Федер - Фредерик Стендаль

Федер присоединился к обществу Буассо и его гостей и покончил со слухами о своей смерти несколькими рукопожатиями.

— Я был уверен, — сказал ему Буассо, — что вы не такой человек, чтобы позволить убить себя так просто.

Прием, оказанный ему Деланглем, был менее дружеским. Федер рассказал, что на него в самом деле напал какой-то сумасшедший, вообразивший, будто он, Федер, смеется над ним, в результате чего ему пришлось согласиться на небольшую дуэль на шпагах; сумасшедший был ранен в грудь, что умерило его горячность, а в заключение раненому поставили пиявку. Смех, вызванный этой подробностью, положил конец недоброжелательному вниманию, с которым денежные тузы, возбужденные крепкими винами, отнеслись к приключению Федера. Вскоре он счел возможным спросить, почему не видно г-жи Буассо, но оказалось, что муж разрешил ей вернуться в Париж, куда она давно уже уехала.

На следующий день Федер с величайшим хладнокровием пришел справиться о здоровье г-жи Буассо. Он застал ее в гостиной под охраной горничной и двух белошвеек; все они были заняты шитьем занавесок. Г-жа Буассо ежеминутно поднималась с места, чтобы отмерить и отрезать кусок коленкора; взгляды ее были так же холодны, как поступки. Поведение этих двух существ, которые только накануне, сжимая друг друга в объятиях, со слезами на глазах обменивались признаниями в любви, очень удивило бы поверхностного наблюдателя. Валентина дала себе слово никогда больше не оставаться наедине с Федером. А ведь то, что он сказал ей накануне, а именно, что он может всецело отдаться любви лишь тогда, когда уверен в ответном чувстве, было почти правдой.

Хотя ему едва исполнилось двадцать пять лет, он отнюдь не верил внешним проявлениям женской любви. Самое трогательное признание в нежнейшей страсти внушало ему только одну мысль: «Меня хотят убедить в том, что я страстно любим». Он боялся самого себя, он вспоминал все странные безумства, которые совершал ради своей жены, и, по правде говоря, не понимал, для чего он это делал. Оставшееся у него воспоминание рисовало перед ним жизнерадостную девочку, обожавшую тряпки, присылаемые из Парижа, и только. У него не осталось ни одного ясного и отчетливого воспоминания о чувствах, волновавших его, когда он был влюблен. Он помнил, что совершал необыкновенные безумства, но забыл о причинах, побуждавших его совершать их.

Итак, любовь внушала ему чувство страха, и знай Федер заранее, что влюбится в Валентину, он, конечно, уехал бы путешествовать. Он позволил себе усвоить привычку видеть ее ежедневно прежде всего потому, что она была замечательно хороша собой. В ее лице были черты, которыми он не уставал любоваться как художник, — например, очертания ее губ, чуть-чуть полных, но способных выразить самую жгучую страсть и составлявших оригинальный контраст с безупречной линией носа и с чистым, возвышенным выражением глаз, живой взгляд которых, казалось, принадлежал какой-то небожительнице, стоящей выше всех страстей.

Кроме того, Федер позволил себе ежедневно приходить к Валентине потому, что ее общество развлекало его. Близ нее он не думал об огорчениях, которые стала причинять ему живопись с тех пор, как суровый здравый смысл внезапно открыл ему, что у него нет никакого таланта в области портрета-миниатюры. Он чувствовал, что должен на что-то решиться; он испытывал непреодолимое отвращение к тому, чтобы жить, сознательно совершая дурные поступки. В основе его души лежала пылкая южная честность, которая сильно рассмешила бы истинного парижанина. В год, предшествовавший работе над портретом г-жи Буассо, ателье принесло Федеру восемнадцать тысяч франков. Несмотря на его открытую связь с актрисой, он считался весьма благовоспитанным молодым человеком. Все хорошо знали, что Розалинда не тратит на него ни одного сантима; однако благодаря житейскому опыту той же Розалинды общество не ограничивало этим свое хорошее отношение к Федеру. Все видели, что он все еще горько сожалеет о супруге, которую потерял семь лет назад. Это создало ему репутацию чрезвычайно порядочного человека, и эта репутация пылкой порядочности начинала доходить до слуха женщин, имеющих имя и лошадей.

Далее оказалось, что Федер принадлежит к очень хорошей семье. Если его отец, человек несколько сумасбродный, увлекся коммерцией, то дед был зато добрым нюрнбергским дворянином, а главное — чувства Федера были достойны его происхождения. По своему положению художника Федер никогда не говорил о политике, но все твердо знали, что он не читает ни одной газеты, кроме «Gazette de France»[33], а в кабинете молодого художника-миниатюриста стояли все творения отцов церкви, незадолго до того выпущенные новым изданием благодаря чьему-то благочестивому рвению.

