Миссия "Алсос" - Сэмюэль Гоудсмит

Гейзенбергу много раз предлагали переехать в Соединенные Штаты Америки, но он был настолько убежден в значительности своей роли в Германии, что постоянно отказывался эмигрировать. Он всегда был убежден, что Германия нуждается в великом руководстве и что он мог бы быть одним из великих лидеров: «Придет день, — говорил он, — гитлеровский режим рухнет, и это будет момент, когда люди, подобные мне, смогут вмешаться».

Однако во время войны крайний национализм приводил его к заблуждениям. Он был настолько увлечен идеей о величии Германии, что считал усилия нацистов сделать Германию могущественной более важными, чем их эксцессы. Он пребывал в глупооптимистичной уверенности, что эти эксцессы в конце концов прекратятся, когда Германия достигнет господства над миром. Незадолго до конца войны, когда он был с визитом в Швейцарии и все уже казалось определенно проигранным, он промолвил: «Как было бы прекрасно, если бы мы выиграли эту войну».

Хотя он и мужественно выступал против нацистских эксцессов и особенно против нацистских глупостей, мотивы этой борьбы были вовсе не столь благородны, как можно было бы ожидать от столь великого человека. Он боролся с нацистами не потому, что они были плохи сами по себе, а потому, что они были плохи для Германии или по меньшей мере для германской науки. Его главным образом беспокоило то, что Германия может потерять свое ведущее положение в науке и особенно в физике. Вот почему он энергично возражал против изгнания из Германии физиков — евреев.

Гейзенберга глубоко обеспокоила подлая атака Штарка в гитлеровской газете на его выступление в защиту теории относительности, так как это грозило всему будущему немецкой физики. Прогресс в физике невозможен без изучения и понимания теории Эйнштейна, которая представляет собой не философскую доктрину, а комплекс экспериментально проверенных законов, подобных, например, законам Ньютона.

Письмо Гиммлера относительно Гейзенберга, адресованное Гейдриху.

Гейзенберг был знаком с семьей Гиммлера, поэтому после нападок в «Дас шварце корп» он решил попытаться вступить в контакт с главой гестапо. Гиммлер решил, что Гейзенберг просто ищет более хорошей работы, в то время как тот хотел только убедить Гиммлера в необходимости изучения теории Эйнштейна студентами.

В результате Гейдрих, прославившийся впоследствии как палач Лидице, получил приказ всесторонне проверить лояльность Гейзенберга. 21 июля 1938 года Гиммлер писал:

«Дорогой Гейдрих!

Я получил хороший и очень объективный доклад о профессоре Гейзенберге (Лейпциг). Прилагаю при сем очень объективное письмо профессора Прандтля (Геттинген), с которым я согласен, а также копию моего письма Гейзенбергу для Вашего сведения.

…Думаю, что Гейзенберг приличный человек и что мы не должны терять или заставлять молчать человека, который еще молод и способен воспитать подрастающее поколение в. науке».

А Гейзенбергу он писал в тот же самый день:

«Только сегодня я в состоянии ответить на Ваше письмо от 27 июля 1937 года, с которым Вы обратились ко мне в связи со статьей профессора Штарка в «Дас шварце корп».

Так как Вас рекомендовала моя семья, я приказал расследовать Ваш случай особенно тщательно и точно. Рад сообщить вам, что не одобряю нападок «Дас шварце корп» и принял меры против каких‑нибудь атак на Вас в будущем. Надеюсь увидеть Вас в Берлине осенью, в ноябре или декабре, и мы сможем тогда лично и всесторонне переговорить.

С дружеским приветом Хайль Гитлер!

Ваш

Г. Гиммлер

P. S. Было бы лучше всего, однако, если бы в будущем Вы делали различие между результатами научных исследований и личными и политическими взглядами ученых».

В начале войны те, кто жаловался Гейзенбергу на непонимание нацистами истинного значения науки, получали от него ответ: «Может быть, они и не понимают этого, но они распоряжаются деньгами и могут их дать, если предлагаемые им планы достаточно грандиозны. Возможно, в ближайшем будущем я встречусь с одним из лидеров Германии. Если я, например, скажу ему о необходимости построить у нас самую большую в Европе астрономическую обсерваторию стоимостью в пять миллионов марок, он доложит Гитлеру, и тот, возможно, найдет эту сумму подходящей для такой цели и прикажет построить обсерваторию за один год».

