Человек-змея - Крэг Клевенджер

Адвокат выдвинул возражение, и судья снял реплику обвинения, однако из ушей присяжных сказанного не сотрёшь. Последнюю фразу из протокола вычеркнули, затем на стол судьи лёг отчёт о количестве драк, в которых я участвовал за период обучения в средней школе. За два года целых восемь набралось. Как правило, я был в подавляющем меньшинстве, терпел сокрушительное поражение, но сопротивления не прекращал. К сожалению, в школьных отчётах фигурируют лишь имена участников драки, а кто был зачинщиком, не уточняется. В тюрьмах точно такая же практика.

Из вещдоков по моему предыдущему преступлению изъяли водительские права на имя Кристофера Торна и вместе с поддельным рецептом на препарат из запрещённого списка показали присяжным. Обвинителю удалось раздобыть даже лабиринты и долларовые купюры, которые я рисовал в восьмилетнем возрасте. «Весьма недурно, правда?» Главное — показать присяжным, и не важно, что это не вяжется с имиджем идиота, каким он пытался меня представить!

Адвокат добивался оправдательного приговора. Конечно, у обвинителя немало улик, но разве у меня имелся мотив? Какие цели я преследовал, подделывая рецепт и долларовые купюры? Защита хотела использовать показания Луиса, несмотря на то что тот был свидетелем обвинения. Адвокат знал, что Луис сохранил и использовал рецепт без моего ведома.

Луис согласился помогать обвинению — при условии, что сам на скамью подсудимых не сядет. Оказывается, со стрессом мой приятель справляться не умеет. Да, тяжкие преступления явно не для него, торговал бы себе травкой и не высовывался. Его вызвали для дачи показаний, заставили поклясться, и обвинитель тут же натянул поводок. На свидетельском месте Луис сдал меня ещё быстрее, чем копам.

— Луис, обвиняемый объяснил, почему хочет уничтожить поддельные копии рецепта?

— Нет, сэр.

Неправда, я объяснял!

— Ты знаешь, почему после нескольких часов кропотливой работы он решил их уничтожить?

— Нет, сэр.

— А до того случая ты видел, чтобы подсудимый избавлялся от своих произведений?

— Да, сэр.

— Можешь привести конкретный пример?

— Ну… когда он пытался что-нибудь подделать, всегда сжигал неудачные копии.

— Следовательно, ты знаешь, почему он сжёг копии рецепта?

Сбитый с толку Луис бестолково таращился на присяжных, будто те могли ему помочь.

— Луис, когда обвиняемый подделывал документы («Протестую, ваша честь!» — «Протест принимается, удалите из протокола последнюю фразу»), он уничтожал первые неудачные копии и сохранял лишь последний, наиболее совершенный вариант, так всё происходило?

— Да.

— Получается, обвиняемый не был удовлетворён качеством рецепта на вышеупомянутый наркосодержащий препарат? — Обвинитель поднял рецепт, в очередной раз демонстрируя его присяжным.

— Выходит, что так.

— Луис, да или нет? Возможно ли, что он уничтожил черновые варианты рецепта, чтобы впоследствии изготовить ещё один, более совершенный?

— Да.

— Пожалуйста, говори громче.

— Да, возможно.

Наверное, следовало злиться на Луиса, но почему-то не получалось. Скорее мне было его жаль. Всё равно ведь попадётся (вопрос только в том, когда) и загремит за решётку. В первую же неделю его опустят: заставят стирать бельё сокамерникам и краситься: глаза карандашом, а губы помадой из собственной крови и говяжьего жира. Смешав жжёные газеты и зубную пасту, сделают татуировку: «петух», «раб», «педрила»…

Нанося ответный удар, защита поставила под сомнение надёжность свидетеля. Как исключённый из школы, неоднократно арестовывавшийся за ношение и хранение, живущий явно не по средствам торговец наркотиками может быть государственным свидетелем? Адвокат заострил внимание присяжных на том, что именно Луис попытался приобрести гидрокодон. Продолжая громить моего приятеля, он заставил его признаться, что я никогда не принимал наркотики, и арест за управление автомобилем под воздействием алкоголя был единственным случаем, когда меня видели пьяным. На протяжении всего процесса адвокат настаивал, чтобы я показаний не давал.

7 августа, четверг. Последним свидетелем обвинения стал папа. Мы не встречались со дня ареста и даже не поговорили: обвинитель первым успел вызвать его повесткой.

— Джон Долан Уинсент, поднимите правую руку. Клянётесь ли вы говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды?

— Клянусь.

Обвинитель не стал терять времени.