Обладая столь блестящей репутацией, Федер мог рассчитывать на одно из первых вакантных мест в Академии. Он имел полную возможность жениться на женщине еще очень красивой, которая принесла бы ему состояние в восемьдесят с лишним тысяч ливров годового дохода и которую можно было упрекнуть лишь в одном недостатке — в том, что ее страстная любовь возрастала с каждым днем. Совершенно случайно Федер сделал одно открытие, сильно не понравившееся ему: чтобы обеспечить на последней выставке успех его миниатюрам, Розалинда истратила около четырех тысяч франков на газетные статьи. С тех пор, как Федер установил для самого себя, что у него нет таланта, успех его начал возрастать. Объясняется это чрезвычайно легко. Он славился главным образом женскими портретами. Перестав мучить себя попытками уловить естественные краски, он начал льстить своим моделям с бесстыдством, которого у него отнюдь не было прежде, когда он делал все возможное в поисках правдивых и естественных тонов.

И все же, в сущности говоря, Федер был тем, что в Париже называют простофилей: достаточно будет заметить, что, невзирая на все преимущества, которыми он обладал и которые мы так долго перечисляли, он нуждался в развлечениях. Все это объяснялось тем, что он считал не вполне честным писать портреты, зная, что пишет их плохо, хотя на это слово плохо можно было бы многое возразить: три четверти парижских художников, пишущих портреты-миниатюры, по таланту стояли значительно ниже Федера. Его нелепые угрызения совести увеличивало и то обстоятельство, что, чистосердечно делясь с Розалиндой всеми своими мыслями, он, однако, не рассказал ей о роковом открытии, которым был обязан изучению портретов г-жи де Мирбель.

Мы закончим изображение характера и душевного состояния Федера, если прибавим, что приобретенная им привычка ежедневно бывать у г-жи Буассо как бы заморозила все остальные чувства, волновавшие его. До того, как он узнал ее ближе, он иногда спрашивал себя: «Неужели я буду таким безумцем, что влюблюсь?» Обычно в такие дни он принимал решение не ходить к Валентине. Однако упустить время, которое он мог бы провести с ней, было для него очень тяжело, и порой он не мог устоять против искушения: он бежал к ней и нарушал данное себе слово, испытывая стыд перед самим собой. Однажды, серьезно испугавшись, как бы не влюбиться, он сел на лошадь и в тот час, когда мог бы увидеть Валентину, уехал в Триэль, на берегу Сены, за десять лье от Парижа.

Сцена в Вирофле изменила все. Он не мог объяснить притворством то лихорадочное состояние, в каком видел г-жу Буассо: она действительно думала, что он умер.

В ночь, последовавшую за этой сценой, Федер понял, что безумно влюблен. «Если я начну совершать такие же безрассудства, какие совершал тогда, когда переживал свою первую любовь, — подумал он, — то окажусь в весьма незавидном положении, придя в себя... Но на этот раз я ставлю на карту уже не состояние: чтобы сделать меня несчастным, любви не придется прибегать ни к чему, кроме самой любви. Набожность Валентины может проснуться, и в конце концов она запретит мне видеться с ней. Я знаю свою слабость: стоит мне страстно чего-нибудь пожелать, и я становлюсь глупцом. Она набожна и даже суеверна; я никогда не решусь нарушить ее волю и подвергнуть себя риску внушить ей неприязнь. Раз так, у меня хватит сил лишь для борьбы с самим собой и, чтобы вернуть себе мужество, которым должен обладать мужчина, у меня останется лишь одно средство — вырвать из сердца владеющую им страсть».

Весьма напуганный своими размышлениями, Федер принял твердое решение, чрезвычайно опасное для Валентины. Страсть, которую она проявила, подумал он, не погаснет за несколько дней в такой искренней и юной душе, а если заставить ее страдать, то чувство ее от этого может только возрасти. К счастью, во время странной сцены в оранжерее, я, если хорошенько вдуматься, не проявил никаких признаков страстной любви. Прелестная женщина, в полном расцвете юности, с залитым слезами лицом бросается в мои объятия и спрашивает, люблю ли я ее! Какой молодой человек не ответил бы поцелуями на моем месте? Тем более, что через минуту здравый смысл возвращается ко мне, и я делаю свое замечательное заявление: «Я позволю себе страстно любить женщину лишь тогда, когда она принадлежит мне всецело». Дело только в настойчивости. Если моя неосторожность дойдет до того, что я пожму ей руку, если я поднесу эту очаровательную руку к губам, все потеряно, и мне придется прибегнуть к самым ужасным мерам, например к отъезду.