Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи

Совершенно вымотанная, Элизабет разрыдалась. Господь отказал ей в радости иметь свою родную девочку. Но зато муж вне себя от счастья, и это слабое, но утешение… Однако стоило ей прижать новорожденного к груди, как от разочарования не осталось и следа.

— Как вы его назовете? — спросила Селин Тибо.

— Арман, в честь моего отца, — гордо ответил Жозеф. — Не терпится поделиться радостью с ребятами на фабрике!

Рабочий поздравил супругу, полюбовался пару минут своим сыном и спустился на первый этаж. Через двадцать минут ему нужно было быть на работе. И все-таки, идя по улице Сен-Жорж, он то и дело останавливался, чтобы рассказать соседям о пополнении в семействе. На террасе отеля-ресторана, соседствовавшего с универсальным магазином, за столиками собралось немало жителей поселка. Жозеф увидел Марселя, мужа Селин, который беседовал с каким-то приезжим из Роберваля.

— Эй, Марсель! У меня мальчик! Настоящий крепыш, не меньше восьми фунтов весу!

Коллега поздравил его, но без присущей ему жизнерадостности. Жозеф вдруг осознал, что никто из собравшихся на террасе не улыбается, да и разговор, похоже, у них серьезный.

— Что случилось? — тихо спросил он у Амеде.

Друг и сосед похлопал его по руке и ответил шепотом:

— Везде только и разговоров, что об «испанке»[22]. В Квебеке и Монреале начали заболевать люди. Наши солдаты привезли болезнь из Европы. Говорят, на континенте люди умирают тысячами…

Глухой страх пришел на смену эйфории.

— Неужели эта чертовщина может дойти и до нас? — спросил Жозеф.

Амеде невесело улыбнулся.

— Все может быть, Жо! Если черт вмешается, то и до эпидемии недалеко. Подумай, сколько кораблей каждый день приходит в Шикутими!

Мужчины замолчали. Довершая эффект сказанного, солнце скрылось за тучей. Две недели спустя, в начале октября, на прилегающих к озеру Сен-Жан землях началась эпидемия.

Глава 4. Гнев Божий

Монастырская школа Валь-Жальбер, 20 октября 1918 года

Как обычно, сестра Аполлония встала перед рассветом, чтобы помолиться. Перебирая четки, она прочла «Ave Maria». Пожилая монахиня была встревожена и взволнована до глубины души, и верой, которую за долгие годы ничто не смогло поколебать, были проникнуты ее мольбы. На последних словах «Отче наш» она разрыдалась.

— Всевышний, защити нас! Пощади детей! Смилуйся, Господи! — умоляла она.

Эпидемия набирала обороты. Население Квебека не устояло перед болезнью, которую одни называли испанским гриппом, а другие — инфлюэнцей. Пресса сообщала о миллионах умерших по всему миру. Пожилая монахиня с ужасом представляла себе, как страшный недуг сжимает свои тиски вокруг Валь-Жальбера. В Робервале уже умерло несколько человек, в том числе секретарь королевского суда Ашиль Трамбле[23]. Вчера слегла Жанна, одна из учениц сестры Аполлонии.

— Может, это и не грипп, — сказала монахиня вслух, пытаясь взять себя в руки. — Жанне всегда плохо во время месячных…

Сквозь окно лился сероватый свет. Вдалеке залаяла собака. Петухи звонким криком встречали солнце. Настоятельница вытерла слезы и вышла из спальни. В коридоре витал аромат горячего кофе.

«Сестра Викторианна уже встала», — подумала она.

Нависшая над поселком угроза заставила мать-настоятельницу по-иному взглянуть на их повседневную жизнь.

«Здесь мы живем в мире, порядке и труде. Учим детей, а значит, приносим обществу пользу. Редко доводилось мне видеть такое спокойное место, как Валь-Жальбер. Местные семьи живут в достатке, богатств природы хватает на всех. Я не понимала, как прекрасна наша жизнь…»

Сестра Аполлония регулярно читала газеты. Эпидемия испанского гриппа затронула множество стран. Один местный репортер написал об этом так: «Теперь это очевидно — гнев Божий обрушился на мир»[24].

«За что Господь нас наказывает? — спросила она себя, входя в кухню. — Быть может, за эту ужасную войну?»

Сестра-хозяйка, кутаясь в шаль, сидела у печи.

— Сестра Викторианна, вы нездоровы? — моментально обеспокоилась настоятельница. — Не болит ли голова? Нет ли озноба, температуры? Ломоты во всем теле? Таковы симптомы этого ужасного гриппа!

— Не волнуйтесь, матушка. Я просто замерзла — систему отопления еще не включили. Пейте скорее кофе! Он как раз такой, как вы любите — не слишком горячий, но и не теплый. Еще я порезала немного вчерашнего хлеба.

