Заложники (Рассказы) - Евгений Шкловский

То, что привиделось, тут же продолжилось в этом городке, словно выраставшем из скал, бело-розовом, на фоне бирюзового бескрайнего моря, в пьянящем аромате цветущей магнолии, еще каких-то южных экзотических цветов, маленьком уютном отеле, крохотных магазинчиках, куда можно было заходить, как в музей или на выставку, но и не только, разумеется, - и тревожное чувство, которое было в самом начале, исчезло. Почти.

Правда, в первую же ночь, насквозь пропитанную ароматом магнолии (или чего?), повторилcя абсолютно тот же сон, что и накануне отъезда: она опаздывает на самолет, нет, не у себя, а там, в чужой незнакомой стране. Причем сон повторился два или три раза, как будто прокручивали одну и ту же пленку. Как только она, вроде бы вырвавшись, снова засыпала, все возвращалось. Она опаздывала на самолет... Дальше сон обрывался, но именно там, в обрыве, в том, что ускользало, и мерещилось самое ужасное.

Про тот сон Алла вспомнила, когда стало действительно ясно, что ситуация критическая. Вспомнила и подумала, что предчувствия, они все-таки не зря. Впрочем, это уже было неважно, нужно было срочно искать выход, что-то делать - но что?

Сколько раз ни пересчитывала оставшиеся капиталы, надеясь робко, что ошиблась, все равно так и получалось.

Не хватало!

Всего ничего не хватало - заплатить пошлину и х Аэрофлоту (или как он там назывался) да за автобусный билет до аэропорта. Пустяки какие-то. Но этих п у с т я к о в как раз и недоставало. Катастрофически. До аэропорта она, положим, могла бы и пешком, несмотря на тяжелый чемодан, только выйти пораньше, а там, может, кто и подвез бы, по-джентльменски, бесплатно. Девушка на дороге одна с огромным кофром в слабой ручке. Студенты часто ведь путешествуют автостопом.

Хуже было с пошлиной. Никого ее о б с т о я т е л ь с т в а, как вполне справедливо заметила подруга Нинель, не волновали, объясняй не объясняй. Платишь - лети, нет - отдыхай. Да начни она растолковывать, что случайно вышла из лимита, израсходовала чуть больше, чем полагалось, причем даже вины ее нет - неправильно рассчитали в гостинице, а она, естественно, все оставшееся сразу спустила. Еще бы, столько соблазнов! Да на нее бы посмотрели как на тронутую. Как пить дать. Разве ж о н и поймут?

А какой у нее вид будет, когда начнет это объяснять, не могла остановиться Нинель, в голосе давно прорезались менторские нотки, да они ее на смех поднимут! Это ведь н а ш и проблемы, и м не понять. Позор, между прочим, для всей группы.

Тут уже кое-чем начинает попахивать, добавила умная Македонова, тоже нашла повод зацепиться, масло в огонь, который и без того вовсю полыхал. Не хватало еще раздувать.

Подруги! Хорошо им было теперь куражиться! У них-то все сходилось, счастливицы, а ведь любая могла бы оказаться на ее месте. Ничем они не лучше - тоже все до последней монетки истратили! Сухую колбасу в номере лопали и консервы, кипятильником воду грели для чая, чтобы на тряпки сэкономить побольше, в общем, жались как только могли... Но раз пролетела только она, теперь они, конечно, на высоте, право имеют. Холодок неприязни сразу обдал ее, едва они узнали: ну да, ведь это и их касается, коллег-приятельниц, они тоже вынуждены напрягаться, тоже думать, как ей выпутываться.

Ситуация складывалась впрямь неприятная, - Алла поняла это еще раз, когда руководитель их группы, профессор Борис Федорович, вождь и наставник, благодаря протекции которого они все здесь, в этой чужой прекрасной стране, в этом маленьком приморском городке, таком гостеприимно-ненавязчивом, таком соблазнительном... он так посмотрел на нее, что ясно стало: заграницы ей больше не видать, как собственных ушей.

Не видать и не видать, ничего, переживет как-нибудь, плевала она на эту заграницу, и одного раза достаточно - сплошное расстройство и унижение! Ни купить ничего толком, на развлечься, ни вообще... Ходишь только слюнки пускаешь, прицениваешься, примериваешься, подсчитываешь, рассчитываешь какой там семинар, вообще больше ничего в голову не лезет. Только бы теперь выпутаться, а там катись все!

Нищие они, нищие - вот что! Она уже здесь поняла. Все прочие как люди, а они вот такие, особенные. И не потому только, что в карманах пусто, что всего в обрез - времени, денег, достоинства, нет, это не состояние, это уже психология, натура. Они все время хотели и все время не могли. Чем больше были желания, тем меньше возможности. не оставляющий никакой надежды разрыв. Неужто это про них, про таких было сказано: блаженны? Если так, то это было скорее похоже на злую шутку.

