Вид на рай - Ингвар Амбьёрнсен

Ригемур? Р-и-г-е-м-у-р! Я стою здесь, позади тебя, Ригемур. Не стоит оборачиваться. Это только Эллинг, симпатяга парень из соседнего блока. Слишком близко? Что ж, позволь мне сказать начистоту: если я высуну язык, то достану края твоей шляпки. Не оборачивайся, Ригемур. Стой так, как ты стоишь сейчас. Лучше не придумаешь. Ты — впереди, а Эллинг — сзади. Для тебя я ничто. Я — темное окно в блоке, который чуть выше твоего. Черная дыра. Правильно, я знаю, ты любишь печень и корейку и предпочитаешь черносливовый йогурт вишневому. Не имеет значения, Ригемур. Там — ты, а я — здесь. Так близко и так далеко, немыслимо далеко. Находимся вместе как бы в одном пространстве. Одни мы. Мне нравится, как ты осадила Крыску. Но ты не знаешь и не ведаешь: этажом ниже тебя живет не человек, а насильник; две женщины там, по всей видимости, лежат сейчас и занимаются любовью, тогда как насильник на службе и арестует бандитов, о которых ты не имеешь представления. У тебя есть твоя квартира, у тебя есть твоя жизнь. Точно так, как у меня есть моя квартира. Моя жизнь. У тебя — твои дела на почте, у меня — мои. Но мне теперь наплевать на эти мои дела. Понимаешь, Ригемур? Это Эллинг. Только Эллинг и никто другой. Я стою здесь, прямо за тобой.

Я вдруг обратил внимание на седой волос, который зацепился у нее на пальто, немного ниже крестца. Одинокая волосинка на синем фоне. Для постороннего человека непонятно и смешно, но я в это мгновение только и думал, как бы завладеть этой волосинкой. Если бы ее прикрепить, к примеру, на черный картон, то, без сомнения, будет впечатляюще смотреться на белой стенке над письменным столом в комнате Ригемур.

Да, но как заполучить ее? Вот в чем вопрос. Сзади меня стояли двое и, насколько я мог разобрать, обсуждали проблему вступления Норвегии в Европейский союз. Точнее, слово «обсуждали» не совсем уместно и правильно. Оба были явно противниками вступления Норвегии. Нельзя доверять «этим высоким господам из Брюсселя», — полагали они. Прекрасно. Я же полностью доверял Гру в этом деле. Кроме того, прекрасно в том смысле, что эти двое, занимаясь столь важной проблемой, не обращали на меня ни малейшего внимания. Иначе что бы было? Стояли бы и от нечего делать глазели на меня. Опять же, хорошо, если только так. Могло быть и хуже. Между тем необходимо, крайне важно, чтобы Ригемур Йельсен не заметила меня и моих наблюдений. Само собой разумеется, я могу сделать вид, будто вдруг теряю сознание. И тогда… тогда я медленно и как бы непроизвольно прислоняюсь к Ригемур Йельсен и, падая, хватаю эту волосинку. Нет, не пойдет. Слишком много шума возникнет. И Ригемур Йельсен, безусловно, запомнит меня после такого случая. Запомнит мое лицо. Запомнит несчастного молодого человека, который средь бела дня в местном почтовом отделении совсем неожиданно падает в обморок. Она начнет сокрушаться. Она расскажет об этом всем. Друзьям и родственникам. Она побежит за мной, если встретит в супермаркете, и начнет вежливо справляться о здоровье. Лучше чувствуете? Может помочь? Принести? Приготовить? Приятно было бы, конечно. Но я не желал такого рода контакта. Я думал совсем иначе. Я не хотел быть навязчивым, быть ей в тягость. Не хотел вот так прямо войти в ее жизнь.

Но волосинку я хотел заполучить. Я не хочу сказать — заполучить «во что бы то ни стало», любой ценой, — но я был готов на жертвы. Существовал еще один вариант: наклониться, будто завязываю шнурки на ботинках, а самому тем временем кончиком языка осторожно снять волосинку. Здесь, несомненно, нужна быстрота действия, натиск и… готово! Приблизительно, как хамелеон захватывает насекомых, ничего трудного и невозможного нет в проведении этой операции. Если случится непредвиденное, то есть если кто-то вдруг обратит внимание на мой язык, на его необычные пируэты и вращения, тогда прикинусь эпилептиком. Дескать, припадок. Понятно, что в этом случае мой план провалится, не получу информацию о Ригемур Йельсен. Ну и ладно! Не удалось так не удалось. Плакать не буду! Зато все равно выйду из положения с чистой совестью.

Итак, я наклоняюсь осторожно вниз. Делаю вид, будто пытаюсь поправить шнурок на правом ботинке. Только поправить, чтобы не развязался совсем. И в этом нет ничего странного. Ты стоишь в очереди и видишь, что у тебя непорядок с ботинками; у тебя есть время и потому ты решаешь наклониться и завязать потуже шнурки.

Так я и поступаю. Будто бы затягиваю узелок, но одновременно приподнимаю чуть-чуть голову и вижу, что нахожусь всего в нескольких сантиметрах от желанной цели. Мое лицо находится фактически на уровне ее попы. Если хочу достать волосинку языком, должен вытянуть шею, словно жираф. В сомнении и отчаянии тянусь к волоску, слегка выпрямляюсь (чувствуя явную боль в спине), подбираюсь ближе и ближе к цели, остается теперь высунуть по-настоящему язык над нижней губой и… сильный рывок в очереди, синяя спина в пальто удаляется, а я, неуклюже мотнувшись вперед, каким-то образом удерживаю равновесие и не падаю.

