Все прелести Технократии - Максим Волосатый

– Шойс, бойджа входит в список стратегических продуктов. А если учесть теорию Петрухина…. Помнишь нашего профессора?

Сакс кивнул. Не помнить Игоря Денисовича Петрухина, галактическую величину планетной археологии, было невозможно. Это он создал теорию ветвящихся цивилизаций, которая напрямую вела к легендарной расе «четвертых», следы которых все чаще и чаще попадались в обитаемой части галактики. И это он первым связал планеты, на которых росла бойджа, да и саму бойджу с представителями этой расы.

Степа внимательно посмотрел на Декстера.

– Поэтому каждый случай ее использования проходит под пристальным вниманием как минимум трех «небольших» организаций. Налоговая, таможня и … контрразведка.

Декстер как будто бы сдулся.

– Вижу, начинаешь понимать, – удовлетворенно кивнул Степа. – А теперь, раз ты уж у нас на глазах умнеешь, постарайся понять еще, как ты будешь объяснять появление этой партии на Изюбре. И, самое главное, кому.

Повисла пауза. Забытый коньяк плеснулся в бокале сакса.

– Все так плохо…? – он поднял глаза на Степу и осекся.

Степа откровенно забавлялся, глядя на оторопевшее лицо сакса, который как будто бы только сейчас понял, что булки растут не на деревьях, а достают их из трюмов грузовиков.

– На самом деле, нет, – Донкат расплылся в улыбке, достал из пучка янтарных полосок одну и с наслаждением засунул себе в рот. – Нам просто-напросто придется это дело задекларировать задним числом и попросить наших обычных перевозчиков сделать документы.

– Так что ж ты мне тут нервы-то мотаешь? – возмутился, было, сакс, но Степа заткнул его одним вопросом.

– Заняться не хочешь?

– Э-э, … нет, – тут же успокоил свой праведный гнев Декстер. – А что, это проблема?

– Да не то, чтобы проблема, – Степа проглотил привычно растаявшую на языке полоску, облизнулся и с удовольствием сделал глоток коньяка. – Просто на входе мы потратим те же деньги, если не больше, на перевыпуск документов, извинения логистам, что решили мимо них сыграть, и на заверения всех наших контролеров, что мы вовсе даже простые ребята, которые захотели сэкономить, а никакие не шпионы, враги, террористы и прочее-прочее.

– Может, и не узнает никто, – осторожно предположил сакс.

– И не надейся, – Степа поставил стакан и поднялся. – Ладно уж, великий хитрец, время уже без десяти. Пошли, посмотрим, что ты там на этот раз придумал. Будем надеяться, мероприятие пройдет скучно и обыденно.

– И не думай, – набычился Декстер. – Я намерен сделать все громко и весело.

– Пошли, – потянул его за руку Степа. – Нам еще кое-кого забирать. Не забыл?

– Точно, – спохватился сакс. – Он доглотил остатки коньяка, поднялся, оправил куртку, провел рукой по пышной шевелюре, поправил сверкнувшую в ухе серьгу, по виду больше напоминавшую подвеску, и посмотрел на Донката. – Как я выгляжу?

– Обалденно, – хмыкнул тот. – Пошли, давай, герой-любовник. Причешись только по-человечески.

Глава 7

Мерные волны полумрака все так же неспешно переливались, сменяя одна другую. Здесь ничего не поменялось. Да и не могло поменяться. Барок в ужасе уставился на пейзаж, который, казалось, исчез навсегда. Нет. Нет! НЕТ!!!

Как?! Откуда?! Почему?!

Он рванулся изо всех сил, стараясь убежать, вырваться, избавиться от жуткого в своей неизменности мира. Прочь, прочь отсюда.

И кто-то наверху его услышал. Дал ему шанс….

Волны стали площе, тусклее. Их мерный бег потерял свою гипнотическую привлекательность. Они отдалились, стали менее реальными. Барок рванулся еще сильнее. Прочь, прочь отсюда.

И полумрак стал сном. Просто страшным сном. Барок проснулся….

– Том, Том, да ответь же! Проклятье….

Писк нажимаемых кнопок. Тяжелое дыхание, со свистом рвущееся из груди. Дрожащие руки.

Его, Барока, руки. Его, Барока, дыхание….

– Том, это Рудольф. Не могу до тебя дозвониться. Я не знаю, как объяснить…. Меня….

ВОН! ВОН, ТВАРЬ!!!

Неистовой ярости Барока не было пределов. Несчастный Рудольф, так и не сумевший воспользоваться короткой паузой, был отброшен, словно сухой лист. Полыхающая ненависть Барока к попытавшемуся освободиться «соседу» затопила сознание. Едва успевшая оформиться серая пелена разлетелась беспомощными клочьями, заметавшимися по раскаленному сознанию. Барок в своей слепой ярости крушил все вокруг. Стул, распоротая подушка, верстак с деталями. Коротко хрустнул под ногой некстати подвернувшийся чип. Керамическими брызгами разлетелось забытое на столе блюдо. Тонкая перегородка двери с оглушительным треском лопнула, треснув под ударом кулака. Барок полыхал. В его сознании одна за другой вспыхивали сцены ярости, которые он проживал когда-то давным-давно. Он купался в них, он почти наслаждался ими. Он пил их как дорогое, раз и навсегда забытое вино. И уже было неважно, будет ли больно его новому телу.

Он ненавидел его, ненавидел Рудольфа. И не за попытку побега. Это что, это нормально. Он бы окончательно перестал уважать этого слабака, если бы тот не попытался вернуть контроль над своим телом. Нет, Барок кипел не поэтому. Его безумная ярость была густо приправлена страхом. Парализующим, обессиливающим, диким. Он мог смириться со многим. С возвращением в полумрак – не мог.

– Убью! – хриплый рык вырвался из груди Барока.

И серые клочья начали таять, исчезать в кипящем небытии. Один, еще один, и ещ….

Ноги мечущегося по комнате тела подломились, дыханье пресеклось, брызжущее яростью сознание помутилось, подернулось рябью и начало утекать куда-то вбок. Барок рухнул навзничь, больно приложившись головой. И эта боль его спасла. Как ни странно, вместо того, чтобы ввергнуть его в черное беспамятство, из которого он вряд ли бы вышел, эта боль отрезвила его. Вернула воспоминания, способность оценивать ситуацию. И животный ужас изменился. Не ушел, а превратился в тот страх, который позволяет принимать решения, исходя из спасения бренной оболочки.

Барок остановился. Перестал стремиться уничтожить Рудольфа. И опять, как тогда, вначале, принялся собирать разрозненные серые клочки в единое целое. И опять у него получилось.

Он лежал на спине, глядя в испачканный чем-то зеленоватым грязно-белый, давно не мытый потолок. Припадок прошел, Барок вновь контролировал свое (их) тело. Он попытался оценить состояние и пришел к выводу, что все не так уж и плохо, не считая саднящей руки, которую он повредил, ломая дверь. Дыхание вернулось, ноги двигались, голова соображала. Плохо, но соображала.

Он припомнил все, что произошло с момента, как он попытался отключить этот витранс, и содрогнулся (глаза бы не смотрели, одно зло от него; не зря он так ополчился на эту гадость, нет, не зря). Мужественно прошел по всем воспоминаниям, чтобы никогда больше не повторять подобного, и ему стало … стыдно. За свой страх, за свою слабость. За то, что сорвал злость на том, кто не мог ему ответить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});