Наша древняя столица - Наталья Кончаловская

Да лужки покрыты ряской —

То болота с тиной тряской.

Будто травка зелена,

А трясине нету дна!

Глушь и летом и зимой —

Пропадёшь под Костромой!

…Вот из Польши в путь намеченный

Вышли слуги короля

И морозом были встречены —

Норов злой у февраля.

Шли поляки за обозами —

Кто верхом, а кто пешком.

Пробирало их морозами,

Посыпало их снежком.

Буйный ветер выл с тревогою,

И метелица мела.

Проходил отряд дорогою

Возле Домнина села.

Дело было близко к вечеру,

Ни души, снега кругом.

Из отряда вышли четверо

И стучатся в крайний дом…

Кто там рвётся с поля чистого?..

Огонёк в окне мелькнул.

Старый дед на стук неистовый

Дверь широко распахнул.

Не дороден дед, сутулится,

С длинной белой бородой,

Только глаз у деда щурится

И блестит, как молодой.

Вот в избу вошли прохожие.

Поглядел старик на них —

Видит, люди, не похожие

На своих, на костромских.

Говорят они: «Далече ли

Монастырь? Мы знать хотим».

По одежде ли, по речи ли

Дед узнал, кто перед ним.

Помолчал, как полагается,

И промолвил, щуря глаз:

«Здесь и свой-то заплутается,

Проводить придётся вас.

Только поздно, сами чуете, —

Надо вам передохнуть.

Тут у нас переночуете,

А с рассветом выйдем в путь!»

Ой, бушует, вьёт метелица,

Покрывалом снежным стелется!

Ой, бушует вьюга с вечера…

И никем-то не замечено,

Что задолго до утра

Конь умчался со двора,

От конюшни дедовой,

А седок неведомый.

По дороге путь прямой —

В монастырь под Костромой.

Замети, метель, следы,

Чтобы не было беды!

И когда за сизой дымкою

Над снегами встал рассвет,

Постучал своей дубинкою,

Разбудил поляков дед.

И к ступенькам припорошенным

Он, прощаясь, лбом приник,

А потом гостям непрошеным

Настежь дверь открыл старик.

Зашагали гости подлые

Сквозь метель, колючий снег,

Вереницей вышли по двое

Тридцать восемь человек.

В глубь лесов, в сугробах путаясь,

Вёл старик их без дорог.

Шли поляки ёжась, кутаясь,

Под собой не чуя ног.

Снова будто бы смеркается,

Уж пора бы и дойти!

Смотрят паны, озираются —

Ни дороги, ни пути!

«Эй, старик, бродяга лживый!

Ты куда ведёшь нас, вор?» —

«Будьте, паны, терпеливы!

Вот сейчас минуем бор,

А за бором будет пашня,

А уж с пашни той видна

Колоколенка и башня,

Монастырская стена».

Ничего не видно ворогу,

Никаких просветов нет…

Бормоча в седую бороду,

Впереди шагает дед:

«Ой да паны, слуги бесовы!

Чай, досель не знали леса вы,

А теперь его узнаете!

По чащобам погуляете,

На морозе вы попляшете!

А устанете — приляжете.

На болоте-то постель

Постелила вам метель:

Лёг лях да поспал —

Был пан, да пропал!»

В самых дебрях, в царстве лешего,

В вековой седой глуши,

Где ни конного, ни пешего

Не бывало ни души,

Сосны будто вдруг раздвинулись,

Ели встали стороной,

И снега, что шёлк, раскинулись

На полянке на лесной.

Здесь прогалинка просторная,

А под тонкой коркой льда

Тут болото — бездна чёрная,

Что не мёрзнет никогда.

Подломился под поляками

Хрупкий, тоненький ледок, —

Как ни выли, как ни плакали,

Всё ж не вытянули ног!

И, трясиною зажатые,

Увязая в ней по грудь,

Проклинали провожатого,

Что их вёл в последний путь.

Пан, что ближе был к Сусанину,

Полоснул его ножом,

И вскричал Сусанин раненый:

«Мы отчизну бережём!

Паны пусть на Русь не зарятся —

Не дадим земель своих!

Наш народ от вас избавится!»

Тут вздохнул он и затих…

Ах ты ночка, ночка зимняя,

Беспросветная да длинная!

Только ты глядела, тёмная,

На стволы дубов огромные

И на сосенки кудрявые,

На лесные пни корявые,

И на страшное болото,

Где стонал и охал кто-то,

Где в лесу сраженье было

Русской чести свражьей силой,

Гдепришлось столкнуться панам

Слегендарным партизаном.

