Гнев. История одной жизни. Книга вторая - Гусейнкули Гулам-заде

— Да.

— Ты сдурел!.. Не вздумай. В этой дыре, говорят, можно лишиться ума, превратиться в дикобраза!

— Знаю, но нет сил больше жить в разлуке.

— Послушай, Гусо-джан, — Аббас понижает голос до полушепота. — Тебя в Калат никто не сопровождает? Нет. Отлично! Значит, никто не узнает, куда ты подался: в Боджнурд, Калат или в Тегеран...

— Нет, Аббас, я нужен в Калате. Очень нужен.

— Кому? Кавам-эс-Салтане?

— Арефу. Партии «Адалят»...

Аббас молчит. Он согласен со мною. Мы еще повоюем, и враги народа сполна ответят за кровь Рамо, Таги-хана, Аскера и сотен других сынов Ирана.

Вечереет. Мы с Аббасом на прощание крепко обнимаемся.

— Счастливого пути, Гусо!

— Всего тебе доброго, Аббас-джан! Не падай духом. Будь готов к новым боям! Не забывай друзей.

...Икбал грызет удила и размашистой рысью несет меня по узкой горной тропинке. Горы здесь высокие. Чтобы взглянуть на их вершины, приходится придерживать шапку рукой.

Оглянувшись, вижу: Аббас стоит на прежнем месте и все машет мне рукой. Ох, как тяжела для нас обоих эта разлука! Многое довелось нам пережить вместе, и всегда в своей дружбе мы были честными. Горе пополам, и радости делили пополам.

Похрапывает, торопится Икбал. Куда? Что ждет нас с тобой, мой верный друг, впереди? Не знаешь?.. Не знаю и я.

В сумерках тропинка привела в прохладную тенистую долину. Пахнет дымком, подгоревшим чуреком и еще чем-то удивительно знакомым с детства. Так пахло, помню, летним вечером в Киштане...

Где-то поет, выводит до слез знакомую мелодию свирель. Это возвращаются в селения пастухи. Целый день они бродили по головокружительным обрывам, рисковали в любую минуту сорваться в пропасть, а сейчас их ждет родной очаг.

В душе я позавидовал этим незнакомым ребятам. Знаю, что бедны они и обездолены, но случаются в их жизни минуты, когда забывают они о своей нищете, и течет, плещется беспокойной речной волной по ущельям и горным долинам вот эта мелодия — сама боль сердец и безысходная душевная тоска.

У околицы горного селения мне повстречался преклонных лет, но еще довольно крепкий и бодрый старик-пастух в мохнатой туркменской шапке.

— Салам алейкум!

— Валейкум эссалам! — ответил он.

— Хей, папаша, я из Мешхеда, направляюсь в Калат. Далеко ли еще до этого райского места?

— Не так близко. И мой тебе совет, дорогой человек, заночевать в нашем селении. Ночью в горах опасно, всякое может случиться.

— Неужели здесь так много хищников?

— И хищников немало. Но есть чудовища и пострашнее...

— Опасней тигра?

— Да, — и старик, понизив голос, добавил:— Каджарские псы рыщут по всем дорогам и тропинкам. Оставайся у нас, переночуй.

— Спасибо, отец, за добрый совет. А как называется ваше селение?

— Мехрабад.

...На рассвете, когда окрестные горы еще плавали в сладкой полудреме, а Мехрабад, свернувшись зеленым калачиком у подножья отвесной скалы, безмятежно спал, я покинул гостеприимный дом пастуха-туркмена.

Летом в горах Северного Ирана почти всегда стоят погожие дни: частые грозовые дожди умывают испещренные вековыми морщинами серые лица гор, отшумит ливень — и в чистом, высоком небе поют жаворонки, а внизу, между мохнатых валунов, суетятся многочисленные обитатели гор: зверьки, насекомые, черепахи, змеи.

Ехать по узкой горной тропе в такое время — великое наслаждение. За каждым уступом, за каждым поворотом тебя ждет новое открытие, дивные дали и живописные картины.

Икбал, чутко всхрапывая и прядая ушами, идет быстрым шагом, а когда тропинка спускается в долину, переходит на рысь.

Впереди — созданная самой природой крепость. Две огромные горы с плоскими вершинами разделены узким, в несколько шагов проходом. Это — знаменитые калатские ворота. Другого пути в Калат нет. Со всех сторон неприступные скалы.

Через горные ворота протекает неглубокая, но довольно бурная речушка. Икбал потянулся было к воде, но пить не стал, недовольно фыркнул и зашагал осторожно по голышам на дне речушки. В нос бил резкий, неприятный запах нефти. Она плавает масляными сизыми пятнами в заводях, покрывает жирным слоем прибрежные камни.

За воротами — долина. На правом берегу речушки селение. Оно приютилось под шатром многовековых могучих чинар. У самого въезда в селение расположилась дымная чайхана. Я привязал коня к игдовому дереву и вошел в чайхану.

