Четвертый крик - Лев Ленчик

Сразу же к мятежной семье Маккавеев (у Маттафия было пятеро сыновей) примкнула значительная часть населения, и они стали одерживать победу за победой над греческими гарнизонами, причем с самого начала перебили всех своих соплеменников, «кто навлекал на себя грех жертвоприношениями греческим богам», а также подвергли «обрезанию всех еще не обрезанных мальчиков» (Там же).

Победа за победой — и вскорости Маккавеи захватили власть в стране. После смерти Маттафия, спустя всего лишь год после начала мятежа, его сын Иуда Маккавей возглавил народ уже в качестве первосвященника (должности царя после возвращения из плена Иудея еще не имела, лишь правнук Маттафия, Аристобул самовольно назовет себя царем). Власть Иуды тоже началась с того, что он «перебил всех тех единоплеменников своих, которые переступили издревле установленные законы, и очистил страну от всякого осквернения» (Там же).

Как видим, работы по борьбе со своими же согражданами было у Маккавеев тоже немало, хватило на пару поколений, и обращались они со своими «внутренними врагами» не более гуманно, чем с внешними, что дополнительно подчеркивает идеологический характер и восстания, и продолженного ими правления. То, чему другие народы могли подчиниться без особого сопротивления, не проходило безболезненно у нашего народа. Для евреев, носителей идеалов мощного вероучения, сросшихся с этими идеалами, их попрание было равносильно смерти. Поэтому и свинья, и отказ от обрезания воспринимались не как мелочи ритуальной формалистики, а как измена национальному достоинству и человеческому благочестию.

Хорошо это или плохо, но в восстании Маккавеев трудно не заметить одно важное обстоятельство. Несмотря на стихийную форму его возникновения (непроизвольная реакция на оскорбление), оно свободно от черт обреченного на поражение безрассудного патриотизма. Есть все основания предположить, что священник Маттафия, будучи образованным человеком и незаурядным общественным деятелем, готовился к борьбе задолго до проявленной вспышки. Его надежда на успех могла быть мотивированной основательным пониманием исторической обстановки.

Человек его уровня не мог не видеть, что в условиях непрекращающейся борьбы между греческими династиями Птолемеев и Селевкидов и грозящей им опасности со стороны римских полчищ сила Антиоха значительно уступает его свирепости.

У меня нет возможности более подробно на этом останавливаться, но расчет старика Маттафия был довольно точен. Антиох, почуяв, что у него нет средств на ведение войны с Иудой Маккавеем, отправился за добычей в Персию, где бесславно почил, а сменивший его птолемеевский царь потерпел сокрушительное поражение от Иуды, который успел к тому времени сколотить сильную армию.

Кстати, в этой победной войне Иуда чувствовал себя уже настолько уверенно, что по старинному обычаю освободил от участия в ней «молодоженов и тех, кто недавно приобрел недвижимую собственность, дабы эти люди из любви к своему дому не мешали сражаться» (Там же, гл. 7). Этот обычай, не известный ни одному народу в мире, был предметом особого восхищения для антисемита Василия Розанова, о чем я уже, кажется, упоминал где-то, ну да уж простит меня читатель за повтор. Такими вещами не восхищаться попросту невозможно.

Два других сына Маттафия — Ионатан и Симон, — будучи также передовыми людьми своего времени, после смерти Иуды поочередно возглавляли страну в качестве первосвященников и военачальников.

Так что вся семья Маккавеев отличалась не только мужеством, но и незаурядным даром трезвых политиков и государственных деятелей. Этим я вовсе не собираюсь утверждать, что все шло у них, как по маслу, без поражений и потерь, но еще при жизни Иуды, после тяжелейших сражений с птолемеями, удалось подписать мирный договор с римлянами.

«Никто из римских поданных, — говорилось в постановлении сената, — не должен воевать с народом иудейским, равно как не доставлять тому, кто вступил бы в такую войну, ни хлеба, ни судов, ни денег. В случае, если кто-либо нападет на иудеев, римляне обязаны по мере сил помогать им, и наоборот, если кто нападет на римские владения, иудеи обязаны сражаться в союзе с римлянами» (Там же, гл. 10).

Считается, что Маккавейская война завершилась (142 г. до н. э.) обретением Иудеей независимости. Мне трудно понять о какой независимости идет речь. Отношения между странами в этом регионе были необыкновенно сложны и запутаны, царствовавшие фамилии враждебных лагерей находились часто в родственных связях, перманентно предавая друг друга, нападая друг на друга, вступая друг с другом в непрочные и беглые союзы, то и дело рушившиеся от предательств с обеих сторон.

