Синий маяк - Ксения Литвинова

Здесь корни решают захлопнуть ловушку, и нападают все разом. Мне мигом выворачивают руку и вырывают меч, а потом волокут по песку. Значит, песок сюда откуда-то наметает, так?

Я пытаюсь отбиться, но только сильнее запутываюсь. Эта пакость лезет под одежду и так сдавливает грудь, что кости вот-вот треснут. Если удавки доползут до шеи, то всё. Перо пока что за пазухой, и я отчаянно его сжимаю, но даже пальцем не могу двинуть. А корни с железным упорством затаскивают меня в узкий лаз. Должно быть, они его сами проделали. Дышать там нечем, на голову сыплется земля, и я внезапно понимаю, что могила готова.

Нечего и думать сдёрнуть с горла очередное щупальце, но нора нежданно обрывается. Корням приходится ослабить тиски, чтобы выбраться вместе со мной наружу. Я, наконец, делаю вдох — кажется, последний — и вытягиваю над головой Перо. Гибкие отростки упрямо взбираются по руке, но сверху уже летят искры — в сгусток копошащихся глаз и заодно мне за шиворот. Шуструю это заклинание забавляло, а корни сворачиваются злобными узлами и расстроенно отползают. Я выхватываю у них свой мешок, но не осмеливаюсь вернуться за мечом. Это плохо. По мечу меня быстро отыщут, и я спешу убраться подальше от норы под деревом.

Вокруг опять лес, но совсем другой. Деревья намного выше обычных, с угольной корой и такими раскидистыми кронами, что на земле почти также темно, как под землёй. Если из мрака выскочат волки, пиши пропало. Волки не показываются, но, пару раз провалившись в овраг, заросший зелёными глазами, я понимаю, что брести вслепую — верная смерть. Лучше переждать ночь на дереве.

И почему я не такой ловкий, как Эйка? Взбираться в кромешной черноте по чёрному стволу — сомнительная затея, но всё лучше, чем быть съеденным. Попутно я замечаю мелких зверьков — глазастые щупальца проросли их насквозь, но душить не торопятся, предпочитают растянуть удовольствие. Другую жертву — покрупнее и с копытами — корни запихивают в гостеприимно распахнутое дупло. Жертва визжит и брыкается. Так, к дуплам лучше не приближаться.

Я стараюсь, но не могу одолеть даже половину дерева. Руки и ноги так дрожат, что перестают подчиняться. В итоге я нащупываю крепкую развилку, приматываю себя верёвкой к стволу и в таком положении пережидаю ночь.

Сплю или не сплю — сам не разберу. Трудно отличить эту местность от ночного кошмара. Зрение почти бесполезно, но когда гул крови в ушах стихает, я начинаю слышать шум водного потока — справа и совсем рядом. Волчий вой — на почтительном расстоянии, ближе к побережью. Перекличку ночных птиц (я надеюсь, что это птицы) — в ветвях над головой. И деловитую возню корней — где-то внизу. Всё это мешает спать и думать, но оно и к лучшему. Потому что я думаю о Шустрой, а в рваных сновидениях опять вижу, как она шарахается от меня и обращается прахом.

На рассвете я открываю глаза от боли в ноге. Громадная бабочка вгрызается в меня с большим аппетитом. Я сбиваю нахалку сапогом, разминаю застывшие мышцы и ощущаю, как под рубашкой ползут тёплые капли. Сначала мне приходит в голову, что ночью был дождь. Но здесь такие кроны, что ливня даже слышно не должно быть.

Лишь распутав завязки плаща, я понимаю, что кровоточит давнишний шрам от клыков Эйки. С чего бы это? В любом случае кровь — это лишний след. Я прижигаю синей водой старую ранку и свежий укус бабочки, а потом заставляю себя поесть мяса из банки. С абрикосовым компотом. Любимый завтрак. Надо было прихватить того зайца, что болтался в корнях. Всё равно он был не жилец. Но я торопился найти убежище, да и теперь не жажду слезать вниз. Хочу сперва разобраться в обстановке, но мешают туман и боль в глазах. После круглосуточной темноты утренний полусвет нестерпимо слепит.

Немного проморгавшись, я отвязываюсь от дерева и огибаю ствол. Ветви густые, но осень в разгаре, и листьев мало. То, что листья жгутся, я уже оценил ночью, и теперь крайне осторожно переползаю от сучка до сучка. Я хочу понять, откуда доносится шум воды. И понимаю это довольно быстро.

Дерево уцепилось за край ущелья, на дне которого пенится водопад. Чудо, что я туда не свалился впотьмах! Действительно, костей не соберёшь… У меня начинает кружиться голова, я поспешно отвожу глаза и сталкиваюсь взглядом с замершим на той стороне оборотнем.

По-моему, это Лохматый. Мы глядим друг на друга, но он меня не видит. Днём оборотни ориентируются хуже, чем ночью. Но такое ощущение, что он и водопад не замечает — слишком невозмутимо стоит на краю головокружительной пропасти. К Лохматому подходят двое друзей и также обстоятельно разглядывают остатки моста.

На моей стороне тоже виден обвалившийся кусок каменной аркады. Теперь я даже рад тому, что переправа разрушена. Лохматый отправляет одного из подручных влево по стене, другого — вправо. Голосов не слышно, но я не могу отделаться от мерзкого ощущения, что меня ищут не для извинений. Уж больно недовольными выглядят волки! В груди опять разгорается тревожная дробь, и я отползаю назад по ветке.

Ничего, они ведь уйдут рано или поздно? Надо только подождать, уж это я умею.

Глава 5

Я провожу на дереве следующую ночь и ещё одну. Бежать нет смысла. И во тьме, и при свете волки меня догонят. Единственная надежда — затаиться. Чутьё у оборотней звериное, даже через магическую преграду они меня унюхали. Так и рыщут у обломков моста! Но переступить границу им не по силам. Убедившись в этом, я осмеливаюсь сползти на землю. А то как бы не прирасти к дереву! Глаза уже не болят, зато я разучился ходить. Но дорога неблизкая — успею освоиться.

Я стараюсь держать направление на юг. Если лес не станет водить по кругу, как город, то выберусь к берегу. Рано или поздно. Продвигаюсь я только днём и немного сбиваюсь со счёта дней, но где-то до первого снега. В лесу постепенно холодает, временами идёт дождь, но до земли долетают лишь одинокие капли. Ночую я на деревьях, подкрепляюсь своими запасами. Или птичьими яйцами, когда получается расколоть скорлупу. Иногда удаётся хорошо поставить силок и изловить мелкого зверька. В меру питательного. Зверьки покрупнее рассматривают как пищу меня, но мало кто из них лазает по деревьям.

Лишь однажды, в синем вечернем сумраке за мной упрямо карабкается что-то тёмное и гладкошёрстное, длинное, на восьми цепких