— Спасибо, но мне совсем не хочется есть, — сказала сестра Аполлония. — Вчера вечером месье кюре сказал, что, если в поселке выявят случаи заражения, на дверях домов больных повесят таблички. Еще он полагает, что школу придется закрыть. Лучше, чтобы дети Посидели дома — так у них будет меньше шансов заразиться.

При слове «заразиться» сестра-хозяйка вздрогнула и перекрестилась.

В кухню вошла сестра Мария Магдалина с Мари-Эрмин на руках.

— Наша мадемуазель требует завтрак. По утрам у нее хороший аппетит. Доброе утро, сестры!

Монахини всегда с удовольствием наблюдали, как малышка пьет молоко. Однако сегодня утром все было по-другому. Сестра Аполлония с беспокойством посмотрела на девочку и вздохнула:

— Если сегодня Жанна не придет на урок, будет лучше, чтобы Мари-Эрмин не общалась с нашими учениками.

— Чего вы боитесь, матушка? — спросила встревоженная сестра Мария Магдалина.

— Наша бедняжка Жанна могла заразиться, — ответила настоятельница. — Эпидемия может прийти и в наш поселок. Мы должны быть бдительны. Погодите… Вы слышите?

На церковной колокольне кто-то бил в набат. Монахини обменялись испуганными взглядами.

* * *

Элизабет Маруа дала младенцу грудь, затем подняла голову и прислушалась к зловещим раскатам колокола.

— Жозеф! — позвала она. — Жозеф!

Ее супруг как раз складывал под навесом куски дерева, которые он принес с фабрики, — рабочим разрешалось забирать все, что не шло в дело. Он вошел в кухню через дверь, ведущую во внутренний дворик. За ним хвостиком вился Симон. Мальчику было почти пять лет, и он по мере сил помогал отцу. Симон был мальчуган крепкий и очень рослый для своего возраста.

— Это набат, Жозеф! — крикнула молодая женщина.

— Слышу, я же не глухой! — проворчал в ответ муж. — Я уже две недели жду, когда это случится. Пришла наша очередь. В окрестностях уже человек десять умерло. И это, увы, только начало!

— Господи, вот несчастье! — пробормотала Элизабет. — А наши дети? Я с ума сойду, если кто-нибудь из них заболеет!

— Любой может заболеть! — отрезал муж. — Кроме разве что тех, кто живет в большом городе и имеет достаточно денег, чтобы пойти в больницу или заплатить хорошему доктору. На наших парней, которые вчера вернулись из леса, было жалко смотреть!

Смена Жозефа начиналась в одиннадцать вечера. Он предпочитал работать ночью, чтобы как можно больше времени проводить дома, с семьей. Он подошел к креслу, в котором, держа сына на руках, сидела жена. Малыш задремал, но соска из губ не выпустил.

— Он уже не сосет, Бетти. Прикрой грудь! Что, если кто-нибудь войдет? Да и Симону это не стоит видеть.

Элизабет застегнула пуговицы на блузке и склонилась над маленьким Арманом, блаженно улыбавшимся во сне.

— Пойду узнаю новости, — объявил Жозеф. — Кто-то умер, и я хочу знать, кто именно. А тебе, Бетти, я советую не принимать гостей и не выходить из дома. Как во времена карантина, помнишь?

— Да, Жозеф, я помню.

Супруг ушел. Молодая женщина тихонько баюкала малыша. Симон играл со своей лошадкой, у которой уже недоставало задней ноги — сил у мальчика было хоть отбавляй.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Симон? — спросила молодая мать у сына. — Тебе не жарко, мой милый?

— Нет, мам. Я хочу, чтобы пришла Эрмин.

Мальчик искренне любил маленькую подопечную монахинь, хотя между ними случались и ссоры. Он привык играть с ней и теперь очень скучал.

— Я не могу брать ее к нам сейчас, когда у меня малыш.

— Тогда я пойду во двор, — сказал сын.

— Оставайся тут, сейчас отец вернется. Играй с лошадкой!

Колокол умолк. Элизабет поднялась в спальню и уложила Армана в колыбель. Вниз она спустилась на цыпочках. Симон возил лошадку туда-сюда по полу. Молодой женщине показалось, что с улицы доносятся взволнованные голоса и стук лошадиных копыт. Приближалась повозка. Жозеф ворвался в комнату, сжимая в руках шапку. Лицо его перекосилось от ужаса.

— Жанна Тибо умерла на рассвете! — пробормотал он, падая на стул. — Ей всего тринадцать! Бедняга Марсель бросился мне на шею! Он плакал как ребенок. Я успел услышать, что у его дочки была сильная лихорадка прошлой ночью и этой тоже. Кто бы мог подумать, что она такая слабенькая! Хотя нет, она же тщедушная, как отец… Она выросла у меня на глазах, бедная Жанна! Я видел, как она учится ходить у церковного крыльца…