Герой - Ольга Погодина-Кузмина

– Святой отец, вы можете обвенчать нас?

Еще не старый батюшка с шелковистой бородой, с добрым и веселым лицом и взглядом, какого Андрей Петрович давно не встречал, разве что у новоприбывших молодых солдат, с готовностью ответил:

– На какую дату изволите назначить венчание?

Вера подошла, взглянула вопросительно и радостно. Долматов сжал ее маленькую руку.

– Прямо сейчас.

Батюшка насупил брови.

– Спешка в отправлении церковного таинства есть грех перед Господом. Церковный ритуал требует предуготовления, в том числе душевного… А скоропалительные решения не приведут к добру.

– Решение наше давно обдумано, – проговорил Андрей. – А на приготовления времени нет. Я завтра возвращаюсь на фронт.

– Господь видит в сердцах человеческих, на все Его воля. А здесь, в земной юдоли, каждый исполняет свой долг. Вы свой, а я – свой, – батюшка взглянул на Веру, стоявшую с опущенной головой. – Да и невесте вашей, верно, хочется не такой свадьбы…

– Благословите нас, святой отец, – просто попросила Вера, и священник осенил их крестным знамением.

От собора мимо часовни Вера повела Долматова к семи мостам, затем по тихим тесным улочкам Коломны, где не видно было ни лозунгов, ни митингующих, только герань да спящие на окнах коты. Дорогой молчали.

Особняк, отданный под госпиталь, окружен был старинным парком. Когда по липовой аллее они подходили к трехэтажному зданию, их нагнали две санитарные повозки.

– Опять привезли, – вздохнула Вера. – У нас их называют «свежие раненые». Словно пирожные из кондитерской.

Долматов снова ощутил укол вины за то, что не может оградить ее от этой новой печали и новой трудной работы.

Они вошли во двор. Дюжие санитары вытаскивали из повозок стонущих или молчащих раненых, перекладывали на носилки. Два офицера сами спрыгнули на землю, помогая переносить товарищей.

Вера подошла к санитарам. Долматов понимал уже, что должен попрощаться с ней, так и не сказав чего-то самого главного. Понимал, что будет сожалеть об этом и казнить себя за нерешительность.

Его вдруг окликнул знакомый голос.

– Ротмистр! Андрей Петрович…

На полотняных носилках два санитара несли поручика Алешу Репнина с перевязанной головой. Молодое, безусое лицо было покрыто каплями пота и горело уходящим под бинты румянцем.

– Алеша? – подбегая, воскликнула Вера.

– Кузина… Как хорошо, что я вас встретил.

С восторженной улыбкой Репнин сжал ее руку. Княжна пошла рядом с носилками. Долматов шагал следом, глядя то в лицо поручика, сделавшееся по-детски безмятежным, то на склоненную над ним головку Веры в уборе медсестры, напоминавшую облачением, а больше выражением опущенных глаз лики старинных икон.

– Вы помните, княжна? – спросил Алеша, возвысив звонкий юношеский голос:

Два верных спутникаМне жизнью суждены:Холодный снег, сиянье белизны, —И алый гиацинт, – его огонь и кровь.Приемлю жребий мой…

– Победность и любовь, – улыбаясь нежно и кротко, окончила Вера.

Они миновали мраморный, с витражными картинами и бронзовой люстрой вестибюль, поднялись в гостиную, обитую голубоватым шелком. Здесь были поставлены койки, на которых сидели и лежали выздоравливающие. Они с любопытством глазели на прибывающих раненых. Стонал в бреду татарин с обожженным лицом. Долматов услышал, как низенький скуластый солдат, перевязанный с ног до головы бинтами, сощурив глаза от табачного дыма, поясняет безрукому парню:

– Хвалились-то: «Враз немца возьмем!». А нынче он нас догрызает.

Повидавший множество смертей, сам лежавший в полевом госпитале, Долматов знал уже, что Репнин умрет. При этом он думал о том, что первыми на войне гибнут чистые, душевно наивные юноши и что вскоре их не останется вовсе, и выжившим придется заново взращивать эту редкую породу.

Поручик будто прочел его мысль, взгляд его сделался жухлым, он жестом попросил Долматова наклониться. От лица его шел жар, как от раскаленной печки.

– Нас предали, Андрей Петрович. Генералы, министры, царь, – с усилием он приподнялся на носилках. – Нас обманули! Они предали Россию.

– Степан Афанасьевич! – окликнула княжна.

Усталый доктор в клеенчатом фартуке и в белом халате с пятнами йода подошел, глядя на раненого.

– Свежие? – спросил он с раздражением. – Я чаю выпить хотел.

– Вера Александровна, – торопливо перебил, не слушая, Репнин. – Я писал стихи! Правда ведь, женщины любят поэтов?

– Правда, – с улыбкой кивнула княжна.

– В операционную, – уронил врач, устало и рассеянно глядя на Долматова. – Чаю выпить хотел. Очень хочется чаю.

Носилки скрылись за дверью.

