Платоника и Плутос - Евгений Александрович Козлов

в ней огонек.

Дух казался ей столь близок, и в то же время недосягаемо высок.

Выслушав поэзии слова, она в смирении произнесла.

“Тогда умру и я, встречусь душою зримо в ясности с тобою.

Ведь я не знаю, кто ты мой спаситель, чья плоть легла

Вместо меня во гроб, позволь мне умереть и стать нам одной душою,

Чтобы отныне вместе быть”.

Нависла тишина, и дух пропел отчаянно плачем негодуя.

“Я образы описывал ради зарожденья желанья жить

В тебе, а не для смерти, моя душа и в письменах чаруя

Метафорами грез, соприкоснуться нам позволит, прислушайся к себе,

Ариана, любимая моя, тебе они посвящены.

В шкафу за столиком, в особняке, что высится там на холме,

Отыщешь успокоенье алчущим вопросам, на сердце кои заточены.

Мои рукописные листы сквозь призму любящей души,

Поведают о превратности истинности платонической любви.

Я создал целый мир, где существуем только я и ты.

Вечная душа поэта – ода жизни вот что это.

Когда обступают нимфы привлекая формами и полутонами,

Средь граций и красот, словно за столом царского обеда.

Изберу тебя, мою родную, своими страстными очами,

Их можно зажмурить, слыша многоголосье женских голосов,

Можно их ладонью заглушить и только сердце не остановить

Бьющегося вровень с твоим дыханьем – жизни зов,

Но с ответом позволь повременить.

Ибо рождает взгляд неуловимый сердцу всплеск

Нежностей, тому виной проказница весна.

В канкане посвежевших древ всколыхнет бурлеск,

Цветов калейдоскоп, улыбки, ночные расставанья у моста,

Полная луна лунатиков с постелей повелительно вздымает,

Словно по веленью колдовской руки, они считают звезды.

Тепло, сирень благоухает.

На небосводе куполе рдеют виноградные грозди,

Созревши, падают они в мечтателей умы в облике мечты.

Почему черны в ночное время небеса, а днем млеют синевой?

Почему от дождя мы создали зонты, но нет защиты от слезы?

И почему после тепла огня, мы довольствуемся золой.

Сгребаем сажу в погреба, где зима погребена,

Затворена в снега во дворцах изо льда стекла.

Ныне нас радует беспечная дева весна,

Не созрела, но расцвела.

Видишь дуб, под коим я духов историям внимал.

Сей древо корни прячет в матушке земле.

А ветви возвышает в небеса сферический астрал.

Также и я верен всю жизнь одной тебе.

Я не прикасался к девам, не знал я постель и поцелуй.

Свиданье сталось для меня загадкой сфинкса.

Встретив, полюбил тебя я взглядом, что в нерешимости понур,

За долю секунды, поместил любовь в заглавье жизни списка.

Еще тогда и поныне тебя обожествлял.

Молил я Господа о жизни продолжительной твоей,

О здравии, о благополучье, о радостях Его я умолял,

О счастье, неистово шептал не жалея души своей.

“Передай ей, Господи, мое счастье, жизнь мою и мое здоровье”.

И Он внимал моим мольбам покорно.

Ведь искренность искрила малыми слезами, кратко, но привольно.

Я улыбался, ощущая исполненье, дары изымались благопристойно.

В единстве плоти и души, половинки всепоглощающей любви.

“Державной мыслью непоколебимой позволь страдания твои принять,

Болезни, скорби, осужденья, все кары и грехи.

Исход души вместо тебя в юности позволь познать”.

Повторяя чинно сей молитву благочинно,

Успокоительно немею склоненный на колени, касаясь лбом земли,

Смысл имеет жизнь моя и боле не постыдна.

И с надеждой о спасенье протекают Эвнои лета и Леты дни.

Прости, Ариана, многословность нынче мой порок.

Позволенный Всевышним срок почти истек.

Эфир влечет меня, я словно нищий подметающий порог

Господский тряпицами сукна пыльного чела.

Лимб обителью мне станет – думал, сокрушаясь, я.

Но, Ариана, возлюбившие не обретут покой райской неги сна,

Покуда не встретят душу родную – тайну раскрыл я ничесоже не тая,

Однажды вместе станем мы, райские врата отворятся любящим сердцам.

Только не плачь, ведь ощущаешь ты мое духовное дыханье.

Пойдем, оставим место захороненья, ключ к вратам

Дома моего послужит воспоминанье.

Там ты познаешь мои писанья столь нежные и вековые.

Познаешь имя поэта слывшего бесславным.

Следуй за мною, дева сердца моего, от смущения сгорая

словно пруты вымученно сухие.

Будь гостем столь ожидаемо нежданным”.

Ариана внимая песнопенью,

Духу возносила благодаренье, ее сердце трепыхалось

Отдавшись всецело покоренью.

Имя его узнать – в ней желанье возгоралось.

И не размышляя, последовала зову к скалистым берегам.

Прибрежный дол ветрено в озорстве ее платье теребил.

А дуб ветвями на прощанье им размашисто махал.

Целуясь в воздухе летали вкруг стрекозы не жалея сил.

Бабочки расправив великие полотна миниатюр

Узоров на крылах, порхали, подлетая к полевым цветам

Вкушая амброзии нектар и конфитюр.

Сонно ящерки взирают, предавшись солнечным лучам.

Устилают гладь камней, пресмыкаются лениво.

Слышатся удары волн о скалы неприступных изваяний,

Пенятся курчавые приливы наступая, то бросаясь в бегство торопливо.

Море есть мор, ибо ничто земное

Не способно жить в глубинах черных и пещер запрудных,

Где чудища морские обитают, последние драконы.

Иных гигантов средневековье сократило в доспехах грузных,

И ныне в почве кости ящеров томятся, оставив троны,

Музеи украшают, их не по-джентельменски старят

В каждом человеке лик Бога светоносно различим.

Утром средь первых лучей и ночью в сумраке тенистых крон,

Всюду ощущается Его заботливое бденье, но порою неразличим,

И воля кажется Его несправедливой в примирении сторон,

Заполнен зеваками перрон, созерцаем мир и созерцаем внутрь себя.

Кого мы видим там, кого провозгласим царем?

Творца, одному Ему душу предадим, с жалостью коря

Он сотворил нас, ведая о том, что оные созданья распнут Его крестом,

Явил спасенье, ценою терпенья и прощенья, поруганья.

Воскрес в третий день, смерть поправ и адовы врата.

Освободил души праведных Изначальный Безначально.

Поныне, с того дня, разделится всё живое, и человек, ибо яко трава,

Дни жизни его скоротечны, а мысли невольностью беспечны.

И Ариана, обуреваемая мечтами к обрыву приблизилась слегка.

Думы грусти ее разум возмутили и она

Смотрела вниз с утеса, духу оглашая безумные слова.

“Позволь покончить мне с собою и тогда

Мы будем вместе, душами парить над облаками.

Смерть лишь мгновенье боли и утраты, а после

Ты станешь различим моими эфирными очами”.

Поэт путь ей преградил бесплотной рябью, в пылком чувстве

Воспротивил Арианы дерзновенье и поспешил в добре

Наставить: “Жизнь тебе дарована не для того, а ради самой жизни.

Ты не себя убьешь, а душу мою ты растворишь во тьме,

Если