Жестокий мир мужчин - Татьяна Полякова

Побродив немного по квартире, я придвинула телефон и набрала номер Артемова.

— Владимир Петрович, — сказала я, поздоровавшись. — Сегодня я была в Красном Кресте. У меня там подруга работает…

— Так-так, очень интересно, — заволновался он.

— В ваших бумагах я ничего не нашла о том, кто из милиционеров дежурил в больнице в день, когда умер Егоров…

— Каюсь, — хохотнул он. — Поделился не всем.

— Фамилии этих людей вы знаете? Где они сейчас…

— Узнать нетрудно, только вот не уверен, что кто-то из них захочет с вами разговаривать.

— Попытка не пытка, — усмехнулась я.

— Отлично. Я позвоню, как только будут новости.

— И вот еще что, — заторопилась я. — Меня интересует Центр реабилитации спортсменов, это где-то в районе стадиона «Динамо».

— Про этот Центр я вам сразу скажу — бандитская лавочка. Как изысканно выражается один мой приятель, туфта чистой воды, но деньги там завязаны большие. Несколько раз органы и наш брат журналист пытались разобраться, что там к чему, но каждый раз неудачно: формально все в порядке. А почему он вас заинтересовал?

— Бывший главврач отделения, в котором лежал Егоров, теперь заведует этой самой, по вашим словам, бандитской лавочкой.

— Интересно. — Владимир Петрович задумался, вздохнул и добавил:

— Очень интересно.

— Куда уж интересней, — согласилась я, мы простились, а я опять задумалась.

Если Нина права и Севка вместе со своими товарищами устроил кровавую бойню, а потом ловко расправился со свидетелями, если допустить такое, как в эту схему вписывается тот факт, что бывший главврач нынче заведует «бандитской лавочкой»? Однако не это меня сейчас беспокоило, я думала о Севке. Самое подлое дело подозревать в чем-то близких людей…

— Или брось все это, или докопайся до правды, — зло сказала я себе, кажется, вслух. Потом стала просматривать бумаги, нашла адрес жены Перфильева, предполагаемого свидетеля расстрела на Катинской, и взглянула на часы. Самое подходящее время для визита.

Через полчаса я уже сворачивала во двор многоэтажки. Отыскать нужный дом оказалось делом нелегким, он значился под номером 126в, и располагался во дворе трех других домов. Редкие прохожие ценной информацией поделиться не могли, и поэтому я изрядно намучилась, прежде чем его обнаружила. Лифт не работал, квартира располагалась на шестом этаже.

Дверь открыла пожилая женщина в красном халате с рваными локтями и заплатой на животе.

— Здравствуйте, — сказала я, стараясь на ходу решить, с чего начать разговор.

— Вы из ЖКО? — подозрительно спросила она. — Денег у меня нет, я вашему начальнику уже говорила, вот дадут пенсию, заплачу, сколько смогу. И нечего меня пугать. Нет совести — оставьте старуху без света…

— Я из газеты, — торопливо сказала я. Она вроде бы удивилась.

— Да? Из ЖКО в газету нажаловались? — спросила она вполне серьезно.

— Нет, — улыбнулась я пошире и поинтересовалась:

— Можно войти?

— Входите. — Женщина посторонилась, пропуская меня в квартиру.

Выцветшие обои, беспорядок на кухне, грязная посуда в раковине, на столе остатки обеда. Все выглядело крайне неопрятно, как, впрочем, и сама хозяйка.

— Садитесь, — кивнула она, я устроилась на табурете, женщина села напротив, посмотрела на меня внимательно, а я испугалась, что сейчас она спросит у меня журналистское удостоверение, такового не имеется, и хозяйка скорее всего выгонит незваную гостью, а может и соседей поднять по тревоге или в милицию позвонить.

Однако о документах женщина даже не вспомнила.

— Вот так, милая, — вздохнула она тяжело. — Не живу, а существую. С пенсиями, сами знаете, что делалось, задолжала за квартиру за восемь месяцев, вот и шлют мне разные бумаги, грозятся все отключить. А Прасковья Ивановна из пятьдесят восьмой квартиры говорит, что могут и выселить. Неужто правда? Вы из газеты, должны знать, можно человека из своего-то дома на улицу выкинуть?

— Думаю, что до этого не дойдет, — ответила я.

— Не знаешь, что теперь и ждать, — вздохнула женщина. — Всю жизнь мы работали, выжали из нас все соки, а теперь не нужны никому. Всем в тягость. Хоть живой в гроб ложись.

— А дети вам не помогают? — осторожно спросила я.

— Что дети? Дочка в Архангельске живет, двое детишек… а сын… пьет, одним словом. Какая от него помощь? Квартиру мне вот эту дали, думала, хоть на старости лет поживу спокойно, не вышло. Выгонят на улицу…

— Не выгонят, — попробовала утешить я. — Потихоньку выплатите долг, с пенсиями сейчас вроде бы налаживается.

— Да… Хотите чаю? — предложила она. — У меня варенье есть. Лепешки с утра пекла. От чая я отказалась.

