Сиятельный - Павел Корнев

Елизавета—Мария откинула со лба рыжую челку и предупредила:

— Поскольку мы не можем нанять повара, мне придется готовить самой…

— Пресытилась человечиной? — огрызнулся я, наполнил ведерко битым льдом и направился к лестнице.

— Надо пользоваться моментом, — пожала плечами Елизавета—Мария и рассмеялась: — Расширяй кругозор, Лео, пока у тебя еще есть такая возможность! На ценности твоей души это скажется самым положительным образом…

Я остановился на верхней ступени, намереваясь съязвить, но ничего толкового в голову не пришло, поэтому просто махнул рукой и покинул подвал. Очки немедленно запотели; снял их и сунул в нагрудный карман.

Девушка выбралась следом, сжимая в руках бумажный пакет, и попросила:

— Не опаздывай на ужин.

— Надеюсь, ты не все деньги потратила на провизию? — спросил я, опуская дверь подвала на место.

— А даже если и так? Ты требовал не трогать бумажник мертвеца, разве нет?

— Я передумал.

— Посмотри на секретере, — подсказала тогда Елизавета—Мария.

В вазочке на верхней полке обнаружилась пара мятых двадцаток и новенькая десятка; я негнущимися пальцами запихнул их в портмоне, ушел в уборную и, заткнув деревянной пробкой слив, опорожнил в раковину ведерко льда. Затем снял пиджак, закатал рукава сорочки и оценивающе оглядел руки. На коже от запястий и до локтей проступили алые бубоны аггельской чумы. Сияли они ничуть не тусклее огонька керосиновой лампы, а жгли и того хуже.

Проклятие!

В свое время аггельская чума выкосила едва ли не половину первого поколения сиятельных, и вряд ли во всей империи кому–то довелось пережить ее приступ дважды!

Включив воду, я сунул обожженные кровью падшего пальцы под тугую струю и с облегчением перевел дух. Потом опустил руки в ледяное крошево и постоял так какое–то время, чувствуя, как жжение сменяется ломотой в костях.

Хорошо!

На ходу раскатывая рукава, я поднялся в спальню, достал из тумбочки табельный «Рот—Штейр» и прицепил кобуру с оружием на пояс. Таскать с собой лишнюю тяжесть не хотелось, но по всем писаным и неписаным правилам пистолет следовало сдать в оружейную комнату еще позавчера, поэтому чем раньше сделаю это, тем лучше.

— Загляну в бакалейную лавку, — предупредил я дворецкого, спустившись в прихожую, — покупки пришлю с посыльным.

— Как скажете, виконт, — кивнул Теодор.

Просто кивнул, принимая услышанное к сведению, — и все.

Если честно, иногда мне становилось от него не по себе. Ни живой, ни мертвый — чем Теодор занимал свои дни? Почему до сих пор не покинул этот мир? Держит его здесь данное моим родителям слово или всему виной не чувство долга, а банальный страх смерти?

Я покачал головой, достал жестянку и отправил в рот мятный леденец.

В этот момент с кухни вышла Елизавета—Мария; она заметила жестянку со сладостями и поинтересовалась:

— Позволишь, Лео?

— Угощайся.

Девушка сунула в рот конфету, покатала ее языком, с удивлением признала:

— Вкусно, — и тут же расплылась в ехидной улыбке: — А есть со вкусом крови?

— Проклятье! — в голос выругался я, выскочил на улицу и с грохотом захлопнул за собой дверь. У ворот выгреб из почтового ящика толстенную стопку корреспонденции, преимущественно счетов, рассовал конверты по карманам и спустился в итальянский квартал. Зашел в бакалейную лавку на окраине, оставил хозяину список покупок и деньги, потом навестил местного кондитера, а после пропахшего корицей магазинчика направился к двухэтажному особняку с новенькой вывеской «Колониальные товары» на фасаде.

Толкнув дверь, я под мелодичный перезвон колокольчика переступил через порог и поприветствовал долговязого черноволосого парня за прилавком.

— Доброе утро, Антонио!

— Господин Орсо! — обрадовался жуликоватого вида приказчик, вытер ладонь о некогда белый фартук и перегнулся через прилавок. — Давненько не заглядывали!

Я пожал протянутую руку и полюбопытствовал:

— Как торговля?

Антонио только беспечно улыбнулся в ответ.

И в самом деле, жаловаться на недостаток покупателей владельцам магазинчика не приходилось: товары из обеих Индий, южноафриканских колоний и Нового Света пользовались неослабевающим спросом.

— Какой сорт чая посоветуешь? — спросил я, в задумчивости рассматривая стоящие на полках стеклянные банки со специями, солью, сахаром, кофейными зернами и листовым чаем.