— Мистер Уинсент, вы узнаёте эти документы? — Он поднял картонную коробку с целой пачкой бланков и уведомлений размером с половину листа.

Ужас ледяными щупальцами сжал моё сердце — только этого не хватало!

— Нет.

Адвокат попытался опротестовать новую улику, судья подозвал их с обвинителем к себе, и они долго о чём-то спорили.

— Переходите к сути, советник, — попросил судья.

— Мистер Уинсент, не могли бы вы описать присяжным бланки, которые держите в руках?

— Похоже на… — папа был трезв, явно не в духе и не в восторге от происходящего, — …на уведомление о временном отстранении от занятий. А это семестровый отчёт об академической успеваемости.

— Какую успеваемость он отражает?

— Тут написано… — папа прищурился, — неудовлетворительную. Якобы он по всем предметам отстаёт.

— Кто «он»?

Подняв очки, папа ущипнул себя за переносицу.

— Мой сын, Джон-младший.

— Мистер Уинсент, вы видите на этих бланках свою подпись?

Папа просмотрел бумажки.

— Похоже на мою.

— Похоже на вашу?

— Ну да, тут стоит моё имя.

— Но вы не узнаёте эти бланки?

— Нет.

— Мистер Уинсент, вы лично подписывали хоть один из них?

— Нет.

— Вы уверены? — Обвинителю нравились вопросы в повелительном наклонении.

— Да.

— Хотите сказать, кто-то подделал вашу подпись?

— Похоже на то.

— Да или нет?

— Да.

— Как думаете, у кого была причина и возможность подделать вашу подпись на уведомлении о временном отстранении от занятий?

— Протестую! Это попытка склонить свидетеля к домыслам!

— Снимаю вопрос. — В сущности, ответа и не требовалось, всё сформулировано так грамотно, что присяжные сами сделали угодные обвинению выводы. Зачем только я подделывал чёртовы бланки?! Ну выгнали бы из ненавистной школы, что страшного?

Во время перекрёстного допроса адвокат изо всех сил пытался исправить ситуацию: расспрашивал папу о мамином состоянии, финансовых проблемах, с которыми не могла не столкнуться семья, где двое серьёзно больных, о его попытках бросить пить и удержаться на работе. Он старался представить папу любящим и заботливым, одновременно искусно подтачивая его надёжность как свидетеля: «Вы пьёте, мистер Уинсент?» Даже рассказал присяжным о криминальном прошлом отца, на что обвинение ответило пулемётной очередью возражений. «Отклоняется, отклоняется, отклоняется». Я перестал слушать.

Удивительно, но одна татуировка отца была видна даже из-под длинных рукавов костюма: 13S на левом запястье. За следующие несколько лет я понял, что она обозначает: двенадцать присяжных, один судья, шансы пятьдесят на пятьдесят. Наверное, эту картинку папа с золотых приисков привёз.

Целых два дня присяжные обсуждали путаное обвинение в фальсификации документов и попытке незаконного распространения психотропных препаратов. Остаток недели и выходные я провёл в окружной тюрьме: овсянка, бутерброды с яблочным соком, баскетбол, перебранка с уборщиком, поднявшим шум из-за того, что по дороге в уборную я истоптал свежевымытый пол.

Одиннадцатое августа. Присяжные признали меня виновным в фальсификации документов, а по остальным пунктам оправдали. Судья дал два года минус то, что я уже отбыл. Я быстренько подчитал: два года минус восемьдесят пять дней, получается шестнадцатое мая 1977 года, понедельник.

Глава 10

При сроке больше чем двенадцать месяцев колония означает тюрьму, а если тебе нет восемнадцати — молодёжный лагерь, вернее, его подобие с весьма своеобразными порядками. А они таковы: во время личного досмотра вести себя тихо, ладони к стене, ноги на ширине плеч, любое резкое движение расценивается как попытка сопротивления. Опытные надзиратели потенциальных нарушителей порядка видят издалека, а вот новенькие, ковбои, как мы их называем, или зеленцы, жутко всего боятся. Безоружные, они вынуждены патрулировать самый опасный из возможных районов. За пределами колонии её служащие обладают теми же юридическими полномочными, что и патрульные. Совсем как копы, надзиратели со стажем апатичны и невозмутимы, а молодые так и рвутся в бой.

Когда накачанный зеленец, на вид лет двадцати пяти, не больше, остановил меня по дороге в столовую: «Встать лицом к стене, руки за голову, ноги на ширине плеч», я ещё пытался демонстрировать характер. Хотелось на завтрак, организм требовал кофе, а этот козёл ощупывает живот, бёдра, подмышки; если зажмуриться, вполне за женщину-надзирательницу сойдёт.