На стороне ребенка - Франсуаза Дольто

Когда-то существовала солидарность «касты». Это было, так сказать, единение собратьев по ремеслу, к какому бы классу они ни принадлежали. Так братались на войне рядовые и офицеры. В настоящее время эта потребность в единодушии сместилась. Люди обретают ее только в требованиях, сообща добиваясь права на удовлетворение общих потребностей и желаний. Таким образом, маргиналы остаются сегодня без поддержки: переводятся помогавшие им реализовывать либидо через музыку, живопись, путешествия, экспедиции меценаты – могущественные покровители артистов, изобретателей… И эта ощутимая потеря несомненно вредит культуре. Либидо, вовлеченное в творчество, в искусство, невозможно подчинить закону большинства, жаждущего не новизны, а стандарта… Стало быть, массе не дано поддержать творца, создающего нечто новое. Почему это делали меценаты? Вероятно, их либидо влекло их не только к защите собственных исключительных прав; они были скованы обстоятельствами, но тем не менее и им были не чужды занятие искусствами или страсть к путешествиям, и они платили людям, которые были способны делать это вместо них и от их имени, будучи не в состоянии зарабатывать себе на жизнь самостоятельно и пользоваться авторитетом без княжеского покровительства. Меценатство давало возможность реализовать стремление идентифицировать себя с художниками, по крайней мере, позволяло быть с ними рядом и иметь доступ в другой мир – мир духа. В большинстве же своем класс буржуазии желал причастности к этому миру лишь в силу обладания реальной властью. Богатые знали, что им нечего желать, кроме воображаемого. А простой люд, стремясь «причаститься», хотя бы через те крохи внимания, какие выпадали на его долю «сверху», прислуживая богачам, ощущал собственную значимость.

Иметь хорошего хозяина и быть хорошим слугой было делом профессиональной чести. Слуги гордились своей ливреей.

Несправедливо было бы утверждать, что такое положение было для всех унизительно и невыносимо: прежде всего, это зависело от хозяина, а также, разумеется, и от индивидуальных побуждений; некоторым людям это, в сущности, нравилось. К тому же, сменить можно было хозяина, но не сословную принадлежность. Слуги хотели гордиться своим господином, своим домом и входить в члены семьи.

Помню, в детстве, когда я проводила каникулы в Довиле, хозяйских шоферов, которые отвозили машины на стоянки, выкликали по громкоговорителю. Шоферов звали по именам их господ, например: Ротшильд… Ларошфуко! Кто служил в таких семьях, принадлежал к их Дому. Этим гордились. Но последние полвека узаконили мнение, что работа прислуги – социальный позор; при этом забылась средневековая традиция отдавать юношей из богатых семей в учение. Люди посылали своих сыновей к другому сеньору.

До XIX века богатые фермеры отдавали своих сыновей с двенадцати до шестнадцати лет в услужение к другим фермерам. В Нормандии, например, носильные вещи припасали сыну на три года вперед и складывали в так называемый шкаф слуги – огромный сундук, разделенный на две части: с одной стороны вешалки, а с другой – полки для сложенной одежды и нижняя полка для обуви. На шкафу было выгравировано имя юноши: Жан-Мари… Лоик, и т. д. Этот сундук погружали на телегу и отвозили сына, наряженного в праздничное платье, в учение. Наиболее уважаемые люди отправляли сыновей к равным себе. Взамен принимали как равного сына другого фермера. Часто слуга женился на дочери своего хозяина. Юноша уезжал к людям, равным ему по положению, чтобы изучить ремесло, которым позже будет заниматься в доме собственного отца. В Шаранте «стажер» привозил с собой шкаф, который назывался «стоящий человек». «Стоящий человек» выше, чем нормандский «шкаф слуги»: примерно 1 метр 70 сантиметров в высоту, в человеческий рост… В нем дверца на петлях вверху, посредине ящик, а внизу еще одна дверца. Это не то же самое, что «свадебный шкаф», широкий и двустворчатый – такой шкаф давали в приданое девушке вместе с постельным и столовым бельем. Эти две разновидности шкафов, «стоящий человек» и «шкаф слуги», многое говорят нам о нравах эпохи: слуга не находился на содержании у господина, он приезжал к хозяину со своим платьем; все было оплачено его родителями, что свидетельствовало об их богатстве…

