Враги. История любви Роман - Исаак Башевис-Зингер

— Да, отыскался у меня родственник. Я и не знал, что он жив.

— Он или она?

— Я же тебе сказал: родственник.

— Ты многое говоришь. Кто он? Откуда?

В этот момент Герман вспомнил имя, которое придумал, — Файвл Лембергер.

— И кем он тебе приходится? — спросила Маша.

— Родня по маминой линии.

— Кем?

— Он сын брата моей матери.

— Девичья фамилия твоей мамы Лембергер?

— Да, Лембергер.

— Кажется, ты называл другую фамилию.

— Ничего я не называл.

— До этого ты сказал, что ему около шестидесяти, как у тебя может быть такой старый двоюродный брат?

— Мама была самой младшей. Дядя был на двадцать лет старше нее.

— А как звали дядю?

— Тевье.

— Как? Тевье? Сколько лет было твоей матери, когда она погибла?

— Лет пятьдесят.

— Раз так, твоему дяде Тевье было семьдесят. Как у человека семидесяти лет может быть сын, которому за шестьдесят?

— Не забывай, что уже прошли годы после их смерти.

— Сколько лет? Расчеты не совпадают. Приехала твоя прежняя любовь, которая так сильно по тебе соскучилась, что дала объявление в газете. Зачем ты вырвал объявление? Испугался, как бы я не увидела имени и номера телефона? Я купила еще одну газету и пометила для себя и имя, и номер. Я скоро позвоню и узнаю правду. В этот раз ты с треском провалился! — сказала Маша. Ее глаза смотрели со смешанным выражением ненависти и удовлетворения.

Герман отставил тарелку.

— Звони хоть сейчас, и конец расспросам! — сказал он. — Давай звони! Мне невыносимы твои отвратительные обвинения!

У Маши поменялось выражение лица.

— Позвоню, когда захочу. Ешь, картошка остынет.

— Если ты мне не доверяешь, наши отношения совершенно бессмысленны.

— Да, бессмысленны. Вся моя жизнь сплошной абсурд. Но картошку тебе все равно придется съесть. Да, раз уж он сын брата твоей мамы, почему ты назвал его дальним родственником? С каких пор двоюродный брат — это дальний родственник?

— Для меня все родственники дальние.

— Расскажи об этом своей бабушке! У тебя есть эта девка, у тебя есть я, но вот возвращается какая-то холера из Европы, и ты бросаешь меня и бежишь ей навстречу. У нее может быть даже сифилис…

Шифра-Пуа подошла к столу:

— Что ты не даешь ему поесть?

— Мама, не вмешивайся! — раздраженно отозвалась Маша.

— Я не вмешиваюсь. Все равно ты меня не спрашиваешь. Разве ты ценишь мое мнение? Не нападай на него с упреками. Попадет, не дай Бог, не в то горло. Я знаю случай, как один человек, упаси Боже, так подавился из-за…

— У тебя на все найдется история! Он лгун, жулик, хуже некуда. У него даже мозгов не хватает на то, чтобы нормально соврать. — Маша обращалась одновременно и к маме, и к Герману. Ее рот скривился, в глазах появились зеленые огоньки, как у кошки.

Герман подцепил ложкой маленькую картофелину — круглую, молодую, мокрую от масла, обсыпанную укропом. Ему захотелось положить ее в рот, но он сдержался. «Ну, вот и пришел конец», — пронеслось у Германа в голове. Он получил обратно жену и потерял любовницу. Такой фокус проделала с ним судьба. «Гениальный ход», — подумал Герман, как будто бы он играл с судьбой партию в шахматы.

Герман заранее составил в мыслях историю про встречу с родственником во всех подробностях, позабыв лишь о том, что его память никуда не годится. Как говорится, у лгуна короткая память. Теперь он оказался в безвыходном положении. «Что ж, выбора нет, надо бежать», — подумал Герман. Краем ложки он разделил пополам нежную картофелину. Все вокруг стало серым, исполненным разочарования. «Рассказать ей правду?» — спрашивал себя Герман, но изнутри, из темноты его собственного «я» ответа не следовало. Он вспомнил древнееврейское выражение: «овед эйцес»[56]. Да, он оказался абсолютно беспомощен.

Несмотря на всю сложность положения, Герман был странно спокоен. Это было спокойствие преступника, схваченного за руку и знающего, что наказание неизбежно.

— Так почему ты не звонишь? — сказал Герман.

— Ешь, я сейчас принесу фрикадельки.

