Персона нон грата - Владислав Иванович Виноградов

не будет. Мне цыганка нагадала…

Дьявол побери всех цыган на свете! Местечко уж больно хорошее.

— Не всяким случаем можно воспользоваться. Давай отложим до другого раза.

— Э, нет! — Дон сбросил куртку, вывалил на нее содержимое пакета с прихваченной провизией. — Это тебе на закуску. Чтобы не скучала. А я быстро. Я быстро смотаюсь за этим «Робинсоном». Черт бы его побрал вместе с цыганами!

Дон раздвинул ветки орешника и нырнул в лаз. За насыпью взревела «хонда». Басовитый вначале звук мотора истончился до тонкой струнки. Наконец и она лопнула в отдалении.

Теперь только тишина звенела в ушах Евы. От сегодняшнего утра у нее голова шла кругом. Она закурила длинную черную сигарету из пачки Дона. Нагретый воздух струился над песчаным пустырем, искажая перспективу, ломая прямые линии. Два грузовика сцепились радиаторами, словно бараны. Автобус без колес оторвался от грешной земли и покачивался, будто приглашал сплясать ламбаду.

Ева не удивилась бы, выйди из орешника лев, сбежавший из фотоателье. Весь мир чокнулся, сошел с ума, накренился на своей оси, и она не намерена отставать. Ева сбросила босоножки и футболку, а юбка ей не мешала. Пятки обжигал песок, плечи — солнце. В тишине и одиночестве она танцевала упоительную ламбаду.

18. Закон классической трагедии

Их было трое на дневной лежке: он, она и пятнистый олененок. Маленький уже спал, примостив голову на теплом боку матери, неестественно выпрямив переднюю ногу. В прошлое полнолуние, когда он только начал пастись, краем луга проехала машина смерти, ослепляя украденным у ясного дня лучом солнца. Кто из оленьего народа попадал в луч, больше не мог двинуться с места, и вспышка молнии убивала его.

Начиная с той полной Луны, Маленький часто вздрагивал во сне. И сейчас по пятнистой шкурке прошла волна страха: с голубого пастбища Солнца на зеленое пастбище Земли падал непонятный гул.

Рогач тоже услышал. Он поднялся с лежки и принял боевую стойку. Сердце бойца дрогнуло при виде огромного майского жука с голубым подбрюшьем, летевшего выше верхушек осин и крон вековых дубов, сминая тишину железным гудом. Против такого — нет, не выстоять.

Олени ворохнулись с лежки в чащу. Они шли цепочкой и только шагом, потому что по-другому Маленький не мог: тем злосчастным полнолунием ему повредила ногу свинцовая горошина. И беда могла настигнуть вновь, потому что не стало мира в заповедных местах. Любая трагедия может повториться, если каждому не быть настороже.

Заросли орешника сомкнулись за оленями. А «майский жук» — камуфлированный вертолет Кости Першилина — полетел дальше к заповедному озеру.

Благодаря круглой правильной форме озеро казалось зеркальцем, оброненным у кромки леса. Дальше был уже полигон, и для всех летных экипажей, выполнявших бомбометания и боевые пуски, озеро служило ориентиром. Не озеро — озерцо. Першилин не знал его настоящего названия. Да и может ли иметь имя заполненная водой воронка от гигантской силы взрыва? Конечно, не восемнадцать мегатонн, всуе помянутых Женькой Мельниковым, но калибр был предельным для бомбы полувековой давности.

И все же озеро, сверкнувшее по курсу отполированным зеркалом тихой воды, не осталось вовсе безымянным. На штурманской карте старшего лейтенанта Мельникова голубая крапинка была обозначена тремя буквами — НБП.

— Начало боевого пути, — доложил Мельников по переговорному устройству и мстительно завершил фразу не принятым в авиации уставным, — товарищ капитан!

В другое время он сказал бы просто «командир». Костя Першилин сразу угодил в приготовленную ловушку:

— На солнце перегрелся? Какой еще товарищ…

— Соблюдаю дисциплину радиообмена, — не пошел на мировую Мельников. — Как вы изволили приказать. Между прочим, мы уже двенадцать секунд на боевом.

От НБП для летчика-штурмана пошла самая работа. Ювелирная. Доводка по точности. На заданной дальности пуска вертолет должен оказаться строго в расчетное время. Женька выдал командиру магнитный боевой курс и за четыре километра до цели начал отсчет.

Сегодня пуск выполнялся с полутора тысяч метров.

— Три восемьсот… три семьсот…

Голос «правака» потрескивал в наушниках Костиного шлемофона сухими нотками, солнце резало глаза, а борттехник не до конца опустил щиток. Мельников и Бородин словно сговорились досадить Першилину. Вот черти, выбрали минуту! Три триста.

Да, Женька все же обиделся. В острых ситуациях одним словцом умел обычно разрядить волнение. Теперь же отсчитывал расстояние до цели бездушно, словно речевое устройство робота или автомат, запрограммированный на уничтожение. В данном конкретном случае — безобидного хлама, призванного обозначать на полигоне командный пункт условного противника. А в общем и целом…

Краешком глаза Костя видел Мельникова. Штурман всем корпусом подался вперед. Не будь привязного ремня, кажется, пробил бы лобовое остекление и летел впереди вертолета, оседлав трубу ОПБ. Оптический прицел для бомбометания Женькой уже приготовлен. После ракетного удара по площади — точечное поражение уцелевших объектов бомбами.

Все по науке. Той науке, где человеческие слова усечены до первых букв и непосвященным кажутся головоломными аббревиатурами. Науке, что воплощена в мегатоннах ядерных боеприпасов.

— Два семьсот! — прозвенел в наушниках голос Мельникова, и Першилин уловил боевой азарт. Женьке нравилась его работа, море огня, которое выплеснется над полигоном. Восемнадцать мегатонн… Видимо, не первый раз Мельников и Бородин спорили по этому поводу. А чью сторону примешь ты, командир?

Костя не знал ответа. Раньше эта простая мысль просто не приходила в голову. Не до пространных размышлений: вертолет на боевом курсе, прямом как стрела, и мысли командира экипажа должны соответствовать: «Взял обязательство — выполни!» На то ты и военный летчик. Для этого жжешь керосин и собственные нервы, снашиваешь в полетах лопасти несущего винта, здоровье и казенное обмундирование. Прочь сомнения, пилот!

— Держи курс, командир! — звенящий азартом голос летчика-штурмана.

— Обороты, давление, температура — норма! — деловой и тоже небезразличный доклад борттехника.

Экипаж забыл обиды, отложил споры. Со строгими лицами, освещенными косыми лучами солнца, они летели навстречу судьбе. Набегала за блистером полигонная земля. Многострадальная, перепаханная взрывами, засеянная осколками стали и чугуна, что может родить она из этаких семян?

На мгновение Першилину представились колючие заросли из нержавейки под брюхом вертолета. Так явственно, что вздрогнула щека, и Костя сразу ощутил пластырь, царапину и колдовской поцелуй Евы.

Дьявольское наваждение. Или происки империалистической разведки. Сгинь, изыди!

Но разведка была здесь ни при чем. Задолго до ЦРУ и «Интеллиджепс сервис» песчаная пустошь, над которой летел сейчас вертолет, была известна как «Танцплощадка ведьм». И, видимо, не случайно носила такое имя. Наваждение перед глазами Кости не сгинуло. Напротив. Единственное облачко заблудилось в чистом небе над пустошью. И это курчавое облачко в профиль напоминало кудрявую головку Евы.

— Два ровно, командир! — доложил Мельников. Еще пятьсот метров, считаные секунды.