Эстафета поколений: Статьи, очерки, выступления, письма - Всеволод Анисимович Кочетов

дела, которое творят наши рабочие, наши крестьяне.

Чем ближе художник слова стоит к народу, чем глубже проникает он в смысл всего происходящего в стране и в мире, чем шире его горизонт и чем точнее выбрана точка обзора событий, тем значительнее, правдивее, ярче его произведение. А приблизиться к народу, не отрываться от него, расширять свой горизонт, занимать наиболее верную позицию ему неизменно помогала и помогает партия великого Ленина.

В тот нервный, суетливый период волюнтаризма, который начал было укореняться в наших центральных газетах и журналах под широковещательным наименованием «великого десятилетия», когда в спешке с водой, в которой отмывались действительные наши недостатки, чуть было не выплеснули и самого ребенка, в тот период никто формально не отменял основополагающих документов партии по вопросам литературы и искусства. Никто не заявлял о том, что ленинские требования к литературе устарели, утратили свое значение, сданы в архив. Нет. Но вместе с тем все чаще стали слышны голоса, вещавшие о том, что художественное творчество — это такая область человеческой жизни, куда не имеет права сунуть свой нос никто и ничто. Оно-де не поддается руководству, оно — вне влияния, оно — от господа бога, и только бог — судья творцам прекрасного.

Это было, товарищи, отступление. Его надо называть своим именем. Не по всему, конечно, фронту, далеко не по всему отступали и не все отступали. Происходило это на тех участках, где идейный противник оказался понахальнее и пошел, как говорили во время Отечественной войны, в «психическую атаку». Тут кое-кто из литераторов и кое-кто из идеологов, скажем прямо, дрогнул. Одни впали в панику, другие попрятались, приумолкли. И вот посыпались тогда на головы читателей всяческие Иваны Денисовичи и Матрены с их дворами и шумные спекулянтские стишки. Хлынули на подмостки театров и на экраны кинематографов серые, убогие пьески и кино-фильмики и те книги, о которых сегодня несколько раз говорили так взволнованно с этой трибуны. И очень жаль, что не все призванные осуществлять руководство литературой и искусством выстояли перед «психическим натиском».

Фокус психических атак на фронте литературы и искусства заключался в том, что тут жонглировали понятиями «свободы творчества» и невозможностью творить «по указке», «по заказу». При этом «указкой» называлось осуществление руководящей роли партии, а «заказом» — требование партийности в художественном творчестве.

Разве можно, мол, под каким-то руководством создавать истинно прекрасное? — слышались такие пугающие обороты... Поразительно, что говорили и говорят это зачастую те же самые люди, которые восхищаются, скажем, «Сикстинской мадонной», восторгаются «Джиокондой», задирают шапки, бывая туристами в Италии, перед стенами римского Колизея или египетскими пирамидами. Но «Сикстинская-то мадонна» была написана Рафаэлем не для собственного созерцания в свободные минуты, а по заказу. И по заказу кого? Ватикана. И Колизей строили по императорскому заказу к каким-то грандиозным празднествам, а пирамиды имели и вовсе самую что ни на есть утилитарную цель — покрепче спрятать тела фараонов и те сокровища, которые с ними вместе туда погребались. А «Джиоконду»-то, портрет Моны Лизы, великому Леонардо заказал законный супруг этой итальянской дамы... Что, эти творения мирового искусства, его уникальнейшие сокровища стали от того хуже, что сделаны были по заказу? А если заказ художнику, социальный заказ дают народ, революция, идея построения небывалого общества — коммунистического? Это разве зазорно? Это сковывает, ограничивает? А не напротив ли? Все лучшее, что создано советской литературой за великое — не десятилетие, а пятидесятилетие, создано именно по такому заказу: в атмосфере добровольного, сознательного, радостного служения художника своему народу. А все бездарное, злопыхательское, никчемное — при отречении от своего гражданского долга, в пресловутом «состоянии свободы». Свободы от чего, спрашивается? И свобода ли это?

Разве желание потрафить буржуазному Западу, заслужить лицемерную похвалу в парижских «Фигаро» и «Матен», в нью-йоркских журналах и журнальчиках можно назвать свободным желанием? Разве, когда созданное тобой какие-то ловкие зарубежные руки направляют против твоего народа, ты при этом свободен? А не находишься ли ты вольно или невольно на службе у чужаков?

Больше партийного внимания литературе! Больше партийного влияния на литературную среду! Позовите вы, люди такой громадной, значительной области в нашей стране, позовите к себе писателей. В ваши чудесные индустриальные подмосковные города, в ваши села. Поактивнее это делайте. Чтобы пришли литераторы к рабочим, к колхозникам, туда, где создают, строят, мечтают. Сколько судеб! Сколько жизней человеческих!.. Сколько того, что мы называем жизненным материалом! Это же основа романов, основа кинофильмов, пьес, рассказов, поэм.

О литературе надо печься по-ленински, она — грозное, массовое оружие. Играть с этим оружием никак нельзя. Оно подготовляет революции, но оно подготовляет, как мы знаем, и контрреволюции.

Иные распрекраснейшие постановления не смогут сделать того, что может сделать в области идеологии одна книга, один кинофильм. А если их десятки? Если их сотни?

Вспомним, что одна литература, наша, советская, социалистическая, воспитывала Чкалова, Матросова, Гастелло, Зою, молодогвардейцев, а другая — мы знаем ц видим сегодня — воспитала тех мясников, которые жгут напалмом деревни Вьетнама, истязают, мучают женщин и детей. Одна литература стремится сделать человека лучше, чище, красивее; другая пробуждает в нем все первобытное, звериное. Мы отвергаем эту, вторую, вместе с тем миром, который ее породил.

Наша дорога — дорога советских литераторов, до конца принявших ленинское требование о партийности литературы, при всех сложностях этой дороги, всех ее трудностях, остается по-прежнему прямой и ясной: быть с партией, быть с народом, жить и работать для народа.

1968

О СЕБЕ

Ни мой отец, саратовский крестьянин, в течение 25 лет служивший простым солдатом в старой царской армии, ни моя мать, дочь деревенского столяра, не могли, разумеется, и мечтать о том, что я, восьмой ребенок в семье (последний ребенок), в будущем буду писать книги. Поскольку я, как уже говорилось, был восьмым ребенком, само собой разумеется, что мое рождение ни у кого не вызвало большой радости. Поэтому никто серьезно не занимался моим воспитанием и в семье я пользовался довольно большой свободой.

Родился я в Новгороде в 1912 году, в этом городе наша семья осела после увольнения моего отца из армии. Новгород — древний русский город, знаменитый своими историческими памятниками, которые народ сохранял столетиями и любовно сохраняет до настоящего времени. В центре возвышается крепость — кремль со стенами и