Четвертое сокровище - Симода Тодд

Офис Тэцуо Судзуки по-прежнему хранил следы былой роскоши, несмотря на экономический крах, постигший компанию в период застоя. По крайней мере, он выглядел роскошнее неприглядного кабинета Кандо. Сам Кандо смотрел, как застройщик читает его отчет о ресторане якитории его обанкротившихся владельцах. Судзуки сильно сдал за последние несколько лет: кожа стала землистой, глаза налились кровью, в волосах появились седые пряди. Когда пузырь японской экономики лопнул, банки рассыпались, а компаниям пришлось решиться на неслыханные увольнения, империи Судзуки пришлось туго. В конце 1970-х и начале 80-х застройщик кредитовал свою неуемную экспансию вздутыми ценами на недвижимость. Когда же в конце 80-х и начале 90-х все обрушилось, цены резко упали, и обеспечение его кредитов обесценилось едва ли не до нуля. Банки пытались взимать задолженности по ссудам, арестовывая собственность, но было уже слишком поздно. В конце концов, банки бросили эту затею с арестами, решив. что разумнее подождать лучших времен, чем возвращать иену-другую с каждой ссуженной сотни.

Первым провалился проект Судзуки с курортом на Мауи — его гордостью, флагманом курортного филиала империи Судзуки. Когда экономика пошла ко дну, туристы перестали ездить на острова, особенно — в дорогие для отдыха места. В дни дутого благополучия даже обычные «сарариманы»[43] на свои щедрые премиальные могли позволить себе отдых на курорте. Теперь же это было по карману лишь очень богатым людям, а таких осталось крайне мало. Банк отца Ханако вернул курорт себе, но вскоре сам пошел ко дну. Отец Ханако умер вскоре после от сердечного приступа — вызванного, без сомнения, тяжелой депрессией. Мать Ханако проглотила полный пузырек снотворного на следующий день после его похорон.

Кандо было жаль Судзуки. Жаль, несмотря на унижение и психологическую пытку, которым подверг его застройщик. Боль в нем не утихала все эти годы.

— Особо нечего изымать, не так ли? — спросил Судзуки, дочитав отчет.

— Похоже на то. Только оборудование.

— Б/у. Никчемное.

— Практически.

Судзуки вздохнул:

— Никаких денежных активов?

— Нет. Ни иены. — Кандо был рад, что у владельцев не было никакой наличности; Судзуки приказал бы ему забрать все, что у них было.

— Я устал от этого дерьма, — сказал Судзуки. Похоже — себе самому, а не Кандо. И не этому миру. — Гоняйся тут за всякими сраными мамашами и папашами, которые не выполняют условия аренды.

— Будут еще какие-нибудь просьбы? — спросил Кандо.

Судзуки ухмыльнулся детективу:

— Умеешь готовить якитори?

Беркли

Сомнений не было — он держал Тушечницу Дайдзэн. Годзэн взвесил ее в руках, пытаясь решить, что делать дальше. Он предпочел бы оставить ее здесь, в ящике стола, словно бы вообще не находил ее. С другой стороны, если сэнсэй Дзэндзэн не оправится от болезни, члены семьи заберут все вещи и обнаружат тушечницу. Это привело бы к сильному конфузу, а школа Дзэндзэн была бы дискредитирована связью с заблудшим сэнсэем. Кроме того, нужно было думать о традиции и долгой истории состязаний между школами Дайдзэн и Курокава. Тушечница, главный трофей, была такой же неотъемлемой частью состязаний, как само искусство каллиграфии.

Открытие принципиально изменило место Годзэнз в мире сёдо. Он был лучшим учеником двадцать девятого сэнсэя Дайдзэн, а, как известно, лучший ученик в школе Дайдзэн непременно становился следующим сэнсэем.

От этой мысли у него подкосились ноги. Конечно, он здесь — не в школе Дайдзэн. А если бы он в ней был — считался бы он и тогда лучшим?

Решив подождать, что будет дальше с сэнсэем Дзэндзэн, он снова положил тушечницу в коробку. Сэнсэй Дзэндзэн может оправиться быстро, и тогда Годзэну придется забыть о своей находке.

