занять.

– Все зависит от того, сможет ли она вырваться. У нее строгие предки.

Стэн сочувственно улыбнулся:

– Все они такие, эти макаронники. Семья, семья и еще раз семья. Никуда не деться от семьи. Если хочешь знать мое мнение, так местные красотки спят и видят, как бы их похитили.

– Это точно, – усмехнулся Моррис.

* * *

Полчаса спустя он разбудил директора английской школы, наслаждавшегося сиестой, и уговорил его подписать чек за последний месяц, а пятьдесят тысяч из причитающейся суммы уплатить наличными. Моррис объяснил, что уже побеседовал с полицейскими, и Хорас Роландсон, багроволицый толстяк, мучившийся похмельем после торжественного воскресного обеда, пробурчал, что рад, если дело обошлось без скандала. Роландсон относился к эмигрантам-реликтам, которые лелеяли в себе остатки колониального отношения к иностранцам: он так и не очистил свой итальянский от жуткого йоркширского акцента и отчаянно цеплялся за древние методы обучения, которые притащил с собой в пятидесятые годы; репутацию английской школы и своих соотечественников Роландсон ставил превыше всего. Директор школы с жаром потряс руку Морриса:

– Ну что ж, дружище, увидимся в следующем семестре! – И с улыбкой выставил его из душной квартиры, дыхнув в лицо джином.

В четверть четвертого Моррис снова стоял на автобусной остановке, страдая от странной смеси теплового истощения и эйфории. Примерно без четверти четыре он вернулся к себе в квартиру, поднялся на чердак и достал из чемодана письмо Массимины.