Записки нового репатрианта, или Злоключения бывшего советского врача в Израиле - Товий Баевский

У остальных врачей я не вызвал никакой реакции, кроме вежливо — безразличных улыбок.

После линейки собратья популярно объяснили ситуацию, в которой я оказался. В отделении постоянно крутятся 5–6 врачей — олимов, одни оканчивают 6 — месячный период и уходят, а другие приходят. В основном их используют на технических работах — взятие анализов крови, снятие ЭКГ, заполнение историй болезни и пр. Отделению это очень удобно — бесплатные рабочие руки. На специализацию практически никого не оставляют, но если нормально себя зарекомендуешь — заведующий даст хорошую характеристику, с которой потом можно поискать место врача в каком ни будь тихом доме престарелых или в другом богоугодном заведении. Некоторые даже находят. О продолжении своей врачебной карьеры можно спокойно забыть, но как-то прокормиться все же можно будет. А за эти 6 месяцев нужно постараться получить разрешения на дежурства в отделении — это неплохо оплачивается, а на одну стипендию, равную прожиточному минимуму, особо не разжиреешь. Да и после истечения 6-и месяцев некоторым разрешают продолжать дежурить — хоть какая — то врачебная работа.

Среди врачей — олимов, которые находились в тот период в отделении, публика подобралась разношерстная. Там был средних лет кандидат мед. наук, бывший доцент одного из столичных мед. институтов; молодая доктор из Молдавии со стажем 2 года — из которых 1 год и 10 месяцев она просидела в отпуске по уходу за ребенком; бывший военный врач, служивший токсикологом радиологом; молодая заведующая кардиологическим отделением из Ленинграда, и два стажера, только что закончивших институты.

В эту пеструю компанию затесался еще один персонаж доктор Джамши — 45-летний врач из Ирана. Кстати, до сих пор я не знаю, имя это или фамилия. По его словам, жил он там неплохо, держал в Тегеране частную клинику и преуспевал. Во времена шаха жизнь была чудная, когда пришли хомейнисты — стало поскучнее, но его никто там не обижал, он лечил, по его словам, всю столичную элиту и делал неплохие деньги. Что его дернуло переехать в Израиль — он и сам толком не понимает, скорее всего, сионистские иллюзии. Так или иначе, сложным путем через Турцию он вывез всю семью, откуда уже и совершил алию — так называется на иврите приезд еврея в Израиль — в дословном переводе — «восхождение». На привезенные с собой деньги он купил квартиру, поселился в ней и начал бомбардировать Минздрав просьбами признать его врачом-специалистом, каковым он считался в Иране. Ему предложили сначала пройти стажировку в отделении, а уже затем будет решен вопрос о его аттестации. Так он и появился в больнице Асаф Харофэ.

Худой, в толстых очках с еще более толстыми дужками, в которых скрывался слуховой аппарат, с гнусавым голосом и тягучим иранским акцентом, он производил странное впечатление, как человек, не вполне понимающий, где он находится и что делает.

По утрам он вместе со всеми брал больным кровь на анализ. В его руках тонкая иголочка для взятия анализа крови становилась орудием пыток. С первого раза в вену он не попадал никогда, но не отступался, а продолжал колоть и колоть, пока не достигал результата.

Правда, взятая таким травматичным образом кровь обычно сворачивалась, и кому-то из нас потом приходилось повторять анализ. Вскоре больные его уже знали. Если он приближался к палате, все ходячие разбегались, а лежачие прятались под одеяло. Закаленные медсестры бледнели, видя мучения его жертв. После его подобной деятельности больные целыми палатами умоляли о выписке — пережить подобное еще раз не соглашался никто. В итоге его стали посылать с анализами лишь к полным маразматикам или к больным в коме.

При снятии больному кардиограммы он умудрялся так запутывать провода прибора, что несчастного пациента потом освобождали по 15 минут.

Написанные им истории болезни не мог прочитать ни один человек — они больше всего напоминали клинопись, впрочем, с изящными персидскими завитушками. По моему, и сам он был не в силах это прочесть, а докладывая историю, каждый раз придумывал все заново. Но во время обхода заведующего наступал его звездный час.

Он мог цитировать двухтомное руководство Харрисона по терапии целыми страницами, первым отвечал на любой вопрос заведующего, и иногда начинал тягуче спорить с ним по каким то мелким подробностям, доводя того до белого каленья. Что было особенно противно, часто он оказывался прав, и к тому же Джамши не упускал любой возможности напомнить окружающим о своих знаниях. Если бы он не был столь нелеп и неприспособлен, его бы просто терпеть не могли. А так он вызывал скорее смех, и в общем все относились к нему довольно добродушно. (все, кроме больных — они его люто ненавидели, и их можно понять).

Как он умудрялся быть преуспевающим врачом в Иране — я не очень понимаю. То ли персы совершенно не чувствительны к боли, то ли они столь уважают теоретические познания, что готовы простить за них все.

Среди наших врачей отношения были товарищескими. Все старались помочь друг другу, ввести в курс дела новеньких. Мы, в самом деле, чувствовали себя «товарищами по несчастью» и держались вместе. Очень многое нужно было осваивать заново.

Началось со взятия крови из вены. В Союзе нам этого делать обычно не приходилось, нужно было учиться. В один из первых дней мне попалась больная — старушка в полном маразме. Потребовалось взять у нее 5 пробирок крови на разные анализы. При первых же попытках наложить ей жгут на руку она начала вырываться и дико визжать. Я оторопел, но приученный не спорить с больными, оставил ее в покое. Придя к резиденту — местному парню, я сказал, что больная N отказывается от анализа. Он ухмыльнулся и сказал: — «Ну пойдем, я тебе помогу ее уговорить». Придя в палату, он наложил ей жгут, ни малейшего внимания не обращая на ее сопротивление и крики, и удерживая ее руку, сказал — «Ну, коли». Трясущимися руками, вздрагивая при каждом визге пациентки, я ввел иголку в вену и набрал нужное количество крови. После снятия жгута, старушка тут же успокоилась и мы ушли. Все это выглядело как то слегка садистски, в стиле картинок — «врачи-преступники мучают советских военнопленных».

Конечно, если пациент находится в ясном уме, насильно с ним никто ничего делать не будет. Но с дементными больными не церемонятся — делают столько и таких анализов, сколько требуется по их состоянию (в случае более серьезных процедур, типа хирургических операций, действует закон о правах больного, регламентирующий, что и как делать, если больной не в ясном сознании).

По большому счету это обоснованно — правильное лечение невозможно без обратной связи в виде частых анализов. Но все равно, эти бесконечные уколы поначалу кажутся жестокими и бесчеловечными.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});