Судя по всему, образование молодежи во всех зажиточных слоях общества происходило без участия школы; только клирики как самые бедные получали школьное образование у священников. Внутри касты жизнь познавалась через совместную со взрослыми деятельность и слушание их разговоров. Постепенно такая организация образования все больше и больше изживала себя, оттого что образование клириков не было тем образованием, что приобретается вместе с культурой, то есть тем, что входит в плоть и кровь молодого человека благодаря общению со взрослыми и с их друзьями. Ученики существовали таким образом, что только школа давала им что-то новое, а семья не давала ничего. Но что такое культура? Это встречи с людьми, которые переживают то, чему учат. Однако преподаватели не переживают то, чему они учат. В процессе уроков, на которых в определенные часы присутствует целая группа, ни ученики, ни учителя не переживают предмета изучения. Это полное оскудение. Либидо не вписывается в пережитое ребенком, как это было раньше, когда он был еще маленьким; либидо не помечает культуру; информация не впечатывается в тело, по мере того как протекает жизнь этого тела. Как будущий учитель получает образование? Через речь какого-то человека, который сидит перед ним неподвижно, как мертвый. Книжная культура – мертвая буква. Дети с большим опозданием начинают понимать, что посредством школьного учебника к ним доверительно обращается его автор. За книгой есть человек из плоти и крови. Даже если это учебник истории, или физики, или арифметики. В детстве я всегда читала предисловия к учебникам, другие этого не делали. И меня очень удивляло, что в этих предисловиях я встречала живых людей. Предисловие к грамматике – это потрясающе! Именно читая все эти введения и вступления, я поняла, что есть люди, которые ставят перед собой проблему преподавания грамматики, что они, как видно, любят грамматику (удивительно, но, кажется, и в самом деле любят…) и что они вкладывают в каждый параграф свои размышления и сомнения, ради того чтобы мы лучше поняли и усвоили правила языка. И все предисловия к учебникам представляют для детей большой интерес. Почему не предложить детям: «Давайте для начала почитаем предисловие»? Не тут-то было, предисловий как раз детям и не читают, потому что они, мол, предназначены для взрослых. Учитель мог бы первым делом знакомить учеников с автором. Разве учебники не называют очень часто по фамилиям их авторов? Говорят: «Возьмите вашего Жоржена…», «Возьмите вашего Бледа!» Все видели месье Бледа по телевизору, это прекрасный человек. А вот книга его, признаться, ужасно скучная.

По-моему, все это утрачено нашим образованием, между тем как можно было все это сохранить без малейшего ущерба для необходимой эволюции.

Приучение к риску

Для очень маленького ребенка изучение пространства – это приучение к риску. Очевидно, что пространство, которым располагал европейский ребенок до 1939 года, значительно изменилось, поскольку семья-ячейка во многом живет по-другому: она стала менее оседлой и гораздо более мобильной. В наших странах ребенок теперь лучше защищен теоретически, законом, но, с другой стороны, в силу изменений, претерпеваемых пространством, которое он для себя открывает, ребенок подвергается большему риску. У него под рукой вредные вещества, которые он может проглотить, опасные приборы, с которыми при нем управляются его родители и которые он из подражания также может попытаться включить, даже не понимая принципа их действия; он делает те же движения, что и родители, но при этом подвергается гораздо большей опасности, чем когда-то. Он, быть может, больше склонен считать игрушками предметы сугубо утилитарного назначения, представляющие, однако, для него опасность… И впору задуматься: пожалуй, по сравнению с ребенком индустриального общества, ребенок, принадлежащий к обществу сельского типа, которого раньше начинают в быту считать взрослым, которому приходится брать на себя часть взрослой работы, скажем, на ферме, получает лучшее представление о том, что такое огонь, холод, почему опасно играть инструментами и совать палец в агрегат…

В настоящее время ребенок очень нуждается в вербализации[71], объясняющей ему устройство и назначение вещей. Иначе он будет думать, что вся опасность для него сводится к наказанию. Для него отец и мать властны надо всем, что происходит… и если розетка бьет его током, то он (точь-в-точь как сказал бы древний человек: «Там внутри Юпитер») говорит: «Там папа». Приведу поразительный пример. Мой муж сказал одному из наших сыновей, которому было тогда 9 месяцев: «Нельзя трогать розетку» – ведь все родители говорят так своим детям… И, как водится, все дети пытаются нарушить запрет, чтобы самоутвердиться и на своем опыте проверить, что такое опасность, – такова человеческая натура. Итак, первый раз, когда он прикоснулся к розетке и его дернуло током, он обратился ко мне и, показывая на розетку, сказал: «Папа там». Он как раз начинал говорить и уже мог сказать «папа», «мама», «там», «нет»… Ходить он еще не умел. Он приближался к гостям и, привлекая их внимание, показывал розетку и сообщал: «Папа там». То же самое он говорил и отцу, когда тот был дома. И отец повторял: «Да, это нельзя трогать, опасно». Отец находится там, где происходит подтверждение его слов, – иначе говоря, получается, будто ребенка ударил отец, а не то, о чем малыша предупреждали отцовские слова. И это очень интересно с точки зрения детского бессознательного. Все предметы, которыми манипулируют родители, являются для ребенка продолжением родителей. Итак, если родители манипулируют какими-либо предметами, и если эти же предметы, когда их трогает ребенок, оказываются опасными и представляют собой угрозу для ребенка, для него это означает, что отец и мать сидят там, внутри, и запрещают ему проявлять инициативу и подвижность, что они чинят препятствия его очеловечиванию по их образу и подобию. Мне пришлось объяснить сыну, что его ударил не отец, а электрический ток, и что если бы отец или я сунули палец в розетку, как это сделал он, нас бы тоже ударило током; я объяснила, что электричество – это полезная сила, имеющая свои законы, которые надо соблюдать и взрослым и детям, и что отец не наказывал его и не сидел в электрической розетке. После этого опыта и объяснений, развеявших его несколько навязчивые ложные умозаключения о родительском присутствии во всех электрических розетках, наш сын научился выключать лампы и тостер так же ловко, как взрослый, избегая в обращении с электричеством ненужного риска. Магию сменило техническое знание. Ребенок обрел доверие к себе, а когда он хотел поступать, как взрослые, но у него не получалось, то присматривался, а также глазами и голосом просил взрослых, чтобы они объяснили ему, в чем тут дело.