«Это так, — мог добавить коллега, — а когда все будет готово, он назначит туда директором какого-нибудь плохонького астронома, но хорошего нациста, и вот вам ваша грандиозная обсерватория!»

В Гейдельберге мы очистили одну из наших прекрасных вилл для наших «гостей» — физиков, которых теперь стало девять. Здесь они содержались до тех пор, пока не появилась возможность переправить их в Париж и передать в руки военных властей. У нас они находились под строгой охраной. Мы не хотели, чтобы остальные ученые в Гейдельберге знали об их присутствии. Единственными людьми, пригодными для несения охраны в то время, были несколько американских негров. Всем нашим гостям это не нравилось: они, видимо, слишком долго прожили под влиянием арийского мифа. За исключением одного, все они, казалось, были в превосходном настроении. Они считали себя очень важными персонами, имеющими что предложить, чего, надо признаться, не считали мы. Лишь позднее, 6 августа, им пришлось самым прозаическим образом пробудиться от своих приятных иллюзий, когда радио принесло им весть о Хиросиме.

Письмо Гиммлера Гейзенбергу.

Вальтер Герлах выглядел очень изможденным по сравнению с тем, каким я видел его последний раз в Англии в 1938 году. Мы были тогда приглашены на конференцию Британской ассоциации содействия прогрессу науки. В течение многих лет я хорошо его знал, но в Англии он вел себя как‑то уклончиво. Я пригласил его навестить меня в Голландии на обратном пути. Он дал неопределенное обещание, намекнув на то, что для такого визита требуется специальное разрешение нацистского правительства. Вместе с тем он пугался и уклонялся от разговора, когда я спрашивал о политическом положении в Германии.

Теперь же он был куда более откровенен; он снова был тем Герлахом, каким я его знал до гитлеровского режима. Правда, в своей лаборатории он вел себя, как абсолютный диктатор, и студенты и ассистенты боялись его; но им нравилось это.

Он был очень разговорчив и довольно объективно рассказал нам о положении науки под властью нацистов. Блестящий экспериментатор, лектор и руководитель, за то короткое время (около года), когда он замещал убежденного нациста Абрахама Эзау в качестве руководителя всех исследований в области физики, он сделал все, чтобы спасти немецкую физику. Он не был нацистом. Как мы узнали, его суждения во многих случаях были чреваты неприятностями для него и, чтобы их избежать, он подыгрывал иногда нацистам, особенно в первые дни их господства. В конце концов он устал от всяческих помех п нападок. Единственное, чего он желал, — это спасти немецкую физику по возможности без помощи, но и без помех со стороны нацистов. Официально он был связан с должностными лицами из шпееровского министерства вооружения и боеприпасов, поддерживавшими его старания. Но все это было слишком поздно. Еще до того как влияние Герлаха могло сказаться, началась война. Он старался быть объективным и признавал положительные стороны в проводившихся Дибнером исследованиях. Группа Дибнера, финансировавшаяся военным ведомством, соревновалась с группой Гейзенберга. Немудрено, что под держка Дибнера Герлахом натолкнулась на осуждение чопорной группы Гейзенберга.

От Дибнера нам узнать ничего не удалось. Он был угрюм, как настоящий пленник. Члены гейзенберговской группы, вместе с которыми ему пришлось жить, обращались с ним, как с отверженным.

Оставалось неясным лицо еще одного ведущего работника, специалиста по физической химии — Гартека. Его отчеты об исследованиях, которые мы начали изучать, говорили о том, что, по — видимому, он был одним из наиболее активных и дальновидных членов Уранового клуба. Его специальностью было отделение изотопов урана и получение тяжелой воды. Он давно уже понял, что все эти проекты должны перерасти стадию американских лабораторных исследований и иметь под собой прочную промышленную базу.

Майор Рассел Фишер разыскал Гартека в Гамбурге и доставил его в штаб — квартиру миссии Алсос в Париже. Это «похищение», осуществленное из соображений секретности без соблюдения надлежащих формальностей, принесло нам много неприятностей со стороны оккупационных властей той зоны; каким-то путем им стало известно о нелегальной деятельности миссии Алсос на их территории, но, по — видимому, они не знали, зачем мы там находились.

Гартека привели ко мне в кабинет. До этого мне не приходилось встречаться с ним. Сначала он не обнаружил желания разговаривать. Он не представлял себе, как много мы уже знаем о нем и его работе.