Наплывы времени. История жизни - Артур Миллер

Я спокойно удалялся по 130-й улице все дальше от центра, и негры, провожавшие меня взглядом, казались приветливыми и дружелюбными. Однако я не забывал, что мы разные. Обычно приходилось драться только с белыми, с неграми — ни разу, и они, в свою очередь, не трогали и не угрожали мне, поэтому среди них я чувствовал себя в большей безопасности, чем среди сородичей, где был чужаком. И все-таки в них было что-то загадочное. Хотя бы потому, что я с трудом понимал их речь, несмотря на то что нередко, коверкая, передразнивал, считая себя прирожденным пародистом. В кино негров всегда показывали тупыми и неповоротливыми — увидев «привидение», они закатывали от страха глаза и казались совсем неопасными. Такова была порочная лепта Голливуда, внушившего мне ложное представление о том, что негры стоят особняком, а то и ниже белых и совершенно безобидны. Друг моего отца, богач, заставлял своего слугу-негра разнашивать ему ботинки, и меня это забавляло не меньше, чем его.

На одной из улиц за 130-й я притормозил, увидев несколько человек возле лежащего на тротуаре негра. Беспомощно мотая головой, он распухшим языком пытался дотянуться до мутного ручейка, бегущего вдоль тротуара. Кто-то произнес слово «газ», и я решил, что он наверняка наглотался его у себя на кухне и теперь мучается жаждой. Багровый язык на дюйм-другой не дотягивался до воды, но никто не пытался помочь ему. Люди стояли и молча смотрели на его мучения. Нырнув под сень раскидистых деревьев, я продолжал путь вдоль аккуратных негритянских домиков с чистыми крылечками и вымытыми окнами, мало отличавшихся от домов в центре, за исключением, пожалуй, того, что в них проживало больше народу.

Стало смеркаться, и я вспомнил о бутерброде, остановился, уперся в мостовую ногами и начал жевать. Обиды рассеялись сами собой. На улице было много пожилых негритянок, которые в этот час торопились сделать покупки на завтра. Грузные, они тяжело передвигались, казалось, у них у всех болят ноги. Дети бегали босиком, но не от бедности, а потому, что на Юге, где они жили раньше, это было привычно. Не помню, с чего я вдруг так решил, наверное, сказали они сами. Гарлем подействовал на меня успокаивающе, и я не спеша возвратился домой. Оставив велосипед в прихожей, с радостным нетерпением устремился к маме узнать, что будет на ужин. А сослужившую свою службу салфетку потихоньку водворил в комод.

Почти полвека спустя, в семидесятые годы, погожим весенним днем где-то в половине пятого я вышел из студенческого городка Сити-колледж, где читал лекцию, и обнаружил, что одиноко бреду по Конвент-авеню. У этого крутого подъема когда-то закончился мой велосипедный пробег. После лекции студенты-актеры показали несколько отрывков из моих пьес, приятно удивив прекрасным исполнением сцены из «Вида с моста», где Эдди играл кореец, Беатрис — еврейка, Марко — неф, а его брата Родольфо — китаец. Их безыскусная игра захватила меня, и, погруженный в свои мысли, я все дальше уходил от построенного в псевдотюдоровском стиле студенческого городка, где в 1932-м в течение двух недель безуспешно посещал занятия в вечерней школе, пока не бросил, потому что не мог высидеть после восьмичасового рабочего дня на складе автозапчастей. Единственное сохранившееся воспоминание о колледже — как я однажды заснул на лекции по химии, а потом еще раз, стоя с открытым справочником в руках в битком набитом читальном зале. Все места в огромной библиотеке были заняты, даже на широком подоконнике не пристроишься конспектировать, тем более что я приходил одним из последних и даже не мог пробраться туда. Время близилось к полуночи, а я крутился с шести утра: час двадцать с пересадкой на работу, сначала на троллейбусе, потом на метро — от Бруклина до перекрестка 63-й улицы и Десятой авеню, где в один прекрасный день вырос Линкольн-центр, — и вдобавок ко всему вечером в библиотеке в Гарлеме еще надо что-то зубрить о Версальском договоре. Я вернул библиотекарю книгу и шагнул в темноту, бесповоротно решив, что это не для меня.

И вот я снова вышел из дверей Сити-колледжа, на этот раз с удовольствием вспоминая игру студентов и любуясь на эту неизменно поражающую необычностью застройки часть города. Дойдя до перекрестка, я оглянулся в поисках такси. Широкие улицы были на удивление пустынны, машин не видно, кроме одной или двух. Взглянув на ясное, безоблачное небо, я краем глаза заметил, что из окон близлежащих домов за мной настороженно наблюдают несколько человек, все без исключения чернокожие. Возбужденно обсуждая что-то между собой, навстречу шли четверо или пятеро молодых негров, лет двадцати, не более. Заметив меня, они умолкли, выразив удивление, и расступились, чтобы дать мне дорогу. Оглянувшись, я увидел, что они смотрят вслед. Что бы это значило? Почему я вызвал у них такое любопытство? Со стороны колледжа меня нагнали две негритянки средних лет. Хорошо одетые, подтянутые, они улыбнулись, поравнявшись со мной.

— Вы ищете метро?

— Нет, хочу поймать такси.

— Такси? Здесь? Ну что вы, тут их не сыщешь.

Оказалось, они сотрудницы учебной части колледжа, только что прослушали мою лекцию и видели сыгранные студентами отрывки. До этого они долго разыскивали мои документы в архиве за 1932 год и, смеясь, доложили, что я успел нахватать самых низких оценок по всем предметам, которые весьма условно посещал в те две недели. Мы разговорились, однако я заметил, что улыбаются они как-то неестественно — чувствовалось, им неуютно беседовать со мною на перекрестке, и после нескольких фраз одна из них предложила проводить меня до метро в нескольких кварталах отсюда. Дородные негритянки всегда проявляли ко мне особое расположение. Я не без смущения поблагодарил, подумав, случись что, им придется защищать меня, поскольку они были покрепче — полные женщины, типичные представительницы среднего класса.

— Весьма признателен, но я, пожалуй, все-таки еще подожду, — ответил я.

Уходя, они не могли скрыть своего беспокойства. Оставшись на перекрестке, я поднял глаза — черные в окнах продолжали сосредоточенно наблюдать, когда же прикончат этого цыпленка. Я почувствовал, как цепко держат меня воспоминания о тех далеких днях, когда я мальчишкой, пыхтя, штурмовал на велосипеде эти подъемы и спуски. От фасадов домов с лепниной на карнизах и в проемах между окнами на меня все еще веяло буржуазной респектабельностью (некоторые из них напоминали фешенебельный, но безликий Шестнадцатый округ Парижа). Я не мог понять, почему теперь, как и тогда, не хочу взглянуть на вещи трезво и бежать отсюда без оглядки. Я чувствовал себя на этой улице Гарлема как дома. Мои духовные корни, если они существуют, уходили глубоко под эти тротуары, а фасады все еще излучали согревающее душу тепло. Разве я мог бежать, словно посторонний или пришелец? Прошло не меньше четверти часа, пока я решил, что стоит, пожалуй, вернуться в колледж и заказать такси, потому что солнце уже садилось. Только теперь стало понятно, что женщины не просто предлагали проводить до метро, но хотели, чтобы я добрался с ними до центра, поскольку одному здесь путешествовать было небезопасно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});