Леди и джентльмены - Джером Джером

Спустя три дня он без объявления ворвался в мой кабинет — очевидно, близкие друзья всегда так поступают — и попросил прощения за то, что не зашел раньше. Я простил.

— Встретил на улице почтальона, — сообщил он, протягивая голубой конверт. — Вот это пришло на ваш адрес.

Я посмотрел и увидел счет за воду.

— Возмутительно! — продолжал он. — Это счет за период до двадцать девятого сентября. Нельзя оплачивать его в июне.

Я ответил, что за воду положено платить — не важно, в июне или сентябре.

— Дело в принципе, — настаивал он. — Почему мы должны платить за воду, которую еще не использовали? Какое право они имеют заставлять нас платить раньше?

Он умел говорить красноречиво, а я, болван, честно слушал. Не прошло и получаса, как он убедил меня в том, что вопрос непосредственно связан с важнейшими правами человека: если я заплачу четырнадцать шиллингов десять пенсов в июне, а не в сентябре, то окажусь недостойным тех привилегий, которые завоевали предки.

Он заявил, что водопроводная компания действует преступно, и по его настоянию я сел и настрочил руководителю оскорбительное письмо.

Вскоре личный секретарь руководителя ответил, что в соответствии с занимаемой мной позицией компания считает своим долгом рассматривать случай в качестве судебного прецедента и выражает надежду, что мои адвокаты вплотную займутся этим делом.

Когда я показал ему письмо, он чрезвычайно обрадовался.

— Положитесь на меня, — заявил он, засовывая конверт в карман. — Уверен: удастся преподать злоумышленникам полезный урок.

Я положился. Единственным моим оправданием может служить обстоятельство, что в те дни я был погружен в сочинение произведения, которое принято называть комедийной драмой, и скромный рассудок оказался всецело поглощен работой.

Решение городского магистрата немного остудило мой пыл, однако лишь усилило его рвение.

— Все члены магистрата, — заявил он, — старые болваны, а наше дело должен рассматривать судья.

Судья оказался любезным пожилым джентльменом. Впрочем, это обстоятельство не помешало ему заявить, что, учитывая неудовлетворительную формулировку подстатьи, он не может позволить компании понести издержки. В результате мне пришлось раскошелиться на сумму около пятидесяти фунтов, включая начальные четырнадцать шиллингов десять пенсов.

После этого дружба наша несколько остыла, однако жизнь в лондонском предместье диктовала свои условия: мне и впредь доводилось часто его видеть и слышать.

На различного рода собраниях и встречах он особенно выделялся, а приподнятое настроение делало его невероятно опасным. Ни один человек на свете не мог бы трудиться на благо общества более самоотверженно и порождать большее количество несчастий.

Однажды на Рождество, приехав навестить одного из знакомых, я обнаружил в гостиной компанию из четырнадцати-пятнадцати пожилых леди и джентльменов. Все они послушно семенили вокруг расставленных в ряд стульев, а Поплтон (так звали нашего неравнодушного героя) играл на пианино. Время от времени он прерывал музыку, и тогда каждая из жертв устало плюхалась на ближайший стул, даже не пытаясь скрыть радости по поводу минутного отдыха. Усаживались все, кроме одного из участников, которому стула не хватало. Тот (или та) тихонько удалялся, сопровождаемый завистливыми взглядами оставшихся. Я стоял возле двери и с недоумением наблюдал за странной сценой. Вскоре ко мне присоединился один из выбывших из игры счастливчиков, и я поинтересовался, что могла бы означать церемония.

— Не спрашивайте, — ворчливо отозвался тот. — Очередная нелепая затея Поплтона. — Участник развлечения нахмурился и озлобленным тоном добавил: — А потом предстоит играть в фанты.

Дворецкий все еще ждал удобной возможности объявить о моем приходе. Я дал ему шиллинг, чтобы он этого не делал, и незаметно выскользнул за дверь.

После сытного обеда Поплтону ничего не стоило затеять танцы и потребовать вашей помощи, чтобы немедленно свернуть ковры или передвинуть пианино в противоположный угол.

Он знал такое количество салонных игр, что вполне мог бы организовать собственную камеру пыток. В разгар увлекательной беседы или приятного уединенного общения с очаровательной дамой рядом внезапно возникало румяное лицо и раздавался жизнерадостный голос:

— Пойдемте, пришла очередь литературных игр.

Он тащил вас к столу, клал перед носом листок бумаги и ручку, приказывал описать любимую литературную героиню и не отходил до тех пор, пока задание не было выполнено.

