Гора Лунного духа или Побеждённые боги - Валерий Язвицкий

— Лину Бакаб, у жрецов всюду глаза и уши.

Они вползли в густую рощу оливковых деревьев и скрылись между стволами.

— Теперь бежим, — шепнула Бириас, и они побежали, стараясь миновать сучья, чтобы не было шума.

Роща стала заметно редеть. Снова припав к земле, они медленно двигались туда, где опять начинались кустарники, и над которыми высился так близко мрачный склон горы, чернея трещинами и выставляя уступы. Это было то место, где Пьер думал начать восхождение.

Никогда такой подъем духа не владел им, как теперь. Всем существом ощущал он, что встает на узкую грань жизни и смерти, своей и Бириас. Мысли вихрем неслись в его голове, но больше и больше крепло его самообладание. Он снова чувствовал себя путешественником и привычным жестом рука его сжимала револьвер.

— Пусть мы погибнем, — шептал он, — но они дорого заплатят за эти две смерти!

Вдруг Бириас, будто пронзенная копьем, откачнувшись назад, припала к земле. Медленно повернула к нему искаженное яростью бледное лицо и жестом указала вперед, к подножью горы. Пьер, всмотревшись, увидел двух жрецов как раз у места его паденья, там, где они хотели взобраться на гору. Жрецы, не было сомнений, сторожили это место, но смотрели в противоположную сторону от Пьера.

— Их двое, — шепнул Пьер, — и я убью их прежде, чем подоспеют другие.

Но Бириас покачала головой и молча указала в кусты у подножья горы. Там в лучах солнца, на расстоянии нескольких шагов от двух жрецов, сверкали среди ветвей и листьев наконечники бронзовых пик. Это была засада.

— Жребий вынут, — подумал Пьер, — вышло: смерть!

Бириас билась в беззвучных рыданиях и, царапая землю, шептала:

— Это Лианур… Лианур предала нас… Мы умрем, Лину Бакаб…

Но Пьером овладело странное спокойствие неизбежности. Смерть решена судьбой, но как умереть, это должен решить он сам.

— Сегодня день жертвы, — думал он, — и мы придем туда, на холм с водоемом, где идол Паруты, где на стене из камня разложены белые черепа жертв.

Ему вспомнилась ярко картина первого дня в Паруте, когда погибли хартумцы. Он видел ясно и эту площадку, где под трубы скакали жрецы у каменной статуи, и где теперь врыт деревянный крест для него, для пришедшего вновь Лину Бакаба.

Ненависть к дикому изуверству отвратительной религии наполнила его грудь.

— Пусть я умру, пусть умрет и она, — неслось в его мыслях, — но я разоблачу перед рабами этих кровопийц, я убью главных из них.

Твердый и спокойный, он властно коснулся плеч Би-риас и сказал ей, верившей в его божественность, как должен говорить сын бога:

— Перестань, женщина, Лину Бакаб не боится смерти. Ты любишь Лину Бакаба, и он испытал твою веру. Нынче же, не успеет зайти солнце, я возьму тебя и унесу в своих объятиях, на груди своей, к отцу Паруте.

Бириас, будто охваченная гипнозом божественных слов, сразу затихла. Только девственно-цельным натурам, только детям природы дано так переходить из одного настроения в другое. Пламенной верой и любовью заблистали глаза ее, и она прошептала:

— Верую, господи! Пусть распнут меня вместе с тобою…

Кровью обливалось сердце Пьера, но ему было бесконечно жаль любимое им существо, и он хотел, чтобы смерть ее была легкой и даже желанной. Смутно мелькнули пред ним образы христианских мучениц, что на арене римского цирка сияли блаженством и радостью среди рева зверей и стона умирающих.

— Бириас, жена моя, — сказал он нежно, — проведи меня на холм, к богу Паруте, чтобы никто из жрецов не заметил нас. Верь мне, дитя мое, горе им будет!

И, охваченная новым порывом, Бириас повлекла его в сторону от оливковой рощи. Задыхаясь и задевая за сучья, бежали они между оливок, потом, пригнувшись к земле, пробежали в душистых зарослях олеандра и, завернув крутым кругом, направились прямо к холму со ступенями, который наполовину выходил наружу из стен двора.

Солнце пылало над горными хребтами, в его лучах сверкали озеро и река, а там, на холме, видно было, как по каменному телу бога Паруты бегали яркими вспышками блики от водоема. Жители Паруты, вышедшие в поля для работ, с удивлением и страхом глядели на бегущих Пьера и Бириас. Все знали, что сегодня, когда солнце начнет скатываться с вершины неба, Лину Бакаб начнет свои муки за их грехи. Они остановились и смотрели им вслед, не понимая, что это значит.

Но когда Пьер и Бириас добежали до холма, любопытные кучками стали собираться туда же. На мгновение Би-риас заколебалась у ступеней, на которые не могли восходить женщины и непосвященные, но тотчас же, пьянея экстазом, взлетела вверх по ступеням, увлекая Пьера.

Крик ужаса вырвался из толпы, пораженной этим кощунством. Но Бириас ничего не слышала и не замечала.

— Здесь, — воскликнула она, подбегая к идолу Пару-ты, — здесь три священных ножа Паруты! Их берет только главный жрец, но ты, Лину Бакаб, сын Паруты, ты можешь их взять!

Смелым движением она отодвинула камень у ног изваяния, и Пьер увидел три бронзовых ножа-ятагана, украшенных драгоценными камнями.

— Лину Бакаб, — задыхаясь, шептала Бириас, — возьми себе два, в обе руки, а один дай мне!

Пьер улыбнулся и, вынув револьвер, сказал ей:

— Бириас, дорогая моя, вот оружие бога — оно мечет молнии и убивает людей далеко стоящих. Не бойся, дитя мое, я поражу многих, и мы вознесемся на небо. Но ты не бойся, стой смело со мной и не пугайся ни грома, ни молний, которые полетят из руки моей. И, если ты хочешь быть со мною, на небе, не отходи и не беги в страхе.

Он обнял и поцеловал ее под гул и рокот собравшейся толпы. Людские волны, рокоча многоголосным говором, будто плескались у ступеней, но никто никогда не осмелился бы наступить на самую первую из них.

Бириас, вспыхнув от ласки, упала ниц перед Пьером и, облобызав его колена, молча поднялась и все же, свершив еще преступленье, сама взяла ножи. Два дала она Пьеру.

— Возьми, Лину Бакаб, — услышал он боязливую нежную мольбу, — возьми…

Пьер взял их и засунул за пояс. Бириас крепко сжала третий, и среди гула и криков толпы он слышал ее страстный трепещущий голос:

— Лину Бакаб! Я телом своим закрою тебя, но, когда ты умрешь, я пронжу свое сердце у твоих ног!..

Гулкий удар барабана покрыл все звуки. Бириас вздрог-нула и побледнела, прижавшись к Пьеру. Барабан продолжал грохотать тревожными ударами, и такими же тревожными и мрачными отзвуками отвечали ему стены цирка и горы.

Пьер видел, как в храме забегали и засуетились жрецы. Но вот смолк барабан, и мертвая неподвижная тишина водворилась повсюду. На площадку храма выходили группы жрецов с ножами и пиками. При ритуале Вакаба они все должны плясать священный танец с оружием в руках.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});