Одна помолвка на троих - Галина Куликова

Кажется, когда они с Даной начали встречаться, она не стала сразу же неотъемлемой частью его жизни. Он мог весь день спокойно заниматься делами, а вечером позвонить своей девушке. Она не будоражила его настолько, чтобы мечтать о ней и трезвонить каждые две минуты, лишь бы услышать ее голос.

Но оно и понятно: Дана не била его папкой по голове и не смотрела так, словно собиралась снять с него скальп. Перед его мысленным взором в который уже раз возникла разгневанная девушка в красном платье. Может быть, именно это его так подогрело? Стычка, конфронтация? Он вдруг сообразил, что колокольчик внутри звенит не переставая. Это был тревожный, раздражающий звон. Однако как только на улицу вышла Дана, колокольчик в последний раз тренькнул и замолчал. Глеб вздохнул с облегчением, подошел и нежно поцеловал невесту в висок.

* * *

Агата остановилась перед дверью квартиры, в которой провела свое детство, и сделала несколько медленных вдохов, как будто ей предстояло глубокое погружение. Впрочем, так оно и было. Ее ожидало погружение в прошлое, и никакой радости это не доставляло.

Елена Викторовна будто поджидала внучку в коридоре. Не успел звонок отзвенеть, как дверь распахнулась, и она возникла в дверях, невысокая, полная, но крепкая, с лицом, похожим на луну. Маленькие глазки мгновенно замаслились, словно Елена Викторовна собралась прослезиться. Она вообще любила игру и позерство.

– Гафа, дорогая! – пропела Елена Викторовна голосом лисицы, задумавшей заговорить зубы глупой вороне. – Как давно мы с тобой не виделись. Ты еще больше расцвела!

– У меня дело, бабушка, – сказала Агата, изо всех сил стараясь вести себя естественно.

Хотя по старой памяти так и хотелось вытянуть руки по швам и опустить глаза в пол. «Как и положено примерным девочкам».

– Ну, так ты заходи, заходи! Можешь надеть вот эти прелестные тапочки. – Елена Викторовна первой прошла в комнату, маня гостью за собой. – Я привезла их из Испании. Я тебе говорила, что побывала в Испании? Ах, ты так редко меня навещаешь!

Хмурая Агата последовала за Еленой Викторовной. Стыдно сказать, но родная бабка рождала в ней чувство острой неприязни, хотя с виду милее женщины и на свете не было.

Комната встретила ее знакомым запахом апельсинов и корицы и старыми фотографиями в темных рамах, которыми были увешаны стены. Отовсюду на Агату смотрел дед, Мирон Александрович Лебедев, в застегнутом на все пуговицы кителе или в строгом пиджаке, с суровым и непроницаемым лицом крупного административного работника. На некоторых снимках рядом с ним картинно улыбалась молодая Елена Викторовна, всегда в чем-то светлом, присборенном, издали похожая на раскисшее пирожное.

– Садись на диван, я принесу тебе чаю, – повелительным тоном сказала хозяйка дома, указав перстом на новый диван.

Диван мгновенно возмутил Агатин вкус. Хотя сам по себе он был невероятно стильным, в этой комнате, набитой старыми вещами, казался инородным телом. Агата уселась на него, огляделась по сторонам и буквально провалилась в прошлое. Старые часы тикали так медленно, словно тянули время назад, тяжелые портьеры наводили на мысль об астматической одышке, а густой тюль старательно процеживал дневной свет, пропуская внутрь лишь бесцветную солнечную жижу. И при этом все вокруг было пропитано нелюбовью, как будто отравлено каким-нибудь инсектицидом. «Немедленно успокойся, ты уже совершеннолетняя», – приказала себе Агата, намертво сцепив руки в замок.

