У самого Черного моря. Книга I - Михаил Авдеев

А он любил ее, так любил, что не мыслил без нее себя. И когда в бессонные ночи длинной чередой тянулись нерадостные думы о будущей летной судьбе, рядом с ними неразлучно саднила мысль о жене. И он решил не писать ей о своем увечье. Пока не писать. Зачем пугать. Прежде надо самому с этим свыкнуться. Карасев согласился с ним. Так оно лучше будет.

Но вообще-то письма пиши, — посоветовал он, — почаще пиши.

— Чаще нельзя, — возразил Любимов. — Догадается. Не сама, так теща поможет. Нужно, как прежде. Но мне нельзя — штамп госпиталя, обратный адрес. И руки вот, не скоро бинты снимут. А просить кого — чужой почерк…

— Да-а. Вот ситуация. Может, я под твой почерк смогу?

— Все равно догадается.

Задумались. Костя-минер лежал все время молча, а тут голос подал:

— А вы телеграмму. Жив, здоров, мол, воюю. И никакого почерку.

Так и решили. Чтобы госпитального адреса не было и по почерку не узнали, Семен будет давать телеграммы из штаба раз в неделю. Любимов продиктовал адрес жены.

— Только немедленно передай Грише Филатову и другим ребятам, чтобы своим женам обо мне ни слова, — забеспокоился он. — Они же там, в Чистополе, все вместе. Сразу скажут.

— Будет сделано, Ваня, — весело козырнул Карасев на прощание и тут же спохватился. Хотел сказать, что Гриши Филатова уже нет в живых, и раздумал. Пощадил друга.

Обещанные четыре экипажа Ермаченков прислал. Прилетели на «яках» летчики 9-го полка: два старших лейтенанта — Степан Данилко и Константин Алексеев, лейтенант Михаил Гриб и веселый сержант Протасов Иван Иванович, по прозвищу «генерал». С церемониями встречать их было некогда. Прямо «с корабля на бал» повели их в ознакомительный полет вместе с группой Калинина.

В тот день Алексеев со своими изучал район, а Калинину разрешили еще два вылета. В четвертый раз из этой труппы пошел лишь сержант Шелякин напарником Арсену Макиеву, Домой возвращались в сумерках и Арсен не заметил, когда и куда делся его ведомый.

Калининцы были грустные, подавленные, вместе с ними волновалась и вся эскадрилья. Ничто так не гнетет летчиков, как неизвестность, как судьба без вести пропавшего товарища. Ждали Шелякина до полной темноты, прислушивались к далеким звукам, хотя и знали: в воздухе он быть не может, кончился бензин. А глаза с надеждой смотрели на север, где небо у горизонта озарялось всполохами прифронтовых пожарищ. Меня позвали к телефону.

— Что же вы не докладываете? — спросил полковник Страутман. Хотел было извиниться и сообщить о невернувшемся с боевого задания, но полковник продолжал говорить:

— О подвигах своих летчиков штабу приходится узнавать окольными путями. Сейчас получено сообщение от наземных частей: один истребитель «як» вступил в бой с большой группой «мессершмиттов», сбил четыре самолета противника и благополучно ушел. На «яках» в это время в воздухе была только ваша эскадрилья. Кто же этот храбрец, скажите?

Я доложил о случившемся. Полковник сразу же сделал вывод:

— Значит, он. Молодчина. А вы не волнуйтесь-утро вечера мудренее.

Выйдя из землянки, увидев своих ребят, а своими мы теперь уже считали и калининцев, я понял: каждому из них можно верить больше, чем самому себе. На каждого можно положиться-умрет, а задание выполнит. И мне очень захотелось, чтобы эти надежные люди воспрянули духом, поэтому, сам еще не веря, бодро сообщил: — Шелякин жив — здоров, на вынужденной. По коням.

Все будто ожили, с шумом «оседлали» пикап и стартер. В деревню ехали с песнями.

Шелякин прилетел на рассвете. Механики гоняли на разных оборотах моторы, готовили самолеты к вылету. Летчики сидели в землянке КП, выжидали, задания. За гулом моторов никто не слышал, как он приземлился. А когда увидели его на пороге землянки, все кинулись к нему, Обнимали, целовали, трясли руку. А он смущенно улыбался, повторяя:

— Да, пустите же, братцы, доложить надо.

Но хоть у нас и принято было докладывать чин по чину, по всем правилам воинского Устава, на сей раз слушать доклад Шелякина не хватало терпения:

— Что прибыли — вижу, что на вынужденной были — знаю, а теперь садитесь и рассказывайте по порядку. Тут всем интересно знать, как вам удалось одному четырех фрицев сбить и самому сухим из воды выйти.

Шелякин мотнул головой, усмехнулся.

— Да я их и не сбивал, товарищ старший лейтенант.

