Алтарь (СИ) - Белоусов Артем

— Возможно, будущие поколения смогут воскресить их по ДНК. Как динозавров, — опять пожал плечами Арктюр.

— Ну хорошо. А что же тогда второе дерево, от которого Адам с Евой съели яблоко? Что это значит? Из-за этого же нас прогнали? — спросила Элли.

— Древо Познания Добра и Зла, — оживился Арктюр. — Яблоком этот плод изображают христиане из-за схожести латинских слов «грех» и «яблоко». К тому же появляется прекрасная аналогия на древнегреческий миф о яблоке раздора. Большинство специалистов сходятся к тому, что Древом Познания было всё-таки фиговое дерево, а плодом был инжир.

— О, я слышала, что инжир опыляется за счет особых ос, которые совокупляются внутри плода и не могут делать этого в других плодах, — блеснула Элли эрудицией. — Это поэтому некоторые думают, что первородным грехом был секс Адама и Евы?

— «…и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь…» — с выражением процитировал Арктюр. — Это устаревшая точка зрения. Существует множество толкований этого сюжета.

Католики считают, что плод не мог быть злом, так как всё созданное Богом было хорошим. Они видят в этом сюжете лишь акт неповиновения Адама и Евы, что привело к беспорядку.

В православной интерпретации, человек присваивает себе не принадлежащее ему право решать, что такое добро и зло, то есть узурпирует право Бога, становится на путь дьявола: пытается сделать себя равным Богу.

Согласно Книге Зоар, всё находилось в совершенной гармонии до тех пор, пока не пришёл Адам и не разрушил это, положив начало злу, что содержалось внутри Древа Познания.

В иудаизме, поедание фрукта с Древа Познания символизирует начало смешения добра и зла вместе. До этого момента добро и зло существовали независимо. Зло было лишь туманной сущностью, отделенной от человека, и желать его было не в человеческой природе. Поедание запретного плода изменило это, и таким образом родилось злое начало.

— Ну а по твоему? — нетерпеливо спросила Элли. — Что же произошло?

— На мой взгляд это аллегория на один гаденький внутренний конфликт, с которым мы часто сталкиваемся в нашей жизни, — ответил Арктюр. — Однажды одному солдату приказали отвести подальше в лесок пленного немца и там его расстрелять. Ведёт солдат немца, тыкает ему в спину винтовкой, а тот покорно идёт вперёд, подняв руки вверх. Вот зашли они уже достаточно глубоко в чащу. Солдат останавливается. Немец тоже останавливается и поворачивается к нему лицом. Он не плачет, не кидается на колени, прося помиловать, а просто стоит, зажмурив глаза, с нелепо поднятыми вверх руками и ждёт жаркого укола в своё тело, который закончит всё это. А солдат стоит, смотрит на него и про себя думает мысли.

Совесть его — его внутренний Бог — кричит ему: «Нельзя! Это же великий Грех! Он же такой же человек, как и ты. Видишь, у него нет ни рогов, ни хвоста. Просто не делай этого!»

Но тут другой голос, с уничижительным смешком: «Чего? Грех? Что это вообще за категория такая религиозная? Представь, что ты сидишь на суде, а прокурор тебя спрашивает, не думал ли ты тогда, что совершаешь «грех», когда расстреливал того фашиста? Весь зал бы взорвался от хохота, а адвокаты бы начали презрительно протестовать.»

А тут Родина берёт голос: «Ты же воин! Защитник! Твою отчизну попрали враги! Не ты на них напал, они сами к тебе домой с мечом пришли и от меча должны погибнуть! Ты на своей земле! Это твой священный долг!»

А голоса убитых и изнасилованых близких ей вторят, плачя: «Ты… ты еще смеешь думать? Кто… кто же за нас тогда отомстит? Он думал, когда убивал нас и насиловал? Терзался ли он муками совести?»

И конечно же офицеры: «Ты что же это, вша подзалупная, приказа посмеешь ослушаться?! А может ты предатель?! Может ты сам фашист?! Сам к стенке встать хочешь?! Ради этой мрази?!»

Боевые товарищи, хихикая: «Да ты струхнул, никак, браток? Пиздёнку что ль отрастил? Как мы теперь сможем на тебя положиться? Как тебе доверять после этого?»