Герман жевал картошку и чувствовал, как каждый кусочек наполняет его жизненной силой. Сегодня он пропустил обед и, вероятно, похудел, потерял много энергии от того, что с ним произошло. Теперь у него появилось странное ощущение, что он приговорен к смерти и ест в последний раз перед казнью. Маша скоро узнает правду. Рабби Лемперт наверняка уже решил выгнать его с работы. Он, Герман, остался с какими-то двумя долларами в кармане. Что делать? Какую работу искать? Он не справится даже с мытьем посуды в ресторане. Перестав писать статьи для раввина, он подохнет с голоду. Такие, как он, не способны даже быть иждивенцами. Его обман раскроется при первом же расследовании.

После мяса Маша подала пудинг, а затем яблочное пюре с чаем. Герман планировал еще поработать ночью над рукописью для раввина, но его желудок отяжелел, на него напала усталость. Он поблагодарил маму и дочь за ужин, и Шифра-Пуа сказала:

— Что вы благодарите меня? Всевышнего благодарите.

И поднесла ему стакан для омовения рук и ермолку.

Герман начал бормотать первые стихи послетрапезного благословения. Затем ушел в свою комнату. Маша налила воды в раковину для мытья посуды. Было еще светло, на дереве во дворике щебетали птицы.

У Германа было чувство, будто сегодняшний день — самый длинный из всех летних дней на его памяти. Он вспомнил изречение Дэвида Юма о том, что нет логического доказательства того, что завтра снова встанет солнце. И если это так, то нет гарантии, что оно сегодня зайдет…

В комнате было жарко. Герман часто удивлялся, почему ничто здесь не воспламеняется от такой высокой температуры. Душными летними вечерами ему мерещилось, как пламя занимается на потолке, на стенах, на покрывале, на книгах и рукописях. Герман растянулся на кровати и закрыл глаза… Невозможное вдруг стало возможным. То, чего он даже не мог представить себе, вдруг стало реальностью. Кто знает, может быть, однажды он повстречает родителей, детей, отравленных газом и сгоревших дядей, теток, двоюродных братьев и сестер, друзей? Мир сделает виток, и прошлое будет прожито заново…

Сквозь дремоту он размышлял. Сегодня Тамара попросила у него адрес и номер телефона, но он только пообещал ей, что позвонит завтра. Он всем все обещал, никому не мог отказать. Чего же им всем тогда надо? Немного дружбы, чуть-чуть секса, чтобы забыть на время об одиночестве, о Катастрофе, о смерти. Каким бы бедным и ничтожным Герман ни был, от него зависели живые люди… Но все это имело смысл, пока у него была Маша. Если Маша уйдет, обе, Ядвига и Тамара, превратятся для него в обузу.

Герман заснул и снова проснулся. Был вечер. В другой комнате Маша разговаривала по телефону. Она говорит с реб Авромом-Нисоном Ярославером? С Шевой-Хадасой? С Тамарой?.. Герман прислушался. Нет, она просто болтала с другой кассиршей. Через некоторое время она зашла к нему в комнату в полутьме и спросила:

— Ты спишь?

— Я уже проснулся.

— Ты ложишься и сразу засыпаешь. Должно быть, твоя совесть чиста.

— Я никого не убивал.

— Ты убиваешь, убиваешь. Можно зарезать без ножа. Герман, я готова взять отпуск, — Маша изменила тон.

— С какого числа?

— Мы можем уехать в воскресенье вечером.

Герман ненадолго замолчал.

— У меня сейчас есть только два доллара и несколько центов.

— Возьми чек у раввина.

— Теперь уже даже не знаю.

— Ну, ты, наверное, хочешь остаться здесь со своей полькой или с кем-то другим. Весь год ты мне обещаешь златые горы и в последнюю минуту отказываешься от обещаний. Не думай, что получится меня обмануть. Все продумано и просчитано. Мне нельзя так говорить, но по сравнению с тобой Леон Торчинер — честный человек. Он тоже вешал лапшу на уши, но это было глупое хвастовство, россказни и фантазии. Его вымыслы никогда не приносили ему пользы. А ты обманываешь умно и изощренно. И все же, чтоб ты знал, я поняла все твои фокусы. Ты не хочешь ехать со мной, потому что не можешь оставить в одиночестве свою гойку. Теперь наверняка появился еще кто-то, или, может, ты сам дал объявление, чтобы меня запутать. Скоро я это узнаю, позвонив по тому номеру. Если такой адрес и номер существуют, я с легкостью узнаю, кто к тебе приехал и все остальное. Если же этого номера не существует, я пойму, на что ты способен. Так в чем суть твоих выходок?

— Позвони и узнаешь. За восемь центов будешь знать правду.

— Кто к тебе приехал?

— Мертвец с того света.

— Говори понятно!

— Моя умершая жена Тамара восстала из могилы. Накрасила себе ногти и приехала в Нью-Йорк, чтобы меня повидать.

— Что? Все может быть. Что произошло между тобой и раввином?

— Я опаздываю с работой. Я все погубил.