Он совсем себя не жалел. Неизменно предлагал свои услуги, когда требовалось проводить на станцию пожилую леди, и никогда не уходил, пока не поможет подопечной благополучно сесть не в тот поезд. Обожал играть с детьми в дикарей и умудрялся напугать их до такой степени, что бедняги всю ночь не могли заснуть.

Если судить по намерениям, то он был добрейшим из смертных. Никогда не навещал больных бедняков без гостинца в кармане, будто бы специально рассчитанного на то, чтобы принести дополнительный вред и без того шаткому здоровью. Страдающим морской болезнью непременно устраивал прогулку на яхте (всецело за свой собственный счет), а последующие мучения воспринимал как черную неблагодарность.

Он обожал организовывать свадьбы. Однажды умудрился спланировать церемонию таким образом, что невеста появилась у алтаря на три четверти часа раньше жениха, что несколько омрачило предназначенный для чистой радости день. В другой же раз вообще забыл пригласить священника. Но всегда был готов признать свою ошибку.

На похоронах он тоже оказывался в первых рядах и убедительно указывал сраженным горем родственникам на преимущества смерти, не забывая при этом выразить благочестивую надежду на то, что и они скоро последуют тем же курсом.

И все же больше всего он любил участвовать в чужих семейных ссорах. Ни один домашний скандал в радиусе нескольких миль не обходился без его активного содействия. Как правило, поначалу он выступал в роли посредника, а заканчивал процесс в качестве главного свидетеля обвинения.

Будь он журналистом или политиком, удивительная способность совать нос в чужие дела принесла бы немалую пользу. Ошибка же заключалась в том, что полезный дар реализовался не в тепличных условиях искусственно созданного мира, а в самой обычной жизни.

Жизнь напоказ

Когда мы встретились впервые, он сидел, прислонившись спиной к стволу аккуратно подстриженной ивы, и курил глиняную трубку. Курил очень медленно и очень добросовестно. После каждой затяжки вынимал трубку изо рта и разгонял дым кепкой.

— Плохо себя чувствуешь? — поинтересовался я из-за дерева, на всякий случай приготовившись бежать: давно известно, что ответы больших мальчиков на глупые вопросы маленьких мальчиков, как правило, доставляют последним мало радости.

К моему удивлению и облегчению — взглянув еще раз, я понял, что недооценил длину его ног, — он воспринял любопытство как вполне естественное и ответил с искренней прямотой:

— Пока еще ничего.

Мне захотелось составить ему компанию, и, судя по всему, он воспринял мое стремление с благодарностью. Я вышел из укрытия, уселся напротив и принялся молча его рассматривать. Через некоторое время он произнес:

— Пробовал когда-нибудь пить пиво?

Я честно признался, что не пробовал.

— Жуткая гадость, — заметил он и даже вздрогнул от отвращения.

Воспоминание о прошлых неприятностях немного отвлекло его от нынешних мучений, и курить он продолжал спокойно и без видимого отвращения.

— А ты часто пьешь пиво? — уточнил я.

— Да, — мрачно отозвался он. — У нас в пятом классе все парни пьют пиво и курят трубки.

Еще несколько затяжек, и бледное лицо приобрело зеленый оттенок.

Он внезапно встал и направился к кустам. Не дойдя до цели нескольких шагов, остановился и, не оборачиваясь, быстро предупредил:

— Ты, мелкий! Если пойдешь за мной или начнешь подсматривать, заработаешь подзатыльник.

После чего со странным бульканьем скрылся в зарослях.

В конце семестра он уехал, и в следующий раз мы встретились, когда оба были уже молодыми людьми. Случайно столкнулись на Оксфорд-стрит, и он пригласил провести несколько дней у его родных в графстве Суррей.

Я приехал и нашел его изнуренным и подавленным; он то и дело вздыхал. Во время прогулки по деревне настроение заметно улучшилось, однако стоило нам вернуться домой, как он опомнился и снова принялся вздыхать. За обедом ничего не ел, лишь выцедил бокал вина да раскрошил кусок хлеба. Видя это, я забеспокоился, однако все родственницы — распоряжавшаяся домом незамужняя тетушка, две старшие сестры и оставившая мужа в Индии близорукая кузина — выглядели откровенно очарованными. Они переглядывались, заговорщицки кивали друг другу и улыбались. Однажды, забывшись, он проглотил кусочек мяса; дамы дружно удивились и заметно погрустнели.