— Сын ваш отдельно живет? — спросила я, желая хоть как-то приблизить разговор к интересующей меня теме.

— Да. У нас квартира была, однокомнатная, на Катинской, сейчас 8 Марта называется. Я на расширение стояла, дали нам с мужем вот эту квартиру, а в той сын остался. Дочка к этому времени с семьей уехала в Архангельск, муж у нее из тех мест, а здесь учился.

— А ваш муж давно умер?

— Пять лет, еще до того, как сюда приехали. Как раз ордер на квартиру получила, а он через три дня и… убили, прямо возле подъезда.

— Как же это случилось? — осторожно спросила я.

— Кто знает, — махнула рукой женщина. — Ударили по голове и насмерть. Денег при нем не было, и человек он тихий. Никогда ни с кем не задирался. Конечно, пил. Но ведь чтоб по голове вот так-то стукнули… хотя, сейчас такое время, почем зря убить могут.

— Но ведь следствие было?

— Было следствие, как же. Только что толку? Да у нас тремя днями раньше шестерых убили в соседнем доме, и то никого не нашли. А тут пьянице по голове стукнули, кому надо искать? Приходил следователь и к себе вызывал. — Женщина махнула рукой с крайним презрением. — В милиции тоже жуликов полно… Последнее замечание меня насторожило.

— Вы думаете, они проявили халатность в расследовании или пытались что-то скрыть? — спросила я.

— Не знаю, грех на душу не возьму и ничего утверждать не буду. Да и дело давнее… чего теперь… Муж-то мой про то убийство что-то знал…

— Про какое?

— Ну, вот про тех шестерых, которых расстреляли по соседству… Видел вроде что-то, но мне ничего не рассказывал и никому другому тоже, кроме того следователя. Я, конечно, выспрашивала, а он говорит, такое дело, мол, головы лишиться можно. Покойник, хоть и был пьяница, но мужчина умный и жизнь-то повидал. Ну, и когда из милиции стали по квартирам ходить, свидетелей искать, он рассказал… меня из комнаты выгнал, вот так… не хотел, чтобы я слышала.

— А что дальше было?

— Поговорили, тот из милиции ничего не записывал, так мой покойный муж захотел, ну и ушел следователь. А вечером мужа убили, прямо возле подъезда.

— Значит, кто-то из преступников узнал о его показаниях? — предположила я.

— Не знаю, — нахмурилась женщина. — Может, и узнал. Но не от Ивана моего. Говорю, хоть и пьяница был, царство ему небесное, но человек осторожный, жизнь научила.

— А следователя этого вы помните? Фамилию, имя или как выглядел?

— Конечно, помню. Слава богу, на память пока не жалуюсь. Фамилия его Дерин. Всеволод Павлович. Молодой совсем, симпатичный, волосы светлые… и вежливый очень, все по имени-отчеству меня… разговаривал ласково… Иуда, прости господи, — совершенно неожиданно закончила она, а я, кажется, даже глаза вытаращила.

— Но вы ведь не допускаете мысли, что он как-то причастен к убийству вашего мужа? — растерялась я. Женщина невесело усмехнулась:

— Я любую мысль допустить могу: детдомовская я, из семьи врагов народа. Небось слышали, что это такое?

— Слышала.

— Так-то вот. — Она поднялась и поставила на плиту чайник. — Следователь ласковый был, Дерин этот, ничего не скажу… Но велел мне нос не высовывать, не так сказал, конечно, но я слова-то давно выучилась понимать. Ясно стало, рот откроешь — и тебе по башке дадут. Вот так-то. Я пошла к знакомой своей, мы с одного детдома, на фабрике вместе работали и жили рядышком. Посидели, подумали и решили, что помалкивать надо. И ей, и мне.

— А ей о чем? — удивилась я.

— Так она тоже убийство видела, то есть не убийство, а человека… убийцу.

— Того, кто тех шестерых расстрелял? — спросила я.

— Нет. Художника в ее доме убили. Из пистолета. А она видела, как из его квартиры мужчина вышел.

— Она что-то услышала и захотела узнать, в чем дело? — почти не дыша, спросила я.

— Ничего она не хотела, — махнула рукой женщина. — Кошку выпускала, а тут как бабахнет, ну она к глазку-то и сунулась. А он как раз и вышел из квартиры, дверь-то прямо напротив. Когда к ней из милиции-то пришли, она испугалась, говорит, ничего не видела да не слышала. А потом из газеты узнала, поймали одного за это убийство. Только из квартиры не он выходил. Женя переживать начала, мол, невинного человека в тюрьму посадят, идти в милицию хотела… а тут с моим случилось, убили то есть… Я ей сказала: «Женя, безвинный или нет, только арестованный — бандит, вот пусть в тюрьме и сидит. А ты сунешься да, как мой, по голове получишь или похуже что. Правду на земле искать — только здоровье терять, кому и знать, как не нам с тобой. Молчать надо, пусть без нас разбираются…»