Выбраные места из дневника 2002 года - Сергей Есин

Потом поехали в Петровское, там тоже восстановили усадьбу — несколько мемориальных предметов, стулья, портреты… Но духи не живут. Сбежал по лестнице купаться в Сороти дух молодого Пушкина, и ушел осматривать из Петровского свой французский сад двоюродный дед Александра Сергеевича. Ушли и не вернулись. Но вот природа, сады, эта круглая клумба, аллея, засаженная липами сыном Пушкина, эта дорожка в Петровском, “аллея Керн” в Михайловском — это всё волнует.

В Михайловском сорвал и положил в записную книжку лист липы. Над крышей бани, где жила няня поэта, лежит какая-то оцинковка, и соломой там уже не зашуршит, но вот ночью, на одной из аллей Михайловского, Анна Петровна Керн споткнулась о камень… Чему мы обязаны знаменитым стихотворением “Я помню чудное мгновенье”, чему мы обязаны и едким строкам об Анне Керн, которые Пушкин написал своему другу. Это диалектика жизни, всё подлинное происходило, оказывается, здесь, в этих аллеях.

Прогуливаясь там, я всё время соображал — как бы организовать институтскую поездку в эти места, расспрашивал о ценах в гостевом домике, заманивал в Москву директора и проч. и проч.

Вечером в культурно-историческом центре был замечательный концерт. Как я понял, всё это были сотрудники заповедника, люди, в основном, не посторонние. Чудесный этот концерт был сделан немного манерно, под бал у Ганнибала, как бы старший родственник встречается с младшим. Блестяще читал совершенно неизвестный мне Михаил Морозов “Бориса Годунова”, видимо, из моноспектакля. Надо также постараться привезти этого парня в Москву, показать студентам. Другой молодой парень, фамилию его не помню, еще уточню, читал из “Арапа Петра Великого” — здесь я особенно заслушался — какие тонкие ходы, как грандиозно Пушкин приостанавливает сюжет, как вплетает детали, и как отдельные куски возникают уже как куски сюжетно законченные. Уже для памяти, потому что передать это невероятно трудно, отмечаю выступление студентов какой-то Санкт-Петербургской театральной академии и вписываю имя ее руководителя, который грандиозно работает со своей студией — это профессор Черкасский. Читал еще Юрий Томашевский мелкую лирику Пушкина, скорее изысканную, чем глубокую, эдакая поэтическая и актерская филигрань. И после нее: невероятной красоты и внутренней чистоты шведский тенор, какой-то малый, высокий, скромный, чуть убыстряя, по сравнению с привычным темпом, спел “Куда, куда вы удалились…”.

Пушкин очень сильно нагрешил в настоящей поэзии: он как бы научил всех писать очень просто, но унёс с собой тайну — писать просто глубоко, ткать таким образом, чтобы каждое словечко трепетало, подобно драгоценному камню в парче, только своим светом.

2 июня, воскресенье. Оказалось, ночью в Святых Горах была организована дискотека на стадионе. Говорят, собралось тысячи две молодежи, ребята приходили из деревень, селений, по крайней мере, я видел двух девочек, которые прошагали по 7 км в своих модных туфельках.

В половине 11-го состоялась удивительная церемония возложения цветов к могиле Пушкина в Святогорском монастыре и лития. До этого я сам поднялся в монастырь, еще раз удивился тому, как всё поразительно скомпоновано: природа и человек. Подумал о том, что место смерти, может быть, важнее для человека, чем место рождения, ведь здесь старт в жизнь вечную…

Рядом с памятником Пушкину — пирамидка с крестом, два простых камня, под которыми мать поэта, Сергей Львович, еще какая-то родня. Похоронив мать, Пушкин откупил у монастыря место и для своей могилы. Только у гения есть такое ощущение правильного и неминуемого хода жизни. Немного придавил тяжеловатый памятник самого Пушкина, но я представил себе боковую стену обрыва, возле которой находилась могила, стену, сейчас забранную гранитом, а когда-то разверстую от удара снаряда, и кусок гроба поэта, обнаженный, на солнце и свету…

Я нес корзину от Союза писателей. Все по ранжиру — по ступеням наверх, к храму, несли сначала корзину цветов от администрации, потом от губернской Думы, потом от Союза писателей. Мне казалось, что внимание, которое мне оказало начальство, немного мне не по чину. Раньше здесь были писатели другого калибра, в наше время писатели более, что ли, расчетливы. Скажем, Антокольский и Андронников, которые затевали первые пушкинские праздники, наверное, больше думали о Пушкине. Это вообще очень сложный вопрос: что мы чтим? Память поэта или 40–50 расхожих слов и выражений, которыми по его милости владеем? Но эти фразы составляют нашу духовную жизнь, мы как бы самостоятельно плаваем лишь между этими фразами, которые в нас насадила литература, между речениями Пушкина, Грибоедова, Горького, Толстого, Достоевского, Крылова.

Настоятель собора служил литию, служил истово и хорошо. Какой-то момент просветления наступил для всех присутствующих, наверное, это и называется благодатью и просветлением. Но тут опять мне шепнули, что в былые годы площадь возле монастыря сплошь была запружена народом. До богослужения я ходил вокруг. У одной из стен монастыря — маленькое кладбище советских солдат, ухоженное и чистое (видимо, за ним также следят монастырские насельники). И бесконечный ряд имен, высеченных на граните, а сколько имен потерялось!

Знаменитая поляна возле Михайловского была, практически, пустая или очень мало наполненная. Стояли ярмарочные лотки, продавали мороженое, жарился шашлык. За сто рублей можно было подняться на воздушном шаре и тут же опуститься. За 2000 рублей можно было полетать минут 20 и опуститься где-нибудь в Петровском или в Тригорском. Я, пока ребята читали, думал о том, действует ли поэзия на “простой” народ. На скамейках сидело человек сто людей разного возраста. Полагаю, сидели люди, которые хотели бы услышать срез поэзии, от элитарной до самой немудрящей, но искренней. Но голоса поэтов раздавались над всей поляной, кто-то ухватит одну фразу, кто-то во время разговора, в паузе, услышит другую. Мы ведь не знаем, как отзывается наше слово.

На обратном пути, два с половиной часа на автобусе до вокзала, Максим Амелин, Санжар и белорус из Витебска пели удивительные советские песни. Все они их помнят, все знают. Опять возник вопрос: а где песни сегодняшнего дня?

9 июня, воскресенье. Для “Труда”:

“В Пушкинский день, лишь совсем недавно обозначенный и отмеченный президентским указом, прошла передача, в которой выступал писатель Виктор Ерофеев. Он ничем не удивил, потому что Ерофеев есть Ерофеев. До этого он уже “справил поминки по советской литературе”, которая существует и читается до сих пор, и написал популярный роман “Русская красавица”, отличающийся нудистской и политической спрямленностью. Нудистско-политический роман! На этот раз он говорил об измене Натальи Николаевны, о “Гавриилиаде”, как о богоборческом и антихристианском произведении, называл Пушкина развратником, много посвятил времени оказиональной лексике, т. е. неприличным словам в текстах поэта, в общем, ничего особенного, самый юбилейный текст, поставивший на место “народное достояние”. Теперь Пушкин наконец-то как все, как любой современный писатель, как бы совсем рядом. Повторяю, ничего особенного здесь для Виктора Ерофеева нет, но, спрашивается, зачем же такой опытный и интеллигентный журналист, как обозреватель ТВ-6 Владимир Соловьев, ему поддакивал и так заискивал?”

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});