И вот все эти голоса по кругу проносятся в голове у солдата, крутятся в головокружительном хороводе всё быстрее и быстрее, сливаются воедино в сущность, которая плотно обвивает его тело и разум. Оно плещит ядом и шипит: «Убей!»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Как думаешь, выстрелит или отпустит?

Элли задумчиво рассматривала мерцание разноцветных отблесков на гребнях, поднимающихся на горизонте.

— То есть нас прогнали, потому что мы стали злыми? — спросила она.

— Нас никто из рая не выгонял. Нам была дана свобода воли и завет не делать зла. Как часто мы принимаем «сложные» решения, заведомо зная, что это то самое библейское зло? Мы привыкли игнорировать голос совести, как глупое детское предубеждение. «Мы же взрослые люди», — думаем мы. — «Не всё так просто и однозначно. Мир не чёрно-белый, сынок. Всё относительно.» В каждый из таких моментов мы повторяем тот самый первородный грех Адама, налагаем на себя его проклятие, и все дальше отдаляем себя от земного рая. Нарушаем внутреннюю гармонию. Прячем своих любимых за тремя дверьми, вооружаемся до зубов. Сами себя лишаем возможности наслаждаться тем, что нас окружает. Сами себя кидаем в пучину страданий. А самое главное — множим это зло и передаем его своим детям, чтобы всё повторилось по кругу. Наше текущее духовное состояние и является состоянием «изгнания из рая».

— Хм, тогда выходит, какой-нибудь отшельник или Робинзон на необитаемом острове способен познать истинный рай, раз там нету людей, и никто не сможет причинить ему зла? — рассуждала Элли.

— Наверное, ему станет грустно одному, — развел руками Арктюр, не отрывая взгляда от горизонта.

— А что, если он будет там жить со своей женой? Найдут же они общий язык, — предположила Элли.

— Так будет наверняка веселее, — улыбнулся ей Арктюр.

— Хотя у них, наверное, родится много детей. Они начнут конкурировать за любовь родителей, а это козни и бесконечная месть по кругу. В результате райский остров превратится в ад, — погрустнела Элли.

— Только если они выберут этот путь, — попытался приободрить её Арктюр.

Элли теребила свой паракордовый браслет на запястье и раздумывала над сказанным.

— Ты не устал? — спросила Элли.

— Нет, — покачал головой Арктюр. — Мне нравиться летать ночью. Очень красиво. Если хочешь, поспи.

— Я весь день сегодня проспала, — улыбнулась Элли. — Может, просто сделаем привал? Размяться и отдохнуть ногам.

— Хорошо, — согласился Арктюр. — Поверхность здесь везде плоская. Можно хоть прям у тех камней.

Арктюр развернулся к указанному месту и, зависнув прямо над ним, медленно спустил дирижабль почти до самой земли, чтобы не пришлось пользоваться верёвочной лестницей.

— Можно развести костёр и согреть кофе, — предложил Арктюр, помогая Элли спрыгнуть вниз.

— Костров здесь я ещё не видела, — улыбнулась она.

— Кристаллический гидрид кремния, — ответил он, доставая с заднего сидения рюкзак. — Он образуется из омертвевших червяков в условиях высокого давления окружающих пород и сравнительно высокой температуры. Он медленно горит и не взрывается, как силан на Земле.

Элли ничего не поняла, но с умным видом кивнула головой. Она помогла ему расстелить одеяло и стала с интересом наблюдать за процессом розжига костра по-кораровски. Арктюр сделал из камней небольшой круг и высыпал в середину белых кристаллов из мешка. Затем он поджог их зажигалкой. Кристаллы вспыхнули ровным зелёно-голубым пламенем. Элли приблизила свои руки к огню, проверяя, действительно ли от него идёт жар.

— Даже огонь другой, — улыбнулась она и взглянула на Арктюра.

— Согреем кофе? — спросил он и улыбнулся в ответ.

Он достал небольшой кофейник и подставку с длинными ножками, позволяющие ставить её прямо над кристаллами. Затем он налил в кофейник воды из бутылки и всыпал туда горсть порошка из пакетика. Они уселись рядом на одеяло и уставились на огонь.

— А у меня кое-что есть для тебя с Земли. Подарок, — встрепенулась Элли, доставая шоколадный батончик из кармана. — Мартин сказал, что у вас нет шоколада.