— Опять чай? — неодобрительно поморщился Антонио и достал из–под прилавка бутыль с граппой. — По маленькой?

— Благодарю, — отказался я.

Приказчик наполнил рюмку, влил в себя виноградную водку и тряхнул головой. Не без сожаления спрятал бутылку под прилавок и вздохнул:

— Леопольд, ты будто из Лондона приехал! Чай, чай и только чай! Попробуй кофе!

— Кофе вредно для сердца, и зубы от него темнеют. Об этом во всех газетах пишут.

— Ерунда! — возмутился Антонио. — Ты будто не итальянец!

— Антонио, — вздохнул я, — ты же знаешь, я не итальянец.

— Хватит заливать! Лео, посмотри на себя! Да мы с тобой похожи, как братья!

Определенное сходство между нами и в самом деле просматривалось, но факт оставался фактом — итальянцев среди моих предков не было. Просто дед при пожаловании дворянства решил, что Петр Орсо звучит благозвучней, нежели Петр Медведь, а впоследствии русский офицер Императорской армии взял в жены ирландку, и на свет появился Борис Орсо, мой отец.

Впрочем, родня по материнской линии происходила из старого аристократического рода, ведущего свое начало с первых дней поднятия Атлантиды, а значит, римлян в семейной родословной хватало с избытком.

— Да хотя бы и братья! — рассмеялся я. — Мне нужен чай! И даже не предлагай изыски из Поднебесной, сгодится обычный черный.

К чаю меня пристрастил дед; отец предпочитал водку.

— Черный чай? — вздохнул Антонио и в глубочайшей задумчивости поскреб курчавый затылок. — Возьми высокогорный цейлонский. Или кенийский. Лучше даже кенийский — не исключено, что это — последний урожай.

— Египет? — догадался я.

— Да, если начнется война, убирать урожай будет некому, — вздохнул Антонио, выставил передо мной две банки и снял притертые крышки, предлагая насладиться ароматом.

— Цейлонский, — выбрал я некоторое время спустя. — Как обычно.

Приказчик поставил на одну чашу весов увесистую гирьку, на другую пристроил бумажный пакет и принялся наполнять его весовым чаем.

— Четыре с половиной франка, — объявил Антонио цену, отложив мерную ложку.

— Это за сколько? — уточнил я.

— За фунт.

— За фунт? Антонио, в каком времени ты живешь? Унции, дюймы, пинты! Все это — прошлый век! Поверь мне, имперские единицы измерения гораздо более удобны.

— Да ну их! — отмахнулся приказчик. — Не хочу забивать голову мудреными расчетами! Мой дед взвешивал в фунтах, мой отец взвешивал в фунтах, и я, Антонио…

— Постой! Разве на банке цена указана не за килограмм? — перебил я собеседника. — Девять с половиной франков за килограмм развесного чая, разве нет?

— Брось, Лео! Это слишком сложно для меня!

— Что ты, Антонио! На самом деле все очень просто. Длина экватора сорок тысяч километров, таким образом, один метр — это…

— А почему именно сорок тысяч?

— Почему бы и нет? Главное — стандарт.

— Леопольд, — обреченно вздохнул Антонио, — хватит морочить мне голову! Скажи прямо: чего ты хочешь?

Фунт развесного чая стоил не четыре с половиной франка, а всего лишь четыре франка и двадцать сантимов, но мелочиться с моей стороны было просто некрасиво, поэтому я не стал указывать на неточность расчетов, лишь попросил:

— Будь добр, взвесь полкило.

Приказчик закатил глаза, пробормотал под нос неразборчивое проклятье и, заменив одну гирьку на другую, досыпал в пакет мерную ложку чая.

— Доволен? — спросил он, уравновесив стрелки.

— С меня четыре семьдесят пять, правильно?

— Да!

С улыбкой я кинул на прилавок десятифранковую банкноту, а когда Антонио начал выбирать из кассы сдачу, тихонько спросил:

— Ничего больше не предложишь?

Приказчик стрельнул по мне внимательным взглядом и так же тихо уточнил:

— Сколько?

— Одну.

Тогда Антонио выложил перед собой пластинку в простом бумажном фантике без рисунка и быстро прикрыл ее пятифранковой монетой. Я небрежно смахнул сдачу в карман и предупредил:

— Чай передай через Марио, он будет отправлять посыльного.

— Договорились. Удачи, Леопольд!

— Хорошего дня, Антонио.

Выйдя на улицу, я сдвинул дужку темных очков на самый кончик носа и внимательно огляделся по сторонам. Не заметил ничего подозрительного, освободил от фантика коричневую пластинку и сунул ее в рот.

Блаженство! Чистое, ничем не замутненное блаженство!

Проклятье, как же мало требуется человеку для счастья!