Изнанка. Том 2 - Самат Бейсембаев

он губой. — Даже не думал, что масштаб работорговли окажется таким…ну, окажется таким, — крутанул он рукой. — Тебе не кажется, что…

— За этим стоит кто-то большой, — перебил я его.

— Тоже так считаешь?

— Преступный мир перешагивая определенный порог масштаба, так или иначе переплетается с официальной властью.

— Ты же не думаешь…?

— Не знаю, — снова я не дал ему договорить, чтобы чужие уши не уловили лишнего. — Сейчас не знаю, но обязательно выясню.

— И что будешь делать?

— Хороший вопрос, Кверт, хороший вопрос, — вздохнул я, — над ответом которого я буду думать, когда раскопаю больше.

В воздухе повисли вопросы.

* * *

— Подай соль, — обратился ко мне Брок, накалывая на вилку кусок отборной говядины.

Мы сидели вдвоем за огромным столом рассчитанный на персон сорок, если я правильно посчитал, и жевали свой завтрак. Гидеон уехал куда-то по делам; женщины, не обремененные заботами, все еще спали в своих постелях. Так что из всей семьи — даже забавно это говорить, — вышли на трапезу мы вдвоем.

— Ты что-то хмурый. То есть ты всегда хмурый, но сегодня особенно больше, — хмыкнул он.

— Да так, — попытался я откинуться.

— Что, с женой в постели не получается?

В этот момент я забрасывал кусок яичницы, и услышав такой вопрос, поперхнулся.

— Не ожидал я услышать подобное от столь благородной особы, — попытался я его уколоть и намеком дать понять, что мне это не понравилось.

— Есть свои плюсы в том, что тебе наплевать на свою жизнь: тебя не заботит ничье мнение, и поэтому благородный, не благородный — плевать.

— Зачем же тогда жить, если плевать?

— Потому что знаю, что будет после смерти.

— Что?

— Живые будут плакать, — откинулся он на спинку стула и потонул взглядом в потолок. — Да и нельзя мне умирать по другим причинам тоже. Гидеон как глава рода всегда находится в опасности. И если он умрет, то кто будет управлять всем этим? Его сынишка? Юн он еще для такого. Поэтому я остаюсь все еще живым — ради семьи. Да и разве похож я на слабака? На слабака, который так легко расстается с жизнью только потому, что ему где-то не повезло, — он сделал паузу и, казалось, в ней, в этой недоуменной тишине, он решал для себя, что есть жизнь и чего она стоит. — Так что там с женой-то у тебя?

— Ничего, — я, уж думал, он забыл об этом вопросе.

— Это плохо, что ничего.

— Ничего — в том смысле, что все нормально. Хорошо у нас все.

— Что-то мне подсказывает, что лукавишь ты, парень. Ты что, думаешь, я свою племянницу не знаю? Наверняка дала тебе взбучку. Хах…вижу, что попал я куда надо.

Как же осточертела мне эта семейка. Мало того, что моя дорогая женушка стерва та еще оказалась, так еще и эти двое, братья — главы семейства, относятся ко мне с пренебрежением. И взбрыкнуть в ответ не выход, иначе это только уверит их в правильности отношении ко мне. Нет, это игра в долгую, где нужно либо выжидать подходящего момента, либо как-то обратить все это в свою пользу. Хотя можно обойтись без либо, балансируя меж двумя концами, преобразуя моменты в выгоду. И так — какого решение? Для начала понажимаем кончиком ноги, пробуя перед тем, как ступить двумя.

— Да, вы правы: есть некие проблемы в наших отношениях — она не признает меня, по праву моего происхождения, — сказал я, как есть, надеясь, что в нем все же проявится сострадание, помня его семейные отношения.

— Мужчины любят глазами, а женщины ушами. Поэтому женщины прихорашиваются, а мужчины врут, — произнес он назидательно. — Солги и ты. Придумай что-нибудь.

— Солгать?

— Да, именно. Ты что, думал брак держится только на одной искренности? Да если бы все мужья говорили только правду, то жены бы уже давно их поубивали.

— Я возьму к сведению ваш совет, — ответил я после небольшого обдумывания.

— Возьми, обязательно возьми.

Я завершил свой завтрак и перед тем, как покинуть его, решил бросить ему грызущий меня вопрос. Но только сделал это как невзначай, дабы не привлечь лишнего внимания.

— Кстати, мы обнаружили кучку людей, предназначенных на продажу в рабство. Может у вас есть кое-какие соображения, кто может стоять за такими преступлениями?

— Рабов говоришь, — откинулся он назад, задумавшись, — впрочем, никаких идей у меня на этот счет нет. Но, думаю, ты сумеешь найти, если будешь в свой успех верить.

Я покинул его в глубокой задумчивости, потому как было в его последних словах что-то такое, что ты улавливаешь каким-то странным, потусторонним чувством. Мозг лихорадочно начинает собирать все, но ему никак не удается завершить, словно в пазле или в механизме недостает какой-то детали, и ты так и ходишь, понимая что-то, но не понимая чего-то.

Сопровождаемый этими мыслями, приблизился к дверям своих покоев, и только после того, как вошел, я очнулся. Наверное, на краю сознания, к тому же, еще крутились мысли о том, как и, главное, что я должен был солгать жене своей, что невольно движимый прибыл сюда.

— Ты что, чернь, тут забыл? — услышал я «мурлыканье». — Я же сказала тебе, чтобы ты не заходил сюда, пока я тут.

— Помнится, ты сказала, чтобы я вообще к тебе не подходил, но, если мне не изменяет память, кого-то папа по попе отхлестал.

Конечно, он ее не бил, а сказал я лишь образно, чтобы задеть.

— Да как ты…

— Закрой свой рот я тебе сказал, — вдруг выкрикнул я, и в неожиданности от такого контраста она начала захлебываться воздухом, и пока еще не успела собраться в происходящем, я взял дело в оборот, — глупая девчонка, не знающая и не видящая далее своего носа. Ты, правда, думаешь, что твой отец выдал бы свою ненаглядную за простого обывателя? Вот уж не думал, что ты настолько бездарна проницательностью. А ну молчать я сказал, — прервал ее начавшиеся едва потуги, — что вообще ты знаешь обо мне? То-то и оно. Дал тебе шанс называется; не стал обращаться с тобою дурно после того, как ты себя повела. Все надеялся, что дочь такого знатного рода, воспитанная с детства быть благородной и прочее, и прочее, соизволит воспользоваться вложенными знаниями или хотя бы головой, но нет — тщетно все. А теперь сядь, моя дорогая женушка, — мой голос перешел от надрывного громкого до язвительно тихого, — и подумай, как следует, откуда я, и главное, кто я. Глупая девчонка, — последние слова я уже выплюнул перед тем, как развернуться и уйти, оставив ее.

Сердце бешено билось, но не от волнения, а