Долматов ощутил гнетущую тоску от стонов лежащего в беспамятстве татарина, от больничного запаха, от всей окружающей обстановки. Бинты и белые одежды раненых затапливали комнату, словно морская пена, и хрупкая фигурка невысокой девушки казалась брошенной в этот бурлящий океан человеческого страдания. Она обернулась на Долматова, и он прочел в ее испуганных глазах вопрос: «И ты вот так же умрешь? Так же легко оставишь меня?»

– Вы сказали, что уезжаете завтра? Когда?

– Рано утром, шестичасовым поездом.

Лицо ее сделалось окаменелым и строгим. Не стесняясь раненых, она взяла Долматова за руку и повела через палату к боковой двери. «Верно, жених», – вслух догадался кто-то из солдат.

Они прошли коридор, еще несколько гостиных, где были устроены палаты, миновали бильярдную и курительную комнату, спустились по ступеням в прачечную, завешанную сырыми бинтами, вышли на черную лестницу. Начав подниматься по ступеням, Вера Александровна заговорила быстро, задыхаясь, не помня себя.

– Я вам покажу мою комнату… Знаете, я ее полюбила. Словно шалаш на дереве, что мне построил в парке наш Савелий. Я в детстве там пропадала целыми днями, даже в сильный дождик. Утром слышно, как голуби ходят по крыше…

Андрей поднимался за ней, сердце его сильно билось. В голове все повторялись слова, которые он не успел сказать священнику: «Она жена мне перед Богом и людьми». Любовь его, упавшая в душу как случайная звезда, теперь, закаленная в боях и в походах, испытанная годами разлуки, сделалась твердой и драгоценной, словно алмаз.

Он поднимался вслед за Верой по лестнице, как в небесный чертог, где нет ни горя, ни войны.

Комнатка с косым потолком и круглым окошком была убрана как монашеская келья. Железная кровать, на табуретке умывальный таз и кувшин. Накинув на дверь крючок, Вера обернулась к Андрею. Он взял в свои ее холодные руки, стал целовать, согревая дыханием.

– Ты жена мне перед Богом и людьми, – проговорил он твердо.

Она сняла с головы свой серый монашеский платок. Он целовал ее волосы, мокрое от слез лицо.

– Я вся твоя, навсегда, навечно, – шептала Вера, непослушными пальцами пытаясь расстегнуть толстые петли его шинели. – Когда ты рядом, мне ничего не страшно, даже война!

Андрею было трудно дышать от неожиданного счастья, он словно держал в руке трепещущую птицу. Касался губами ее глаз, полуоткрытых губ, запрокинутой шеи. Боялся испугать ее своей страстью, причинить ей боль.

С легким звоном падали на пол ее шпильки. Волосы рассыпались по плечам, освещая комнату солнечным светом. На лице ее дрожала улыбка нежности пополам со слезами.

– Родная моя…

Любовь, как огромная волна, опрокинула их и понесла куда-то, где не было ни долга, ни страха, ни памяти о смерти. Долматов целовал ее обнаженные худенькие плечи, бретельки кружевной сорочки; она вела губами по шраму на его ключицах. «Царапина, пустяки».

– Вера Александровна! – громкий стук в дверь заставил их очнуться и оторваться друг от друга. – Можно вас на минуточку?

Поднявшись с постели, Вера застегнула платье на груди. Скрутив узлом волосы, приоткрыла дверь.

– Ну что тебе, Галя?

Любопытная толстушка медсестра все пыталась заглянуть в комнату.

– Простите, что помешала, Вера Александровна. Меня доктор послал передать: тот ваш знакомый, офицер молоденький, скончался.

Вера захлопнула дверь. Подошла к Долматову, который уже оправлял мундир, изо всех сил обхватила его руками.

– Никуда тебя не пущу.

Уже в шинели и в фуражке, прощаясь на пороге комнаты, Долматов обещал:

– Я вернусь. Я непременно вернусь.

Глава 16

Безнадежные поиски

Лев Эммануилович открыл багажник, Андрей уложил свой чемодан.

– Проверьте все: билеты, паспорт, – потребовал Чиж. – Знаю я вас, молодежь, вечно забудете самое главное.

Андрей подчинился, продемонстрировал экскурсоводу документы, билет на самолет. Чиж с любопытством заглянул в его паспорт, покачал головой.

– Да вы преступник, Андрей Петрович!

– Что?

– Вы преступно молоды, мой друг.

Они сели в машину.

После разоблачения планов Мишеля Теренса Чиж сам предложил подвезти Андрея в аэропорт. Погода стояла чудесная, и глядя в окно, мысленно прощаясь с Парижем, Куликов думал о том, что должен непременно когда-нибудь вернуться в этот поющий на все голоса, неспешно бурлящий солнечный город, где за пять дней с ним произошло так много важных событий. Он думал о судьбе Веры Чернышевой и ротмистра Долматова – что-то случилось с ними? Видно, офицер погиб на войне, а княжна уехала в Париж и здесь умерла от какой-то внезапной болезни. Что ж, это было так давно. Их судьбы никак не связаны с его судьбой. Андрей был уверен, что дома, за привычной суетой он перестанет видеть загадочные сны.