Парфэт де Салиньи. Левис и Ирэн. Живой Будда. Нежности кладь - Поль Моран

— А вы покажите нам, как этим пользоваться!

— Задница Салиньи ни в чем себе не отказывала!

Молоток призвал шутников к порядку.

— Двадцать четыре аметистовых вазочки в форме раковин для масла… Столовая ваза из севрского бисквита…

Трех лет революции оказалось достаточно, чтобы превратить эти предметы повседневного пользования в диковинные вещицы, в удивительные причуды, в ненужные аксессуары большого угасшего праздника, уже подернутого пеленой забвения. Эти вещи успели отойти в такое далекое прошлое, что им удивлялись ничуть не меньше, как если бы их извлекли из гробницы какого-нибудь фараона, а между тем поколения, которые создавали и покупали их, пользовались ими, жили не далее как вчера.

— Тринадцать сотен бутылок коньяка (на выпуклых частях бутылок нанесены гербы Субизов, граждане!)… 1736 года Мы назначаем цену… Ящик ликеров с островов, к которому прилагаются двенадцать флаконов и кубков из горного хрусталя с пробкой из чистого золота…

Тенсе отчетливо слышал звон металлических предметов, бросаемых друг на друга, все серебро, золотую посуду, тарелки из позолоченного серебра складывали в кучу на гобелены, словно трофеи перед палаткой победителя, и продавали на вес!

— Для переплавки предлагаются сто восемьдесят фунтов посуды из серебра с клеймом в виде петуха… Двадцать четыре серебряных блюда с крышками весом в одну марку и четыре унции… Шесть миниатюрных кораблей из позолоченного серебра… Набор кухонной посуды из серебра…

Тенсе вдруг вспомнил: когда Парфэт в детстве обедала, эти кастрюли стояли перед ней на столе…

— Мебель из позолоченного китайского бамбука… Серия из двенадцати гобеленов, на которых представлена победа тирана Александра… Все в одном лоте… Наибольшую цену дают… Поторопимся, граждане, не то распродажа затянется на целый месяц! Теперь мы переходим на верхние этажи…

Толпа начала торопливо подниматься по лестнице. Тенсе едва успел открыть дверь, заскочить в какую-то небольшую темную комнату и затаиться там. Шаги поднимались все выше, выше, наверное, уже достигли бельевой. Он высек своим огнивом пламя и вздрогнул: вокруг него теснились головы без туловищ, но это были всего лишь деревянные головы. В кладовой, где он спрятался, хранились парики. Великолепные парики, стоившие целые состояния, парики с одной или двумя косичками, с тремя локонами, с валиком, с бантами, парики для парадного выхода, для неглиже, для галантных свиданий. Тенсе представил себе, как зло рассмеялись, как раскричались бы санкюлоты с их гладкими прическами и бритыми под Брута черепами, если бы вдруг ненароком увидели эти накладные волосы на деревянных подставках.

Он толкнул дверь и оказался в мужской спальне, далее следовали комнаты, которые он пересек без опаски, так как крики теперь доносились с верхнего этажа. Он искал спальню Парфэт и был уверен, что узнает ее с первого взгляда, что отличит ее от всех остальных спален на свете. Так и случилось: он ни секунды не колебался, увидев кровать, покрытую белым муслином с горностаевым пледом для ног. То была белая, опаловая комната, просто нереальная из-за своей белизны, залитая полярным светом, который проникал сквозь шторы из белоснежного газа. Книги в переплетах из белого сафьяна стояли рядами на этажерках слоновой кости. На панно из белого атласа играли китайские фазаны с серебряными, рельефно вышитыми хвостами. Нечто необычайное, воздушное и лилейное, некий аромат бледной духовности витал в комнате, предназначенной для чистой мысли. Тенсе вдыхал этот воздух, набожно прикасаясь к книгам, прочитанным мадемуазель де Салиньи, предметам из серебра и хрусталя, которые она держала в руках и которые были столь же холодны на ощупь, как и на взгляд. Переполненный счастьем, он забыл об угрозе, которая как раз в это самое время сгущалась у него над головой.

Веселый голос прокричал из окна бельевой:

— Эй, шатуны, айда на второй этаж! Сейчас будут продавать спальни!

Тенсе воочию увидел надвигавшуюся опасность. Он бегом пересек три комнаты и уткнулся в дверь, запертую на ключ. Ему пришлось вернуться обратно; он уже слышал топот подбитых гвоздями башмаков, попирающих инкрустированный паркет, глуховато ступающих по коврам из Обюссона. Он бросился в один из альковов как раз в тот самый момент, когда в комнату входил оценщик.