– Вот, деточка, все готово. – Елена Викторовна вновь появилась в комнате, теперь уже с подносом, на котором стояли большие чашки, такие же яркие и безвкусные, как все вещи, которые бабка считала по-настоящему роскошными. – Печенье из кондитерской при ресторане, пальчики оближешь. Ты же знаешь: если уж я покупаю, то это гарантия качества. Бесподобная вещь!

Тем не менее у чая, который заварила Елена Викторовна, был вкус несчастливого детства. И никакому печенью из ресторана справиться с этим вкусом оказалось не по силам. Агата сразу решила взять быка за рога.

– Тебе знакомо такое имя: Раиса Тихоновна Нефедова? – спросила она, держа чашку с чаем в руках и словно отгораживаясь ею от бабки, угнездившейся напротив.

За два года, что они не виделись, та хоть и не сильно, но все же изменилась. Она изо всех сил следила за собой, бегала по косметическим салонам, но добилась лишь того, что кожа на ее лице натянулась в одних местах и обвисла в других, и Елена Викторовна стала слегка напоминать карикатуру на саму себя.

– Впервые слышу, – уверенно заявила хозяйка дома, собрав губы в маленький хоботок и отхлебнув чаю. – А в чем, собственно, дело?

– Есть какая-то тайна, связанная с мамой, – сказала Агата, пристально глядя на бабку. – Мне позвонили из больницы. Незнакомая женщина, как раз вот эта самая Нефедова, лежит там в реанимации. Медсестры говорят: она все время просила, чтобы вызвали меня. Хотела рассказать мне что-то… Про нашу семью. Что она имеет в виду, бабушка?

Елена Викторовна была поражена.

– Тайна, связанная с Ирочкой? – переспросила она, и ее короткие светлые бровки взлетели вверх. – Гафа, это какая-то ерунда. Ирочка была молодой цветущей женщиной, работала в чертежном бюро… Даже смешно, честное слово.

– А вдруг это из-за той истории? Ну, помнишь, когда меня украли?

– Опять ты за свое! – Елена Виктровна заметно побледнела. С громким стуком поставила чашку на блюдце. – Сколько можно об одном и том же? Ты ведь знаешь, что для меня эти воспоминания неприятны, и заводишь свою пластинку снова и снова.

– Потому что я так ничего и не вспомнила. – Агата не желала сдаваться. Ей казалось, что ее странная амнезия как раз может касаться тайны, о которой говорила Нефедова. – И меня это мучает. Мучает с самого детства.

– Ты тогда просто очень сильно перепугалась. – Елена Викторовна взяла салфетку и энергично обмахнулась ею. – И я очень сильно перепугалась. Я снова чувствую свою вину, хотя ты и сидишь тут передо мной живая и здоровая. И тебе уже двадцать восемь! Хватит вспоминать, Гафа, ясно?

– Если бы я вспомнила один раз, я бы от тебя отстала. – Агата поставила чашку на блюдце. – Ты не представляешь, как это мучительно…

Перед ней возникла картинка, преследовавшая ее в ночных кошмарах. Будто она заперта в тесном подземелье, задыхается без воздуха и в отчаянии бьется головой о запертый люк. Толкает его руками, царапает ногтями… Но люк не поддается, вокруг по-прежнему чернота, и душу Агаты наполняют тоска и безысходность. Она кричит, плачет и… просыпается. Этот кошмар повторялся снова и снова.

– Доктор объяснил нам, что такое случается, – разнервничалась Елена Викторовна. – Если ребенка сильно напугать, он может сам отгородиться от страшных воспоминаний. Твой мозг защищает твой рассудок. Гафа, в этой истории нет ничего таинственного! Я забежала в магазин за молоком, а ты осталась с мороженым возле входа. Я уже тысячу раз рассказывала эту историю. Какой-то человек подошел и взял тебя на руки. Он не успел тебя унести: я догнала его через сто метров. Я была в шоке, сильно кричала, ты расплакалась, а тот человек убежал. Конечно, я рассказала твоим родителям…