Дома как бы и неощутимо было, а здесь!.. Прочие участники семинара вечерами направлялись в какой-нибудь дешевый кабачок - пить вино, танцевать, общаться. Развлекаться, одним словом. Наслаждаться жизнью. Все, кроме них. Они не могли себе позволить. Не было у них такой возможности. Либо запирались в номере: нет их, нет; либо крадучись, чтобы никто не пристроился - из н е н а ш и х (это могло быть чревато), убегали шататься по городу, рвать себе нервы разглядыванием витрин или направлялись к морю, которое было везде и, к счастью, бесплатно. Романтично и полезно для здоровья. Впору было сочинять стихи, но все разговоры с какой-то роковой обреченностью снова и снова скатывались к одному и тому же - доллары, цены, шмотки... Тошниловка... А куда деваться - тоже жизнь.

Нет, ничего она о себе такого не мнила, и все равно было противно. Муторно. Но жить-то все равно хочется - и приодеться, и посидеть где-нибудь, и вообще. Что зазорного? Идеалами сыт не будешь, да и вышли уже из этого возраста. Лучше уж действительно быть проще - не пыжиться, что ничего н а м не надо.

Надо, еще как надо!

И потом как-никак, но она женщина, не замухрышка причем, мужчины интересовались...

Кстати, их не раз приглашали. Однажды она согласилась, рискнула - пошла с англичанином поужинать, очень даже мило посидели, поговорили, а главное, он (бывают же настоящие мужчины) за нее заплатил, хотя она демонстративно сунулась к сумочке (независимая!). Все честь по чести. Нинель с Македоновой ей завидовали: отважная! Может, потому и готовы сейчас отыграться. Будто им кто-то мешал, тоже ведь приглашали. Что строить-то из себя?..

Они осторожные были, Нинель и Македонова, мудрые, как змеи. И все, увы, подтверждало их мудрость, особенно другой случай, с этой дурацкой экскурсией, на которую, знай она наперед, вообще бы не поехала - очень это ей нужно было?

Впрочем, замок, чуть ли ни с восьмого века, такой древний, куда их повезли на автобусе, был и в самом деле красив необыкновенно. Белые, прекрасно сохранившиеся чуть ли не с античности стены, башни, храм... Замечательно! Эдакое чудо, неприступно возвышающееся над голубеющим вдаль бескрайним морем, волнующий запах водорослей... И там же рядышком симпатичный ресторанчик, белоснежные стульчики, длинный стол на всех, - туда народ сразу после экскурсии и двинул решительно, вдоволь налюбовавшись на крепость и море.

И она тоже, поддавшись стадному предательскому чувству. Почему нет, в конце-то концов? Что они, не люди что ли?

Нинель же и Македонова задержались у обрыва - продолжали созерцать окрестные красоты. Художественные натуры! На самом же деле проявили вполне обыкновенную, не раз выручавшую их бдительность. Как выяснилось чуть позже, весьма кстати. Хотя в тот момент Алла, признаться честно, над ними смеялась - про себя, конечно. Уж больно нелепо это выглядело - стояли как две тургеневские девушки, в белых платьях на фоне голубого неба и голубого моря, с ума сойти, как романтично!

Она-то, впрочем, знала, что и Нинель и Македоновой до смерти хочется в ресторацию, где народ весело заказывал вино и устриц, перекидывался шутками и бонмо, вспоминал забавные сцены из общей семинарской жизни. Языки перемешались, но все почему-то друг друга отлично понимали, и только две одинокие романтичные фигурки, белое на голубом, два одиноких парусника, две плывущие по волнам яхты - красиво, ничего не скажешь...

Дуры они дуры! Вот профессор Борис Федорович, руководитель их разлюбезный, тот выкрутился - не поехал. У него деловая встреча - и все тут! Молодец, сразу видно - опытный. Между прочим, мог бы и их предупредить, лопоухих матрен. Но кто самая лопоухая оказалась, так это она, Алла. Хотя в тот момент ей еще было весело и азартно - против Нинель и Македоновой.

Поляк вышел и, махая рукой, звал их, манил, зазывал. Потом еще и венгр, тоже собрат по светлому будущему, не поленился - направился к русским симпатичным девушкам, к художественным натурам, которые выше низменных потребностей. О чем-то они, Алла наблюдала, долго разговаривали. Но и у венгра не вышло, бедный, один вернулся. Стойкие девушки, крепкие орешки...

Знай наших! Что они, устриц не видали? Да на нашем самом Черном море сколько хошь - набери этих, как их, мидий, испеки на костре, чем не устрицы? А пообщаться - пообщаться можно и в холле отеля, и на берегу моря можно красотища-то какая!

Если б знать, что все так обернется, она бы с ними тоже осталась, на берегу, с Нинель и Македоновой. Втроем бы стояли. На беду, оказалось, вошла она в тот уютные ресторанчик, гром его разрази! И съесть-то она ничего толком не съела - только устрицы, бокал белого вина да чашечка кофе с пирожным (крохотное такое), не сидеть же с постной миной рядом с жующими. Зато едва взглянула на представленный ей счет, как внутри все похолодело и обмерло, убили ее - сразу и наповал. Она еще вопросительно взглянула на разливавшегося соловьем поляка, галантного, он ее всячески обхаживал, развлекал, но тот сделал вид, что не понимает, быстро стушевался и, расплатившись только за себя, был таков. Никакого уважения к даме...