Честь герою и хвала

За отважные дела!

ЦАРЬ БЕСПОМОЩНЫЙ, БЛАЖНОЙ… КТО ЖЕ ПРАВИТ ВСЕЙ СТРАНОЙ!

Царь умеет лишь молиться.

Кем же держится столица?

У царя всегда «кручина»,

А какая ей причина?

И шептались лекаря:

Мол, «кручина» у царя

От безделья и от скуки.

Не берёт он книжек в руки,

Мало грамоте учён —

Оттого скучает он.

Никакого средства нету,

Чтоб унять «кручину» эту.

Только тиканье часов

Слушать царь всегда готов.

Окружив себя часами,

Что ходить умеют сами,

Государь, спокоен, тих,

Бесконечно слушал их.

Но его отец-монах

Всем внушал давнишний страх.

Патриарху Филарету

От царя отказа нету.

Что ни вздумает старик —

Подчиняться сын привык.

Филарет честолюбивый

В белой мантии красивой —

Патриарх, монах седой,

С длинной белой бородой,

Вместо сына Михаила

Встал у власти. Так и было:

Царь — к делам монастырей,

А монах — к делам царей.

При дворе он ввёл приказы,

Что дела решали сразу.

В Челобитенный приказ

Шёл москвич в тяжёлый час

Бить челом, просить прощенья

Иль подать царю прошенье.

Вот ещё приказ — Разбойный,

Видно, очень беспокойный,

И управа там была

На разбойничьи дела.

Вот приказ Казны-прихода,

Что растёт за счёт народа;

Вот шумит приказ Ямской —

Смех и ругань день-деньской!

Ямщики — весёлый люд —

Песни вольные поют.

Вот в Аптекарском приказе

Все лекарства, травы, мази.

Если кто землёй владел,

Шёл в приказ Поместных дел.

Вот приказ, да незавидный, —

Похоронный, панихидный.

Иноземческий приказ —

Это значит, не для нас!

То приказ для иноземцев —

Англичан, французов, немцев.

Вот Скорняжная палата,

Что пушниною богата:

Всё бобры, да соболя,

Да куницы для Кремля.

Вот Стрелецкий и Пушкарский,

Вот ещё приказ — Рейтарский:

Если грянет вдруг война,

Будет конница сильна.

Так вели при Филарете

Все дела приказы эти.

А боярство Филарет

Собирал в большой совет,

Неподвижный и угрюмый,

Что звался Боярской думой.

ПРО ОБРОКИ И ПРО ВЗЯТКИ — ПРО БОЯРСКИЕ ПОРЯДКИ

Вяленая рыбица! Сельди паровые!

Дешёвые, грошовые! Почти что даровые!»

Идёт лоточник по Москве,

Несёт лоток на голове,

И слышно в околотке:

«Рыбица! Селёдки!»

Идёт лоточник с горки вниз,

И вдруг, откуда ни возьмись, —

Большая, грубая рука,

И он увидел седока,

Что, как разбойник белым днём,

К стене припёр его конём.

Седок пригнулся, говоря:

«Ты что? Слыхал указ царя:

Ни рыбного и ни мясного,

Отныне ничего съестного

Носить по улицам не сметь!

Должны лари в рядах иметь.

Ведь прибыль батюшки-царя

В оброке с каждого ларя.

А то вы больно хороши—

Себе лишь, только барыши!

Тебе отселе, подлецу,

Идти к Варварскому крестцу.

Отстроен нынешней весной

Там рыбный ряд и сельдяной.

А эти все селёдки

Пойдут моей молодке!»

И тут же всадник весь лоток

Перевернул к себе в мешок,

Связав всю рыбу, что была,

И приторочил у седла.

Лоточник, одурачен, зол,

С пустым лотком в ряды пошёл.

А всадник свистнул плёткой

И… ускакал с селёдкой.

То был объезжий голова,

Его боялась вся Москва.

Он мог стучать у всех дверей,

Он мог кричать: «Открой скорей!

Чай, топит бабка печь у вас —

Уж пополудни, пятый час!

Ей парить кости стары,

А на Москве пожары!»

Указ цари для москвичей,

Чтоб летом не топить печей.

Объезжий беспощаден, строг:

«Кто затопил — плати налог!»

Так с москвичей за годы

Текли царю доходы.

Стучит объезжий голова:

«Кто нынче здесь привёз дрова?

Кто их из лесу приволок?