Ну, что ж. Делать нечего. Сомнений нет, она ушла! Но времени у нас хоть отбавляй, успокаиваю я себя. Еще не все потеряно. Нужно принять к сведению изменение обстановки, есть о чем подумать. Волосок пока в сторону. Я понял, что подошла очередь Ригемур Йельсен. Она удалилась к окошку, а я остался стоять теперь, как на выставке, первым в очереди.

Снова слышу ее спокойный голос. Необыкновенное самообладание. Я слегка подался вправо и сделал вид, будто изучаю новые, выставленные в витрине за стеклом марки. Краем глаза вижу, как Ригемур Йельсен подает в щель окошечка свою банковскую карточку. Одновременно слышу, как она просит двадцать почтовых марок стоимостью в 3 кроны 50 эре. В подтверждение своей личности Ригемур Йельсен показывает паспорт, обычный норвежский паспорт, и на секунду держит его раскрытым на первой странице. И в этот счастливый для меня момент я успеваю прочитать дату рождения «Ригемур Йельсен, 24.12.1922». Вот и все. Узнал не так уж много, но с другой стороны, и не так уж мало. Ригемур Йельсен родилась в рождество! Через несколько недель ей исполнится семьдесят!

Теперь все происходит молниеносно быстро. Не успеваю опомниться. Деньги и марки подаются из окошечка, Ригемур спешно принимает их и раскладывает в своей сумке. А потом как бы исчезает. Словно не было ее и в помине. Позже, задним числом, я понял, что я сам настолько запутался в своих умствованиях и настолько все в голове у меня перемешалось, что на минуту-другую выбился из нормальной колеи. Но тогда мне привиделось, будто Ригемур Йельсен просто взяла и растворилась, исчезла на моих глазах.

Я пришел в себя, когда встретился глазами с вопрошающим взглядом женщины в окошке. Взгляд зеленых глаз, как сейчас помню. Зеленых под рыжей челкой, закрывающей чуть лоб. Неужели мать-одиночка? Неужели Лена Ольсен, мать маленького Томаса? Нет, не может быть. А все же? Я непроизвольно наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть лицо. Ее рот теперь двигался, выглядело так, точно она сказала нечто. Я видел, что ее губы сложились сначала в «о», а затем в «е», и что ее взгляд стал тверже, возможно, даже злее. Не знаю почему, но я почувствовал, что тоже формирую ртом букву «о». Вытягиваю губы трубочкой не для поцелуя, но как бы хочу выговорить «о». Ее руки беспокойно двигались. Она нетерпеливо била желтой ручкой по небольшому, лежащему перед ней блокноту. Так-так-так-так-так-так-так, одновременно она, казалось, как бы искала контакта с чем-то или с кем-то позади меня. Я хотел обернуться, чтобы проверить свое предположение, но тут получил сильный толчок в спину. Ух, как больно! Чуть было не упал, невольно пришлось сделать два шага вперед в направлении к окошку. Признаюсь, вероятно, я вел себя несколько странно, особенно если смотреть со стороны, если не знать всей взаимосвязи, но все равно — разве можно поступать так с незнакомым человеком в любых случаях, независимо от обстоятельств? Где это видано — толкать в спину! Да еще с такой силой. В плечах больно. В плечах? Но меня же толкнули в спину. Как боль могла оказаться в плече, когда меня толкнули в спину? Я обернулся, чтобы выяснить по возможности происшедшее, но позади меня — забавно… никого не было. Быстро, как пантера, я снова повернулся к окошку — там стояли эти двое, противники вступления Норвегии в Европейский союз. Я хотел отплатить им ответным ударом, но тут вспомнил о Ригемур Йельсен. Три-четыре здоровенных прыжка — и я был за пределами почтового отделения.

Конечно, она не ушла далеко. Но я почувствовал стыд. Надо же до такой степени забыться и выбросить ее из головы. А все эта рыжеволосая виновата. Ее вопрошающий взгляд буквально парализовал меня. И совершенно непонятно почему. На секунду вдруг показалось, что в воздухе запахло потом. Сильное дуновение ветра с резким запахом пота бросило пряди волос прямо мне на глаза. В пятидесяти метрах от меня я увидел Ригемур Йельсен, она направлялась к торговому центру. Шагала так уверенно и решительно. Теперь у нее были деньги и теперь у нее были марки, теперь ей сам черт не страшен. Она готова была к борьбе с новыми трудностями повседневности. Я последовал за ней. Но на расстоянии. То есть я поступал так: сначала бросок к ней, а потом близкое скольжение позади. Настолько близкое, что видел желанную волосинку на пальто. Затем медленное отступление, чтобы между нами появились другие прохожие. Ты идешь там, я иду здесь. Мы вдвоем на пути в будущее. Одному Богу известно, что оно нам принесет. О’кей. Ригемур Йельсен скоро исполнится 70 лет. Чисто статистически ей недолго осталось пребывать на этой грешной земле. А что со мной? Мне 32 года. Не прожил еще и полжизни. Удастся ли собрать информацию о Ригемур Йельсен до ее смерти, чтобы с полным правом мог сказать, например, что знал ее хорошо, понимал ее хорошо как свою соседку и как близкого человека?