ФБ - Ольга Сергеевна Козэль

class="p">что Рейн – живой. И злющий до безобразия. И что он меня видит. Встречая порой в немецких

газетах объявления типа: «Ищу друзей с правого берега Рейна», я всегда считала это

романтической чушью. В самом деле, большая ли разница, с какого берега у тебя друзья? Но так

было в этих местах испокон веков – и друзей, и невест искали только с подобной оговоркой, не

решаясь соединить то, что разъединила судьбоносная река. И только тут, под мостом, я поняла,

что в объявлениях кроется вполне реальный смысл. Рейн не просто река. Рейн – пропасть, Рейн –

вершина, Рейн – чудовище, влияющее на людей, точно сломанный ядерный реактор. Я стояла на

обледенелой полоске, уходящей в чернильную воду, и, что есть силы, прижималась вспотевшей

спиной к опоре моста. С трех сторон меня пытались достать эти ужасные лазутчики – волны.

Рейн заметил непрошенного гостя – я чувствовала его первобытную злость почти физически.

Рейн был уверен, что я уберусь восвояси – стоит только легонько припугнуть. «Мне нужно

кольцо…» – сказала я едва слышно. И вдруг с отчетливой ясностью вспомнила, как однажды в

обменном пункте где-то на Тверской меня пытался вот так же взять на испуг раззолоченный хряк

в кожаном пальто. Я забежала купить валюту перед поездкой, он зашел с пачкой разноцветных

купюр. Я встала позади него. Неожиданно хряк стал требовать, чтобы я немедленно вышла из

обменника. Он орал на меня, смачно матерился и угрожал достать пистолет. Но я не двинулась ни

на шаг. Я знала, что он может достать хоть четыре пистолета – я предпочту быть застреленной на

этом самом месте, чем подчиниться матерящемуся хряку. Это была не смелость, а опять-таки

ослиное упрямство. Но оно сработало! Дядька в кожаном пальто вытер пот со лба и неожиданно

произнес умоляющим голосом: «Ну доченька… Выйди, пожалуйста! Не могу я, когда кто-то у

меня за спиной стоит…» Я повернулась и быстро вышла из обменника. Но Рейн все-таки не

кожаный дядька с валютой. В какой-то момент мне даже показалось, что лестница куда-то

исчезла. Я поболтала ногой в темноте – нет. Какую-то секунду я просто дышать разучилась от

ужаса! Отсюда не выбраться, похоже. И ведь никто никогда не узнает, куда я подевалась. Я не

вернусь в Москву, не увижу больше дом, сестру, друзей. Не встречусь с Олесей Александровной и

не привезу ей перстень Нибелунгов. У меня даже не будет собственной могилы, как у всех

нормальных людей. Где-то в вышине утробным гулом гремел мост, волны по-прежнему набегали

на камень и гремели вокруг. Чёртова канонада! А ступенька – вот она, рядом. И река, видно, уже

успокоилась по поводу меня. Я слегка шевельнула мокрыми лопатками: «Мне нужно кольцо…»

Я лазала под мост еще один раз – безрезультатно. Вскоре появились друзья в Кёльне – и идея с

кольцом как-то отодвинулась на задний план: до отъезда ведь было еще далеко. Я обманывала

себя, как взрослые обманывают детей – потому что один обман, в сущности, может утешить в

этом мире. Я не хотела и не могла признать свое фиаско, хотя весь ход вещей указывал именно на

это. Наступил день отъезда. Когда я летела из Кёльна в Москву, в моем раздутом, словно

утопленник, чемодане лежали подарки – сувениры, игрушки, одежда, разные приятные мелочи.

Не хватало сущего пустяка – перстня Нибелунгов! В аэропорту меня встречало несколько человек,

среди них – моя сестра и Морозушка. Спустя пару часов, мы уже сидели у нас на кухне, как будто

я никуда и не уезжала. Голова моя кружилась от тепла и объятий. Незаметно наступила ночь.

Морозушка легла в моей комнате. Я закрыла глаза – и вновь увидела кольцо. Оно горело на

уровне моих зрачков голубоватым костерком, распространяя вокруг слабое, младенческое сияние.

Теперь уж мне никогда-никогда не достать его. Что ж, видно придется переходить на другой

семинар и никогда больше не встречаться с Олесей Александровной. За все в мире надо платить.

Слабаки остаются ни с чем. Это справедливо, справедливо. «Морозушка, – глухо позвала я в

темноту. – Ты спишь? Морозушка… я не достала перстень!» Все-таки темнота – полезная вещь:

она одна скрывает наши слёзы. Морозушка встала и прошлепала босыми ногами к моей кровати.

Устроилась сбоку. «Смеётся, наверное!» – обреченно подумала я. Взяла со столика зажигалку и

чиркнула ею. У Морозушки было очень серьезное и грустное лицо. Сбросив на пол одеяло, я

уселась рядом и рассказала все. Теплая Морозушкина рука легла на мое плечо.

–« Ты только это… не говори Олесе, как ты под мост лазила. Она не обрадуется вовсе.»

–«Почему?»

– « Ну… мне почему-то кажется, что не обрадуется. Ты ей цветков каких-нибудь подари. И скажи,

что она похожа на Лорелею!»

–«Но вы же сами все твердили, что она не похожа! Врали, значит?»– возмутилась я.

–«Можешь считать, что мы все прозрели!» – Морозушка засмеялась – я не обиделась на нее.

Спустя минут пять мы обе уже спали непробудным сном ранней юности.

Цветы я подарила, но сказать Олесе Александровне о ее непостижимом сходстве с Лорелеей,

конечно же, не решилась. Говорю сейчас. ОЛЕСЯ АЛЕКСАНДРОВНА, ВЫ ПОХОЖИ НА

ЛОРЕЛЕЮ! Будьте счастливы всегда, и с Праздником Великой Пасхи!

ТО ЖЕ САМОЕ ПО-АБХАЗСКИ

Мой научный руководитель Вячеслав Бигуаа был истинным горцем – настолько

спокойным и уравновешенным, что ни разу за четыре года аспирантуры не повысил на

меня голос. И нельзя сказать, чтоб я не давала повода – поводы, понятно, были, и какие!

То вместо того, чтобы в среду – как и положено – прямёхонько отправиться на заседание

кафедры, я отправлялась смотреть на пожар в соседнем квартале, мотивируя это тем, что

заседание бывает каждую среду, а пожар – дай-то Бог – случается раз в году. То вместе с

другими такими же остолопами-аспирантами затевала во дворе ИМЛИ игру в снежки – и

под мой горячий снежок как нарочно попадала академик Нина Степановна Надъярных,

неспешно идущая на какое-то суперважное выступление. Тут надо сделать оговорку.

Нина Степановна в свое время руководила диссертацией моего научного руководителя, то

есть, являлась – как бы это лучше выразиться? – моей научной бабкой, во! Своего

талантливого и перспективного ученика Надъярных обожала – и было за что: доктор наук,

один из крупнейших в мире специалистов по абхазской литературе. А меня

недолюбливала. Тоже в общем-то было за что: ягода чужого поля и непонятной нации,

девочка из творческого вуза, от которой никак нельзя было ждать никаких чудес, кроме

разве что