Все души - Хавьер Мариас

– Вам нетрудно было бы сказать, в чем дело? Если это связано с религией – не располагаю временем.

– О нет. С религией никак не связано. Разве что считать религией литературу. Я так не считаю. Связано с литературой.

– С собакой что случилось?

– Была драка.

– Ладно. Поднимайтесь, потом расскажете.

Я пропустил их и повел к винтовой лестнице, но у нижней ступеньки хромой шагнул по направлению к кухне, как будто знал дом или представлял себе расположение комнат, и спросил учтиво:

– Собаку оставить в кухне?

– Нет, возьмите с собой, заслуживает. С нами псу будет веселее.

На верхнем этаже, втором, где была комната, служившая мне гостиной и кабинетом, мой гость не смог удержаться, сразу же устремил взгляд на немногие книги, всегда остававшиеся при мне в Оксфорде (через определенные промежутки времени я отправлял в Мадрид увесистые бандероли со своими приобретениями), и занимали эти книги всего лишь две полки. Я осведомился с романской привычкой к гостеприимству, от которой так и не отучился, не хочет ли он выпить чего-нибудь, на что он ответил отрицательно, скорее от удивления, чем оттого, что и впрямь не хотел. Было ясно, что он чувствует себя непрошеным гостем. Я сел на свое рабочее место, а ему предложил софу. Перед тем как сесть, он плаща не снял, плащ был уже помятый. Пес улегся у его ног.

– Что с ним произошло?

– Хулиганы на станции Дидкот. Привязались ко мне. Пес стал защищать. Укусил одного. До крови, больно. Набросились на него всей оравой, растянули на путях, где должен был пройти поезд. Уже за перроном. Меня тоже схватили. Зажали рот. Темно было, поздно. Хотели, чтобы поезд разрезал его пополам. Вдоль. Но когда поезд стал подходить, у них не хватило пороху выдержать до конца, слишком близко от рук до колес. А поезд вроде не собирался замедлять ход. Не остановился. Не наш был поезд. Пес вывернулся и потерял только лапу. Кровь хлестала – вы себе не представляете. Они испугались, бросились наутек через поле. Мне досталось только дубинкой, несколько раз. Нога у меня такая из-за полиомиелита. Переболел в детстве.

– Я не знал, что станция Дидкот настолько опасна.

– Только в дни матчей. Такое дело, тогда «Оксфорд юнайтед» вышел в первую лигу. Такое, наверное, не часто случается.

Я не мог удержаться, похлопал пса по спине; он принял мои ласки с полнейшим безразличием.

– Был охотником?

– Да. Теперь больше не охотится.

– Разве что за книгами, – сказал я, не зная, уместны ли эти слова.

– Да. Прошу прощения. О вас мне говорила госпожа Алебастр. Она и дала мне ваш адрес.

– Госпожа Алебастр? Ах да, я оставил ей адрес, чтобы уведомила, если ей попадутся некоторые книги. Не думаю, что ей следовало кому-нибудь его передавать.

– Да. Знаю. Не сердитесь. Вы должны простить ее. Мы с ней добрые знакомые. Говорила мне о вас, я и заинтересовался, захотел вступить в контакт. Очень ее упрашивал. Последние дни я ходил за вами следом по книжным лавкам. Вы, наверное, заметили.

– За мною следом? С какой целью?

– Узнать, что вы покупаете и как. Сколько времени тратите на осмотр стеллажей, сколько денег – на покупки. И что именно покупаете. Вы испанец, верно?

– Да, из Мадрида.

– У вас знают Артура Мейчена?

– Кое-что переведено. Борхес о нем писал, очень хвалил.

– Не знаю, кто такой Борхес. Надеюсь, вы дадите мне сведения. Так вот, все дело в Мейчене. Из-за него я к вам и пришел. Госпожа Алебастр сказала вы ищете его книги.

– Эг правда. Вы можете достать мне что-нибудь? Пока я мало что нашел. Вы книготорговец, верно?

– Нет. Но был. Несколько лет. Сейчас достать что-то Мейчена непросто. У меня он почти весь. Не весь. Но если вам попадется заглавие, которое вас не интересует либо у вас уже есть, купите для меня. Если не слишком дорого. Всегда найду покупателя. Я вот тоже ни разу не видел «Bridles and Spurs».[24] Сборник эссе. Вышел в Америке. – Алан Марриотт замолчал, и, поскольку я ничего не сказал, он, как мне показалось, внезапно растерялся. Стал обеими руками вертеть коричневую шляпу. Глядел на пол, потом стал глядеть в окно. Я спросил себя мысленно, видна ли ему цветочница с того места, где он сидит. Нет, оттуда ее не увидеть. Он оттянул лацканы плаща. Пес зевнул. Наконец Марриотт произнес:

– Вы слышали когда-нибудь о «Мейчен-компани»?

– Нет. Что это такое?

– Пока еще не могу вам сказать. Хотел лишь узнать, слышали вы об этом обществе или нет. Чтобы говорить с вами на эту тему, мне надо бы узнать предварительно, хотите ли вы вступить. У нас в Испании никого нет. И в Южной Америке нет. Вы ведь вернетесь в Испанию, верно?