Симон Маккавей, к примеру, был приглашен на пир к своему зятю (!) Птолемею, и там был предательски убит с двумя своими сыновьями. После этого главой страны, ее первосвященником, становится третий сын Симона — Гиркан, который тоже правит в очень непростых отношениях и со своим народом, среди которого появились уже партии фарисеев и саддукеев (см. мой предыдущий очерк, о христианстве), и со своими внешними врагами-союзниками.

«Гиркан примкнул к партии саддукеев, — пишет Флавий, — отказавшись от фарисеев и не только разрешив народу не соблюдать установленных фарисеями законоположений, но даже установив наказание для тех, кто стал бы соблюдать их» («ИД», кн. 13, гл. 10) За эти наказания народ возненавидел Гиркана и его сыновей. Выступление саддукеев, которых поддерживали богатые слои общества, против фарисеев, за которыми стоял бедный люд, было связано с тем, что они отвергали «добавления» последних к Моисееву законодательству. Другими словами, религиозно-идеологическая напряженность в стране ни на минуту не остывала, хотя невозможно отрицать, что в основании ее находились и мотивы сермяжной меркантильности.

После смерти Гиркана, его старший сын Аристобул, всего лишь правнук благороднейшего родоначальника династии Маккавеев, в нарушение сложившейся структуры власти, объявляет себя царем, предательски смело убивает свою мать и брата Антигона, побросав других своих братьев в темницу, чем и начинает на еврейском престоле обычную для всех стран традицию кровавых дворцовых интриг и убийств, которая достигнет апогея, как известно, при дворе Ирода Великого.

Аристобулу наследует его брат Яннай, освобожденный из темницы его женой Саломеей (или по-гречески Александрой). Яннай был ненавидим еще своим отцом Гирканом, к которому во сне явился, якобы, Всевышний и указал на то, что именно Яннай унаследует его власть, а не горячо любимый им Аристобул. Понятно, что, дорвавшись по воле Всевышнего до власти, Яннай (тоже Александр почему-то) также начал с казни брата-соперника. Это не помешало ему, однако, быть любимым среди народа, благодаря своим успехам в войнах, в расширении и укреплении границ отечества. Он умер в одном из военных походов по другую сторону Иордана, оставив трон своей супруге Александре и двум сыновьям, странным образом названным тоже Гирканом и Аристобулем — в честь невзлюбившего его отца и кровавого брата.

Это случилось уже в 76 г. до н. э., когда до римской оккупации оставалось всего лишь рукой подать, и не кто иной, как оные Гиркан с Аристобулем, затеяв братоубийственную войну за власть, эту руку подали, т. е. сыграли зловещую роль в ее инициации.

Но сперва два слова об их матери, царице Александре, поскольку грязная война, затеянная братьями, была, по сути, гражданской и шла под флагами верности Заветам и Закону.

Едва взойдя на престол, Александра назначила своего старшего сына Гиркана на должность первосвященника и вместе с ним признала все добавки к священному Писанию, которые принесли фарисеи, отменив, таким образом, строгий запрет на них своего свекра.

Благодаря этому, фарисеи, став фактическими властителями страны, начали «терроризировать царицу», убеждая ее перебить всех их противников. «Затем, — сообщает Флавий, — они убили одного из таких людей, некоего Диогена, а после него… еще нескольких человек». Среди возмущенных этими акциями был и младший сын царицы Аристобул, решивший воспротивиться позиции матери и брата. Мало помалу страсти разгорались, Аристобул пошел на них войной, «менее, чем за пятнадцать дней овладел двадцатью двумя городами» и среди приверженцев «стал походить на настоящего царя». В отместку за это «было решено заключить жену и семью Аристобула в крепость около святилища» («ИД», кн. 13, гл. 16).

После смерти царицы война между братьями превратилась в затяжное непримиримое побоище. Каждый из них, не моргнув глазом, добивался поддержки при дворах вражеских стран, но, прежде всего, у восходящей звезды римского могущества — полководца Гнея Помпея.

Разумеется, я не думаю, что без предательских ходов Гиркана и Аристобула, кровных наследников бесстрашных Маккавеев, Рим оставил бы Иудею в покое. Однако не зловещ ли хотя бы символический аспект этих акций: мы сами пригласили своих поработителей?!