Сиятельный - Павел Корнев

— Да в аду я его видел! — выругался он. — Если дернется, сразу продырявлю!

— И что тебе на это скажет инспектор? — с усмешкой полюбопытствовал я.

— Скажу, что с простреленной ногой ты станешь более сговорчивым! — послышалось тут от провала в стене, а миг спустя из сгустившегося там мрака выступил инспектор Уайт. Елизавету—Марию он вел перед собой, для верности прижимая стволы «Гидры» к девичьей голове. — Не дури, Лео. Брось пистолет. Мы просто поговорим.

— Дорогая, с тобой все в порядке? — спросил я, игнорируя инспектора.

— Могло быть и лучше, — многозначительно произнесла Елизавета—Мария, теребя пояс халата, в котором ее вытащили из дома. — Но ты легко можешь все исправить…

— Хватит болтать! — оборвал девушку Джимми, чихнул, мотнул головой и потребовал: — Ствол! На пол! Быстро!

— Инспектор, — попытался я апеллировать к голосу разума. — Предлагаю разойтись по–хорошему. Вы не станете принуждать меня освободить падшего, я не расскажу о вас руководству. Хотите — уволюсь. Просто разойдемся, как в море корабли.

— Нет, Лео, — лишь рассмеялся в ответ Роберт Уайт. — Я свой шанс не упущу!

Вся его невозмутимость оказалась насквозь напускной, на деле он накрутил себя почище Джимми, который места себе не находил и мог сорваться в любую секунду. Билли на их фоне казался достигшим просветления отшельником.

Да что с ним не так? Его уже должно корежить от аггельской чумы!

— Вы одержимы! — вновь обратился я к инспектору. — Падший забрался к вам в голову! Он вертит вами как хочет, разве это непонятно?

— Леопольд, — лишь улыбнулся в ответ начальник, — приказать Джимми прострелить тебе ногу?

— Давно пора! — с довольным видом осклабился рыжий констебль.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Джимми? — вздохнул я тогда, дождался недоуменного хмыканья и сообщил: — В том, что ты уже мертв. И Билли мертв. Зря вы сунулись ко мне домой!

— Не вынуждай меня, Лео, — с угрозой произнес Роберт Уайт. — Лучше не вынуждай…

Я повернулся к нему и оскалился:

— Это вы, Роберт, вынуждаете меня. Я ведь вполне могу вообразить вашу безвременную кончину!

— Чушь! — фыркнул инспектор. — Я не боюсь смерти! Что меня по–настоящему пугает, так это безвестность! Твой талант бессилен причинить мне вред. Ты ничего не можешь, Лео! Ничего!

— Ничего не могу? — переспросил я. — О нет, инспектор! Я могу вообразить, что сейчас глубокая ночь.

— И этим ты решил напугать меня?

— Не вас. И не напугать. Джимми, Билли, вы слышите? Уже ночь. Глубокая ночь!

Рыжий констебль немедленно зашелся в надсадном кашле, оперся на стену, а потом и вовсе сполз по ней на пол, но вот Билли будто не расслышал моих слов, он с недоумением уставился на приятеля и спросил:

— Джимми, ты чего? Джимми!

— Чувствуете, как разгорается внутри пламя? — подстегнул я проклятие. — Оно прожигает вас насквозь и рвется на волю!

Джимми с ужасом уставился на свои ладони — те засветились изнутри алым сиянием, словно констебль накрыл ими мощный электрический фонарь, и на коже начали стремительно набухать яркие бубоны ожогов. Не только на руках, но и на шее и лице. Рыжий забился в страшных судорогах и принялся кататься по полу в приступе падучей, а потом воссиял ослепительным светом и обмяк. На утоптанной земле распласталось запеченное изнутри тело.

Но это не я убил его, вовсе нет. Внутренности констебля пожрало проклятие. Мое воображение лишь слегка подстегнуло костлявую клячу, и без того уже мчавшуюся прямиком в ад.

Билли оказался крепким орешком. Он присел рядом с приятелем, удостоверился в его смерти, потом как–то заторможенно поднялся с колен и вдруг вскинул карабин.

— Ах ты…

Грохнул выстрел, голова Билли расплескалась кровавыми брызгами, и констебль как подкошенный рухнул рядом с мертвым сослуживцем.

— Чертов морфинист! — выругался инспектор Уайт и направил дымившуюся «Гидру» уже не на Елизавету—Марию, а на меня. — Брось пистолет, Лео! Или, клянусь, продырявлю тебе колено!

Морфий! Ну конечно же! Спокойствие констебля и его невосприимчивость к страху вызвал наркотик! Да он даже боли не чувствовал!

— Брось немедленно! — вновь выкрикнул Роберт, и стало ясно, что при малейшем промедлении он попросту выстрелит мне в ногу.