В довольно просторном помещении с низким прокопченным потолком ели, курили, пили бедно одетые люди. Все сосредоточенно слушают молодого человека — щупленького, немощного на вид. Голос у заморыша однако зычный. Говорит он скороговоркой, но четко и громко: читает поэму «Лейла и Меджнун». Увидев меня, паренек умолк, и все невольно обратили на меня внимание.

— Мир и здоровье вам, — поприветствовал я по-курдски собравшихся.

— И тебе того же! — ответил за всех широкоплечий и могучий, как шумевшая за окном чинара, старик,— Ты курд?

— Да.

— А откуда родом?

— Из Киштана.

— На своем веку я во многих местах бывал, — мелкой рябью побежали по лбу у старика морщинки, — а Киштана не слышал.

— Это под Миянабадом.

— А-а? Там живут курды?

— Да. Там целое княжество со своим войском.

— Они тоже шииты?

— Конечно.

— Куда только не забрасывает судьба курдов. Эй, хозяин, угости приезжего человека обедом! — крикнул старик чайханщику.

Болезненный юноша продолжал чтение. Затаив дыхание, собравшиеся слушали вечно молодую легенду о любви. Закусив, я бесшумно покинул чайхану. Людей так увлек рассказ о приключениях двух влюбленных, что никто не обратил внимания на мой уход.

По левому берегу речушки вьется, петляет между громадных лысых валунов дорога. Шумят на ветру сады; тенистые, с нагнувшимися до земли под тяжестью плодов ветвями.

А вот и центр Калата — городок Кабуд Гумбад. Узкие и кривые улочки, слепые глинобитные домики. И ни души на улицах, хотя полуденный зной уже спал, и солнце вот-вот коснется хребтины гор.

В центре Кабуд Гумбада возвышается мечеть со знаменитым голубым, — под цвет небосвода минаретом. Об этом минарете я наслышался всяких былей и небылиц еще с детства. Говорят, что в дни больших мусульманских праздников он раскачивается; что если прочесть непонятные надписи, которыми испещрен минарет от самой земли до подоблачной вершины, то можно без труда предсказывать все события; что взобравшемуся на минарет видна Мекка... Многое говорят. Но кто прочтет эти таинственные слова? Кто дерзнет взобраться по скользкой и гладкой как стекло стене под самые облака? А качается минарет и в самом деле. Всегда. Если долго смотреть на его маковку не мигая, то кажется, что минарет начинает качаться... Чудеса востока. Сколько их еще не разгаданных!..

— Паренек!— я остановил прохожего. — Ты не скажешь, где здесь пограничная застава?

Моя форма внушает почтение, и юноша бодрым голосом, подражая военным, говорит:

— В конце этой улицы! Рядом с двухэтажным домом.

По этим приметам я быстро достиг цели. Во дворе пограничной заставы меня повстречал офицер средних лет в форме лейтенанта.

— Господин лейтенант! Ождан Гусейнкули-хан по приказу штаба прибыл в ваше распоряжение.

— Меня зовут Аликпер, — офицер протянул мне руку. — Дорогой Гусейнкули-хан, вы прибыли мне на смену, а не в мое распоряжение. Вам придется командовать заставой.

— Приказ, дружище! По состоянию здоровья я должен покинуть Калат, а добровольно сюда никто и никогда не приходил. Да и не придет, могу тебя заверить.

Аликпер знакомит меня с заставой. Он торопится, ему не терпится покинуть ненавистный и страшный Калат. Лейтенант показал мне казарму, познакомил меня с солдатами, передал ключи от склада с боеприпасами и оружием.

— Крепость Калат, — старательно, но торопливо объясняет Аликпер между делом,— это огромный каменный мешок. Попасть в этот мешок можно лишь двумя путями: тем, которым воспользовался ты, да с севера — через ворота Нефта. Но северный путь более трудный, и ведет он к границе, так что этой тропой почти никто не ходит. А вот пограничникам без этого пути не обойтись.

На следующий день Аликпер повел меня в местечко Нефта. Это военный городок. Мирного населения здесь нет. Мы стоим с лейтенантом на холме.

— В той голубоватой дымке, — Аликпер указывает на север, где до самого горизонта простирается равнина, выжженная солнцем, там Туркменистан... Россия. Из их населенных пунктов ближе всего к нам Каахка и Теджен. А во-он железная дорога, поезд видишь?

По серой равнине далеко-далеко зеленоватой гусеницей ползет поезд, время от времени пуская в небо черные клубы дыма.

— Господин лейтенант, а вы здесь давно?

— Третий год.

— А почему именно в Калат вас послали?

— Это мне вместо подарка, — смеется Аликпер.

— Подарок?

— Да. Когда кровожадный Кавам-эс-Салтане отправил полтысячи жандармов в Гилян против Ходоу-Сердара, я имел неосторожность вот так же, как сейчас, малознакомому человеку сказать, что это — братоубийство. Ровно через два дня я получил «повышение» и был направлен сюда. Спасибо начальству за внимание и заботу.