– Да, через год с небольшим, в конце курса, не этого, а следующего.

– Времени достаточно.

– Да и сейчас периодически наведываюсь домой, на каникулы. Преподаю здесь в университете. Послушайте, мне трудновато сказать, хочу ли вступить в какое-то общество, если я о нем ничего не знаю.

– Да, мне понятно. Но так обстоит дело. Главное тут – название. Какую реакцию вызовет название. Люди всегда реагируют на названия. Названия много о чем говорят.

– Можете вы хотя бы сказать, что придется делать?

– О, по сути только скромный взнос, десять фунтов в квартал. Тогда вы будете внесены в список. В Англии нас почти пятьсот. В Уэльсе больше. Есть люди с весом.

– Пятьсот мейченистов? И какой им от этого прок?

– По-разному бывает. Зависит от стажа. Сперва начнете получать информацию. А также публикации. Периодических нет. За некоторые надо платить особо. Но стоят недорого, продаются со скидкой, вы вольны купить или не покупать. Я состою в обществе уже двенадцать лет.

– Что ж, в добрый час. И с вами с тех пор ничего не произошло, кроме этой истории в Дидко-те. Только досталось несколько раз дубинкой, а?

– Что вы хотите сказать?

– Не произошло ничего худого, хочу я сказать.

– О нет, ровным счетом ничего. Вы не подвергнетесь никаким опасностям, если это имеется в виду. На жизнь членство в «Мейчен-компани» никак не влияет. Есть люди с весом.

– Никаких ужасов? Никакой жути? Все-таки «Мейчен-компани».

Марриотт рассмеялся.

– Сейчас я выпил бы пива, если вас не затруднит. – Зубы у него отстояли далеко друг от друга; челюсти явно, хоть и ретроспективно, требовали металлической скобы, какие ставят детям. Он вынул из кармана пиджака бумажный платочек и вытер слезинки, странным образом выступившие у него от обычного смеха в уголках очень светлых глаз. Я принес снизу пиво, он выпил одним глотком, пена не успела осесть. Затем заговорил, уже не так отрывисто:

– У Мейчена ужасы весьма утонченные. Они в значительной степени зависят от ассоциативных связей между представлениями. От установления этих связей. От способности соединять представления. Вы можете прожить жизнь, ни разу не ассоциировав два представления таким образом, чтобы они выявили таящийся в них ужас. И равным образом вы можете прожить жизнь в сфере ужаса, если, себе на горе, обладаете свойством постоянно устанавливать ассоциативные связи между представлениями, которые сами по себе правильны. Вот, например, девушка, что торгует цветами напротив вашего дома. Нет в ней никакой жути, сама по себе она не может внушать ужас. Наоборот. Она весьма привлекательна. Милая, любезная. Погладила моего пса. Вот, купил у нее гвоздики. – С этими словами он вытащил из кармана плаща две гвоздики, полурасплющенные и со сломанными стеблями, словно они были куплены лишь ради предлога поболтать с цветочницей. – Но эта девушка может внушать ужас. Представление об этой девушке в ассоциации с каким-то другим представлением может внушать ужас. Вам не верится? Мы еще не знаем, какое представление окажется подходящим, чтобы, вкупе с представлением о ней, внушить нам ужас. Не знаем, кто ее пугающий спутник. Но такой наверняка существует. Найдется. Все дело в том, чтобы появился. Может, и не появится. Никогда. А мог бы им быть, например, мой пес. Девушка со своей длинной каштановой гривой и мой пес без левой задней лапы. – Алан Марриотт поглядел на своего прикорнувшего пса, поглядел на культю. Притронулся к ней. – Что пес этот при мне – вполне естественно. Даже необходимо. Странновато, если вам угодно. Я хочу сказать, двое хромых вместе. Но ничего ужасного в этом нет. А вот если бы пес был при ней, в этом было бы нечто более подозрительное. Может, даже пугающее. У пса нет одной лапы. Если бы он был при ней, наверняка не потерял бы лапы в бессмысленной драке после матча. То был несчастный случай. Такое может произойти с собакой, у которой хозяин хромой. Но будь хозяйкой она, пес потерял бы лапу по другой причине. У пса нет лапы. Нечто менее случайное. Более серьезное. Дело не в несчастном случае. Трудно себе представить, чтобы эта девушка участвовала в драке. Может, он потерял бы лапу по ее вине. Может, чтобы пес мог потерять лапу, принадлежа этой девушке, ампутировать ему лапу должна была бы она сама. А как иначе может остаться без лапы пес, если живет у такой привлекательной девушки-цветочницы, под постоянным присмотром, она любит его, заботится о нем? Эта мысль ужасна. Ужасно представить себе, что эта девушка собственноручно отрубает моему псу лапу; видит такое своими глазами; да просто присутствует при таком. – В последних фразах Алана Марриотта послышались нотки негодования – негодования, направленного на цветочницу. Он оборвал себя. Похоже, сам себя напугал. – Оставим это.