— Брачная шкатулка с позолоченным лаком и темно-красной атласной обивкой… Два гобелена из темно-красного бархата с тисненным по кругу серебряным узором… Ящик для вееров из лимонного дерева… Исповедальное кресло с цельными боковыми стенками…

Одновременно на первом этаже другие крикуны, похоже, разоряли библиотеку, так как до Тенсе доносились вопли:

— Шесть тысяч томов с гербами, целиком… Шкафчик для хранения медалей с пятьюдесятью двумя ящичками…

В нескольких шагах от Тенсе продолжалась распродажа мебели.

— Кровать с витыми колоннами и пучками страусовых перьев, обитая красным камчаным полотном… Потрогайте-ка перину…

Речь шла именно о той кровати, за которой спрятался Тенсе. Куда бежать? В таких альковах под обоями должна быть маленькая дверь. Он нашел ее, бесшумно открыл и вошел в темный будуар.

Между тем аукционист уже выкрикивал:

— А теперь мы предлагаем купить небольшую гостиную по соседству… Эта гостиная… (должно быть, он сверялся с каким-то инвентарным списком, так как в этот момент замолчал, но вскоре продолжил)… украшена и обита белым атласом, вышитым на круглых пяльцах. Вон там стоят оттоманка из полосатой шелковой ткани с китайскими узорами и шесть кресел в форме посеребренных раковин, покрытых синей и белой шелковой камчатой тканью…

Тенсе, глаза которого привыкли к темноте будуара, различил расшитый атлас и кресла в форме раковин.

«Надо как можно скорее убраться отсюда», — подумал он.

Круглое слуховое окно в стене, очевидно, выходило в коридор. Тенсе в мгновение ока вновь обрел юношескую ловкость и, уцепившись за раму, открыл окно, затем подтянулся и спрыгнул вниз с другой стороны.

Теперь он оказался в правом, пока еще пустом крыле здания, где над каретными сараями размещались комнаты кучеров. Обнаружив в конце коридора спиралью спускающуюся вниз лестницу, он бегом спустился по ней к конюшням. Косые лучи солнца освещали помещение, припорошенное кое-где желтым, а кое-где красным песком. Каждое стойло отделялось одно от другого колонной в античном стиле; на позолоченных картушах, украшенных сценами охоты на оленей, можно было прочесть имена двадцати четырех лошадей.

До Тенсе все еще доносился шум аукциона.

— …Кровать под балдахином с деревянной рамой, с валиками, с обычными и продолговатыми веревочными подушками, с соломенным тюфяком и шерстяным матрасом, с саржевым, из тонкой шерсти альковным занавесом, и в придачу — покрывало из алансонского кружева…

— … Кровать в польском стиле, обтянутая венецианской полупарчой с занавесями, расшитыми цветными узорами…

И Тенсе мысленно представлял себе резные кровати, изогнутые, как шея доброго коня, припухлые, как парус корабля, зыбкие, как сновидение, извилистые, как линии любви.

— Две плевательницы из дельфтского фаянса… Ларчик из панциря черепахи, инкрустированный оловом… Двусторонняя ширма с подставкой в виде позолоченных скобок…

Дальше беглец уже не слушал. Этот пронзительный голос, который барахтался в потоке бесполезных богатств, каскадом обрушившихся на город, выкрики покупателей, суммы прибавок к первоначальной цене становились все менее и менее различимыми для его ушей… «Ванна из фиолетового мрамора… Чаши из черного античного мрамора…»

Он заснул на теплой соломе, в прохладе, которую Луара в разгар лета разносила по Нанту.

Четко произнесенная фраза, которую, как ему показалось во сне, прокричал голос сверхчеловеческой силы, стряхнула с него остатки дремы.

— Портшез лакированный работы братьев Мартен, отделанный утрехтским бархатом, с лямками, шестами и двумя большими фонарями…

Портшез? Значит, распродажа дошла до каретных сараев?

Действительно, уже вовсю продавали и покупали кареты.

Тенсе тут же пришла в голову мысль, что вскоре будут продавать конюшню, а затем сено с сеновалов и солому, на которой он спал, и тогда его обнаружат… Пора было уходить. Он надеялся, что в сумерках, начавших опускаться на город, его не заметят, а если даже и заметят, то благодаря своей всклокоченной бороде, якобинской куртке и разорванной одежде он не привлечет к себе внимания и получит в свое распоряжение целую ночь, чтобы подыскать убежище в другом месте. Тенсе проскользнул во двор, смешался с толпой, покинул особняк, поднялся вверх по улице Жан-Жака Руссо и вышел на площадь Равенства.

А этот августовский вечер все тянулся и тянулся. Тенсе бродил по городу. Черная тюрьма Буффэ и высокое крыльцо здания суда, постепенно погружавшееся в тень, показались ему дурным предзнаменованием. Он пересек площадь Цинцината и наконец добрался до набережных.