Из передней части дома донесся чей-то голос. Сэнсэй Годзэн стремительно захлопнул ящик, взял метелку и выбежал из комнаты.

— Коннитива, сэнсэй Годзэн, — приветствовал его Мистер Роберт, поклонившись, когда Годзэн вошел в переднюю залу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Коннитива, Смит-сан.

— Я извиняюсь за вторжение, но дверь была открыта.

— Ничего страшного. Я убирался. — Годзэн показал метелку.

— Как поживает сэнсэй? Он здесь?

— Он в больнице.

— Что случилось?

— У него был удар. — Годзэн коснулся лба. — Был в коме, но начал постепенно приходить в себя. Врачи считают, что в результате пострадал мозг. Они пока не знают, насколько это серьезно, — по крайней мере, до получения результатов анализов.

— Мне очень жаль все это слышать.

— Может, вы могли бы сходить в больницу и узнать всё подробнее?

С радостью. А где больница?

На Годзэна обрушилось облегчение.

— Я ученик сэнсэя Дзэндзэн, одного из ваших пациентов, — обратился Мистер Роберт к девушке из регистратуры.

— Дзэндзэн? — повторила она и уставилась в монитор.

— Извините, — исправился Мистер Роберт, вспомнив, что говорил ему сэнсэй Годзэн. — Его фамилия Симано.

Девушка посмотрела на него долгим скучающим взглядом, потом набрала имя.

— Его сегодня переводят в другое место. Значит, он или в палате 2-45, или же в реабилитационном крыле. Посмотрите сначала там. Это вниз через холл, потом в конце направо, а потом налево. Спросите у старшей сестры, пускают ли к нему.

— Спасибо, — поблагодарил он, но она уже отвечала на чей-то звонок. Последовав ее инструкциям, он нашел старшую сестру и спросил насчет сэнсэя.

— Его как раз переводят в новую палату. Возможно, это не лучшее время для посещения.

— Каково его состояние?

— А вы?..

— Один из его учеников.

— Понятно. Он преподает японское письмо.

— Сёдо, — поправил мистер Роберт. — Это гораздо больше, чем просто «японское письмо».

— Обычно мы даем информацию только членам се# мьи.

— У него здесь нет никого из родных.

— Мне кажется, я могу вам сообщить: у него из-за аневризмы лопнул кровеносный сосуд. Мы еще не знаем, насколько серьезны последствия, но у него несколько нарушена речь.

— То есть он не может говорить?

Сестра кивнула:

— Он не может ни говорить, ни писать. Это случается, когда после удара оказываются поражены некоторые зоны мозга. Он оправился от комы всего пару дней назад.

— Значит, он не может писать? — спросил он.

— Он только пишет вот эти причудливые каракули.

— Каракули?

— Вот, взгляните. — Она открыла папку и показала ему разлинованный лист из блокнота. На нем фломастером были нанесены какие-то знаки.

— Это что-нибудь вам говорит? — спросила сестра.

— Нет, — ответил Мистер Роберт, перевернув лист. — Некоторые знаки похожи на строки иероглифов, но большая часть напоминает какую-то абстрактную мазню.

Сестра лишь молча пожала плечами.

В глубоком сне

спасенья нет

для меня

от меня.

Бредя по кампусу на встречу с Мистером Робертом — они договорились вместе пообедать, — Тина с удовольствием подставляла лицо теплому солнышку, что проглядывало сквозь туманную дымку. Она вышла с первого занятия профессора Портер по проблеме языка и мозга. Профессор дала им программу курса и попросила прочесть первые три главы ее книги «Влажный язык: как разговаривает мозг». Затем она прочла им вводную лекцию о во многом таинственном процессе создания человеком языка. Все-таки нам известно немногое, объясняла она: в мозгу есть специфические зоны, которым отведены четкие роли в сотворении языка, — околообонятельное поле Брока отвечает за речепроизводство, а зона Вернике[44] — за понимание.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Тина нашла кафе «Нефели» у перекрестка Херста и Юклид, прямо напротив северной границы кампуса. Кафе представляло собой крошечное помещение, забитое столами, отделенными друг от друга лишь несколькими дюймами. Мистер Роберт ждал ее у самой двери.