Я положил «Рот—Штейр» на пол, медленно отодвинул его носком туфли и напомнил:

— Еще можно разойтись по–хорошему…

— Раз уж я пожертвовал своими людьми, — помертвевшим голосом промолвил Роберт и встряхнул левой рукой, резким движением раскладывая зажатую в ней наваху, — подумай, что я сотворю с твоей невестой. А дабы не затягивать этот балаган, я начну считать. И когда досчитаю до трех, или услышу от тебя правильный ответ, или…

— Заканчивай. Я разрешаю, — поморщился я и мотнул головой, прогоняя из нее образ девушки, миловидной и хрупкой.

— Что? — опешил инспектор, когда по его запястью прошлись изящные пальчики Елизаветы—Марии.

Отсеченная когтями кисть вместе с пистолетом шлепнулась на пол, Роберт Уайт попытался отстраниться от суккуба и даже успел замахнуться ножом, но инфернальное создание неуловимым глазу движением вновь приникло к нему и резко — снизу вверх! — вспороло от паха до горла, будто выпотрошило снулую рыбу.

Хлынула кровь, инспектор рухнул на колени, и суккуб скользнула к нему за спину. Стиснула длинными пальцами шею, так что острые когти проткнули кожу, и капля за каплей начала выдавливать из жертвы остатки жизни.

Я не отвернулся и досмотрел до конца. Это ведь я убил инспектора. Я и никто иной.

Было ли мне его жаль?

Не знаю. Мы живем в жестоком мире, главный принцип которого — убей или умри. Милосердие? Милосердие для слабых…

Тут суккуб оставила истерзанное тело в покое и легкой, танцующей походкой направилась ко мне. От милой Елизаветы—Марии не осталось и следа: лицо удлинилось и сделалось белоснежно–бледным, глаза запали и горели багряными огнями преисподней, а тонкие губы больше не скрывали заполнявшие рот острые иглы зубов. Забрызганный кровью халат при каждом шаге распахивался, тогда становились видны обтянутые кожей ребра и некрупные груди с черными бугорками сосков. По–прежнему изящными остались лишь тоненькие пальчики, только теперь их венчали длинные ногти неприятно–стального цвета.

Стального — это если без налипшей крови…

— Проваливай! — скомандовал я инфернальной твари, кинул на стол снятый пиджак и принялся закатывать рукава сорочки. — Ты свободна! Убирайся в преисподнюю!

— Мой милый Лео, — тихонько рассмеялась суккуб и слизнула с верхней губы капельку крови длинным, раздвоенным на конце языком, — разве ты больше не нуждаешься в моих услугах? Поверь, я многому могу тебя научить…

— В ад! — сорвался я на крик. — Ты не можешь нарушить договор!

— Глупо, — покачало головой потустороннее создание. — Ты так безнадежно влюблен в свою Елизавету—Марию, так грезишь ею, но она никогда не будет твоей. А я буду. Просто представь меня…

— Убирайся! — резко бросил я и с многозначительным видом разложил нож.

Инфернальная тварь при виде титанового клинка подалась назад, но сразу взяла себя в руки и напомнила:

— Лео, ты не можешь причинить мне вреда. Не забывай, у нас договор…

— И в мыслях не было, — оскалился я, подхватил одну из керосиновых ламп и поспешил к пролому в дальней стене. — Проваливай! — крикнул, прежде чем склонить голову и юркнуть в лаз.

Не стоило связываться с суккубом, но если начистоту, у меня просто не оставалось иного выбора, кроме как пойти с ней на сделку. Я действительно был столь безнадежно глуп, что вознамерился произвести впечатление на дочь главного инспектора, и обратился за помощью к знакомому поэту, а тот растрепал о моем секрете всему городу.

Всплыви правда наружу, Фридрих фон Нальц меня бы на медленном огне поджарил!

И я нашел выход. С моим талантом потусторонние создания — как мягкая глина, из них можно вылепить что угодно, вот я и вылепил из суккуба миловидную девицу, свою невесту; просто опередил инспектора и предложил заключить сделку. Но теперь все зашло слишком далеко…

— Ты будешь скучать обо мне, Лео! — послышался за спиной серебристый смех.

Я ничего не ответил. Дошел до развилки и повернул к подземной часовне. Там поставил «летучую мышь» на одну из каменных скамей и с трудом сдержал дрожь, когда неровные отблески замелькали на каменном изваянии падшего.

Изваянии? Вот уж нет…

Наполовину утопленное в стену крылатое создание нависло надо мной, придавило своим мертвым величием, принялось медленно, но неотвратимо прорываться в реальность из бездны, куда его заточили годы и годы назад. Белоснежный мрамор засветился изнутри и начал оборачиваться плотью, крылья прорезались мельчайшими ворсинками ровных рядов серебряных перьев, грудь вздрогнула, словно силясь сделать вздох.