Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев

подарить землякам то, что ему самому было дорого и представлялось важным).

Осенью того же года он едет продолжать образование в Петербург. Здесь Нефедов поступает в Императорскую Академию художеств, одновременно посещает педагогические курсы, берет уроки в мастерской известного рисовальщика Д. Н. Кардовского («После московской школы тяжело… Живопись коричневая, а рисунок крепкий… Я три дня думал и все-таки решил к нему… Кардовский – умный художник»).

В фонде Ивановского художественного училища сохранились студийные работы Нефедова – это сильная графика, достойные образцы академического рисунка, который не менялся со времен Микеланджело, но в них еще нет ничего нефедовского – лишь образцовый уровень техники, владение разнообразными графическими приемами.

Нефедов был талантливый рисовальщик, но его тянуло в живопись, его звал цвет, и он не стал сопротивляться цвету – пусть зеленое будет зеленым, а синее синим, как ни красиво-заманчив черный!

Параллельно с учебой Нефедов сотрудничает в качестве иллюстратора с редакцией анархо-синдикалистского журнала «Жизнь для всех», издаваемого Владимиром Поссе. Компания опять подобралась нестыдная – на страницах журнала печатались Лев Толстой, Илья Эренбург, Максим Горький; Илья Репин публиковал здесь свои заметки об искусстве.

Думаю, что и сами идеи анархо-синдикализма – течения, направленного одновременно как против власти со стороны государства, так и против власти со стороны капитала, – были Нефедову близки и созвучны.

В 1916 году он призван в армию и пятнадцать месяцев служит под Псковом техником маскировки.

Далее очередное возвращение в Иваново – в самый разгар революционной смуты; власть захватили большевики.

5

Показательно, что, будучи человеком действия, Нефедов, когда его захватил водоворот бурных преобразований начала двадцатого века, фактически не отразил их в своем творчестве, хотя сам в юности пробовал роль авантюриста-подпольщика и борца за правду. На его полотнах того периода нет ни Ленина, ни Фрунзе, ни атрибутов революционной романтики или, напротив, впечатлений от стихийного варварства, зверств или мытарств.

Нефедов никогда не изображал разруху. Это не значит, что он стоял в стороне и не имел общественной позиции, – просто на его картины это не выносилось. Нефедову хотелось рассказать о главном. Он знал, что любая – демократическая, большевистская, самодержавная – накипь пройдет, а ветер все так же будет трепать стога, так же внезапно распогодится над розово-рыжим глинистым оврагом стальное небо, так же красноречиво будут молчать камни или алые маки в высокой траве.

В те годы, когда страна переживала гигантские социальные сдвиги, Нефедов пишет «Утром на Волге», «В уральском лесу», пойму реки, сенокос в поле, красный бревенчатый домик на бугре, кузницу у Приказного моста в старом Иванове.

Только ближе к старости, когда ему было за пятьдесят, художник вернулся к социальной тематике. Нефедова привлекают исторические сюжеты – видимо, те, что когда-то занимали его мальчишеское воображение, картины событий, свидетелем которых он стал (или мог быть) в революционном Иванове («Конспиративное собрание», «Горят дачи фабрикантов», «Выступление Афанасьева», «Выстрел по портрету царя»).

Должно быть, он никогда не был политически ангажированным человеком, и все его вольнодумство было естественным протестом против несправедливости и насилия со стороны государства, а не верности каким-либо вожакам или идеям.

Ни Разин, ни декабристы его не вдохновляли. Нефедов был делатель, конструктивный философ, искренне веривший в старый добрый лад, и его возмущало любое зло. Со злом, с пустотой он всю жизнь и боролся, в чем бы оно ни проявлялось. Покой для него был синонимом праздности; добро без дела, без запаха – не добро.

Картина «Кулачные бои на Ямах» (1930) – народное гулянье, молодецкая потеха, в которой идет ватага на ватагу. Есть и кровь, и побитые, но как это здорово – шумное, славное, гульливое, сборище, русская забава во всей красе. Здесь никто никому не враг – люди бьются без ненависти, и сами мужики с азартом катятся в яму, а убогие избенки катятся вместе с ними! Парни в полушубках угощают друг друга тумаками, словно порциями блинов, а кому не надо – тот и не суйся.

6

Елена Белянина:

«В 1936 году Иван Никандрович был арестован, доносы написали бывшие ученики по бывшим Свободным художественным мастерским. Некстати оказался и конфликт с одним художником-общественником. „Он у крестьянина отнял корову. Я ответил ему, что у меня с Вами ничего общего“. Из дома забрали книги и этюды, на допросе „упрекнули“: „Много церквей рисуете…“ Шесть месяцев Нефедов просидел в тюрьме, после ночных допросов месяц провел в психиатрической больнице. Далее был отправлен по этапу: Киров – Котлас – Княжий погост. Путь в 700 километров Нефедов прошел в лаптях, из одежды – ватные штаны, телогрейка и бушлат. Для добычи „северного угля“ под Воркутой было начато строительство железной дороги и шахт. Там и отбывал свой срок И. Нефедов: работал на лесоповале, был топографом, водомером. Зарисовки делал тайком, рисовать запрещали. В 1939 году вызвали для работы в театре: писал портреты Сталина, лозунги, театральные декорации. Разрешили делать зарисовки: вместо бумаги – курительная бумага, вместо красок – цветная тушь. Освободился Иван Никандрович в 1941 году, работал оформителем, снова преподавал».

7

Лагерные товарищи вшивали его рисунки в одежду и обувь, чтобы их сохранить и вынести «за колючку».

В личном деле Нефедова, хранящемся в Ивановском художественном училище, так и записано: «Репрессирован НКВД». Статья 58, параграф 10: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти».

Однако, несмотря даже на «политическую» судимость, в 1946 году Указом Президиума Верховного Совета СССР Нефедов награжден медалью за доблестный труд в Великой Отечественной войне. Год спустя в Иванове состоялась персональная выставка работ художника, приуроченная к его шестидесятилетнему юбилею.

В этот период – по памяти, по наитию – он пишет приковавший его судьбу Русский Север. «Заполярный пейзаж» 1947 года открывает дверь в пустынно-сиреневый простор снегов под нервно-желтеющим, чахоточным небом. Вдали, за плоской неподвижной тундрой – тонкая полоска гор, а на переднем плане – поросль узловатых кривых берез, изувеченных снегопадами и яростью буранов. Хорошо на воле! Стой и смотри, пока не забрали – в барак, в вечность… Личная драма и общее дело, общая Родина…

Советские искусствоведы писали об этом на своем языке: «Труд людей на просторах Большеземельской тундры отражен в картинах „Прокладка железнодорожного пути“, „Путь открыт“, „Хановей“ и других. Характерное для Нефедова лирическое восприятие природы нашло выражение в пейзаже „Весна в Заполярье“ (1947), в котором художник запечатлел неповторимое своеобразие наступления весны за Полярным кругом, когда просторы тундры залиты водой и на бесчисленных мшистых островах появляется первая хрупкая зелень. Она придает угрюмому северному пейзажу неожиданную нежность, которая