— А кто?

— Да они сами себя посбивали. А я только одного успел.

Шелякин сказал это так простодушно и комично, что все засмеялись.

— Честно говорю, — оправдывался Шелякин. — Мне и самому смешно, как получилось. Как отстал от своих, не заметил. Потом догнал, пристроился. А сзади откуда-то взялась еще шестерка «яков». Армейские, подумал я. Только что это сухопутные летчики за нами жмут? Им-то влево нужно забирать, на Джанкой. Еще раз оглянулся. А это вовсе и не «яки», а самые настоящие «мессеры». Я рванул вперед, хотел покачать крылом старшему лейтенанту, предупредить об опасности. Поравнялся с машиной Макиева, глядь, а на ней вместо звезд, кресты. Признаться, мне сразу жарко стало. Чуть приотстал, начал соображать, как выбраться.

— Спикировал бы до земли, они бы и сообразить не успели, — подсказал кто-то.

Начали спорить. Не дослушав Шелякина, каждый высказывал ему свои советы, как он должен был поступить при создавшейся обстановке. Спор этот, конечно, был не бесполезен. Но пришлось все таки прервать.

— Будет вам. Пусть Шелякин доскажет, что же дальше было.

— По-честному, я снахальничал, — продолжал Шелякин. — Сначала-то, конечно, струхнул. А потом вижу, меня не трогают. Мой «ведущий», то есть немец, когда я с ним поравнялся, ноль внимания. И снять его было пара пустяков. Но ведь ведущий группы — птица, небось, поважней. Я напустил на себя храбрости, выдвинулся вперед, дал короткую очередь по ведущему группы и снова на свое место. Ну, думаю, пропал! А немцы в сумерках не разобрались что ли, не на меня, а на свое начальство, по которому я стрелял, набросились и сбили… Хотел я спикировать за ним, за падающим, вроде бы добиваю, и улизнуть на бреющем, да со своим «ведомым» жаль было расставаться не попрощавшись. Довернул машину влево, влепил по его мотору полную дозу, а сам в сторону. А он, подлец, моментально вспыхнул и провалился вниз. Знал бы, что собью с одной очереди, я бы за ним и наутек. Но тут мне на выручку поспешили фрицы задней шестерки. Они оказались неплохими стрелками — еще двух «мессершмиттов» сбили. К одному из них записался в сопровождающие. Так и ушел. А на вынужденную сел — побоялся в темноте машину разбить.

— Вот это да!

— Такого еще не бывало.

— Сколько ему записать, товарищ командир? — спросил адъютант. — Все четыре или один?

В самом деле, сколько же этому храбрецу следует записать? Ведь, по совести, — один, сбитый им лично, противник. А по существу за храбрость, за находчивость, ему надо отдать четверых.

— Правильно. Все четыре его, — раздавались голоса.

— Мне подачки фашистов не нужны, — возразил Шелякин. — Один мой, его и пишите.

* * *

На рассвете 18 октября немецкая авиация сильно бомбила наш передний край. Потом заговорила артиллерия. Начались ожесточенные бои на Ишуньских позициях.

Генерал Ермаченков бросил к воротам Крыма основные силы Черноморской авиации. Разрешил без ограничений летать на задания командирам и комиссарам полков.

На другой день боев господство в воздухе безраздельно принадлежало советским летчикам. Наши истребители блокировали немецкие аэродромы, встречали бомбардировщиков противника до подхода к линии фронта, разгоняли их и заставляли сбрасывать бомбы куда попало. А «мессершмитты» старались в бой не ввязываться. Таким образом, наши бомбардировщики и штурмовики работали на полную возможность. Немцы не могли днем свободно перебрасывать к фронту войска и боеприпасы, вынуждены были зарываться в землю вместе с техникой.

Полное господство это длилось всего три дня. Немецкое командование срочно перебросило на Крымский фронт истребительную эскадру генерала Мельдерса. Борьба за господство в воздухе продолжалась еще несколько дней. Немцы уже знали силу наших истребителей Як-1 и, если не имели на своей стороне значительного преимущества, в бой не вступали. Зато хищно набрасывались на советские самолеты устаревших конструкций.

Когда у нас еще никто не подозревал о прибытии эскадры Мельдерса, знаменитый ас Арсений Шубиков повел группу своих истребителей на прикрытие бомбардировщиков 32-го авиаполка, которым предстояло подавить дальнобойную немецкую батарею в районе Казан-Сарая. Бомбардировщики задачу свою выполнили, а истребителям пришлось вступить в неравный бой с численно превосходящим противником. Бой был очень тяжелым и длительным. Несколько машин потеряли немцы, но и наши понесли большой урон — не вернулись с задания пять экипажей, погиб и сам капитан Арсений Шубиков.