Тихие Клятвы (ЛП) - Джилл Рамсовер

я должен был процветать по ту сторону закона.

Мой моральный компас был неисправен с рождения, и, более того, мне это нравилось.

Чувство вины было бессмысленным чувством, которым страдают слабые.

Я знал, что думаю, и отвечал за свои поступки, чтобы уверенно идти по жизни. Когда я согласился на просьбу Джимми жениться на итальянке, я принял это решение. Тогда я еще не знал, насколько глубоко я погружусь в это обязательство, но что-то внутри меня щелкнуло при виде Шай с Ноэми.

Я не просто хотел трахнуть свою невесту, я хотел ее всю.

Ее тело и покорность. Ее доверие и послушание. Даже ее вспыльчивый характер и сарказм.

Все это было моим, и я не собирался делиться.

Шай не была настоящей угрозой. Она никогда бы не посягнула на мою территорию, если бы знала, что я чувствую. Но теперь-то она точно знала. Не то чтобы это мешало ей нажимать на мои кнопки. Она всегда так делала, например, называла меня Ридом, когда никто другой не осмеливался. Я забил на это много лет назад — это подчеркивало, что я не Байрн. Никому больше не сходило с рук такое дерьмо, но Шай была мне как сестра. Великолепная бисексуальная сестра, которая была так же хороша в том, чтобы зацепить самую сексуальную девушку в комнате, как и в том, чтобы уничтожить соперника на боксерском ринге. Дядя Броуди хорошо ее обучил.

Хотя мой мозг понимал, что она не посмеет украсть то, что принадлежит мне, архаичное животное во мне было в ярости. Я ненавидел видеть их вместе и почти убивался при виде соприкосновения их рук. Это было интимно и предполагало такую степень близости между ними, которая приводила меня в ярость.

Ревность была не по мне. Я никогда не хотел женщину настолько, чтобы ревновать.

Но больше всего меня беспокоило то, как сморщилось лицо Ноэми, когда я сказал ей, что она единственная, кого я хочу. Как будто мысль о том, что наш брак — это не просто профессиональная договоренность, раздавила ее.

Мне нужно было поскорее увезти ее оттуда, пока я не сказал или не сделал что-нибудь, о чем потом пожалел бы. Как и чувство вины, я не любил сожаления, но я был опасно близок к тому, чтобы наброситься на нее и потом ненавидеть себя за это.

Не может быть, чтобы эта всепоглощающая потребность, которую я чувствовал, была односторонней. Если я застрял с этим удушающим чувством влюбленности, то она, черт возьми, тоже должна была это почувствовать. Я оголю ее полностью, тело и душу, чтобы доказать ей, насколько полно она принадлежит мне. Я сделаю все, что потребуется.

Если мне придется пройти этот коварный путь, я не собираюсь делать это в одиночку.

Но Ноэми была под охраной. Мне придется применить нужное количество силы и соблазна, чтобы не спугнуть ее. Это была единственная уверенность, которая удерживала мой контроль. Как только она ушла, я сел в машину и поехал прямо в спортзал. Если я не выплесну часть убийственной энергии, бурлящей во мне, я взорвусь.

Как обычно, Бишоп уже был там, болтая с кем-то из парней. Он прекратил свой разговор, как только увидел меня, и побежал трусцой.

— Привет, чувак. Я как раз собирался тебе позвонить. Получил информацию, которую ты хотел получить от моего парня.

Я перекинул свою спортивную сумку через плечо и поднял подбородок, чтобы он продолжил.

— Я проверил все. Ее школьная история и внеклассные занятия выглядели довольно стандартно. Во всем досье было только одно, что привлекло мое внимание, но это может быть пустяком.

— Расскажи мне.

— В ее медицинской карте были указаны сломанная ключица и другие ушибы после автомобильной аварии, в которой погибла ее мама, но никаких реальных повреждений горла не было. Синяк от ремня безопасности, но нет физиологического объяснения потери голоса. Доктор даже сделал запись, в которой упомянул возможную эмоциональную травму как фактор, и сказал, что рекомендует консультацию ее отцу, но не стал вдаваться в подробности, потому что формально она уже взрослая, и это было бы нарушением закона о конфиденциальности. Я прочитал весь отчет о происшествии, и все выглядело законно. Следователь не был одним из наших парней, но ничто не выглядело сомнительным. Как я уже сказал, это может быть пустяком. Я просто подумал, что стоит поднять этот вопрос до того, как я отправлю файл тебе.

Травма. Авария не могла быть легкой, но женщина, которую я знал, была далеко не травмирована. Если ее молчание не было физиологическим, то какова была причина? Почему она шесть месяцев молчала и почему ее отец принял ее состояние без вопросов?

Что-то не сходилось, и я был готов к объяснениям.

— Это отличная работа, Бишоп. — Я похлопал его по плечу. — Я переоденусь и встречу тебя на ринге.

— Позволь мне немного тебя помять, и мы будем считать, что мы в расчете. — Он сверкнул мегаваттной ухмылкой.

— В твоих мечтах, придурок. — Я нанес ему быстрый удар в брюхо и увернулся в сторону раздевалки, когда он замахнулся в ответ.

Мой дерьмовый день стал немного лучше. Мне все еще нужно было выпустить пар на ринге, но я уже не был таким кровожадным. Я сосредоточился на стратегии, а не на уничтожении. Пришло время заставить птичку в клетке петь, так или иначе.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Санте стоял на кухне, уставившись в открытый шкаф, когда я спустилась на следующее утро. Он был настолько погружен в свои мысли, что не услышал моего приближения, пока я не оказалась в пределах досягаемости.

Я положила руку ему на плечо и вопросительно посмотрела на него.

Он смотрел на шкаф, в котором хранилась наша коллекция кофейных чашек. Мама была заядлой фанатичкой кофе, пристрастившись к сложной процедуре приготовления капучино, которой она религиозно следовала каждое утро. Летом, когда я не ходила в школу, я каждое утро проводила с ней на кухне, разделяя ее привычки. Когда ее не стало, я уже не могла выпить кофе дома без нее. Именно поэтому я впервые начала свои ритуальные походы за кофе. Мне нужен был кофеин, но без душевной боли.

— Это странно. Иногда я почти забываю, что ее больше нет. Я начал доставать кружку для нее, как будто собирался запустить машину для приготовления капучино, а потом понял, что делаю. Это была мышечная память. Как будто мое тело каким-то образом забыло. — Он закрыл дверь и посмотрел на меня, его милые карие