Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков

Осип?!

Ваня открыл рот, чтобы крикнуть, но язык пристыл к гортани, перед глазами метнулись размытые тени, а в перехваченном горле сухо заходила колючая судорога.

— О-сип?!

Астахов упал на колени рядом с телом и, превозмогая страх, дернул того за плечо. Мужчина перевернулся, и Иван увидел белые губы и полуприкрытые темными веками глаза.

Но это был не Осип.

И губы, и глаза, и отвисший подбородок, по которому стекала струйка крови из проломленного виска, принадлежали поваро-шоферу Степана Семеновича Гарпагина — Жаку.

И кровь еще не застыла.

Астахов дернулся, как будто к нему приложили электрошокер: он подумал, что убийца, быть может, еще здесь, и что он вполне может убить и его, Ивана Астахова.

И вот тут в одном из углов, клубящихся завораживающим мраком, Ивану Санычу почудилось движение. Кто-то шевельнулся, кто-то стронулся с места. Ваня отпрыгнул от трупа Жака и буквально ломанулся обратно в лаз, через который пролез в этот злополучный подвал.

Он поцарапал себе руки, ободрал ноги, прикусил язык, когда ударился головой о стену, — но выскочил из подвала, как черт из табакерки.

— Оси-и-ип! Оси-и-иип!! — Ваня метнулся по комнате, потом выскочил в свою спальню и включил сразу же и верхний свет, и ночник. — Дядя Степан!

Послышались чьи-то тяжелые шаги, Иван сжался и на полусогнутых заполз в угол. В комнату вошел Осип. Он был в одних трусах в цветочек и на ходу непрестанно почесывал свою волосатую грудь с таким видом, словно там завелись известного рода насекомые.

— И чаво ты орешь-от? И чаво ты орешь? — выговорил он, но Ваня машинально отметил, что вид у Осипа отнюдь не сонный, хоть и весьма недовольный, и что он выглядит взбаламученным и возбужденным.

…Неужели это он убил Жака?

Но зачем? Чем ему успел досадить этот довольно милый француз, непонятно каким манером терпевший выходки своего скупого и жлобливого хозяина?

— Осип… это ты?… Ты — его?…

— А чаво ж? Я.

Ваня рухнул на кровать, глядя на Моржова обессмыслившимися телячьими глазами.

— Но зачем? — выговорил он. — Зачем ты…

Осип передернул плечами:

— Да чаво тут такого, Саныч? Чаво с тобой случилось? Сам, что ли, никогда?…

— Да ты что! — петушиным фальцетом выкрикнул Иван Саныч. — Ты!! Уголовник! Гнида! Рецидивист! Да ты что же, скотина, натворил?!

Осип нахмурился. По его одуловатому краснокирпичному лицу пробежало облачко, а на широких скулах заходили крепкие желтоватые желваки.

— Ты, никак, сдурел, Астахов? — грубо сказал он и свирепо шмыгнул носом. — Проспись, дубина. Пить тебе надо меньше, а то сам ишшо сопли не дожевал, а в глотку бухло льешь, как настоящий.

Тяжело дыша, Астахов лег спиной на кровать, косясь на Осипа одним налившимся кровью мутным глазом. Грудь его ходила, как кузнечные меха, лицо выражало почти физическое страдание.

В этот момент появился Гарпагин — в старомодном колпаке, в бежевых панталонах и пушистых бесшумных тапочках. В руке он почему-то держал фонарик.

— Что за шум? — спросил он. — В чем дело? Почему вы так кричите, Иван?

Астахов хотел было отвечать, но единственное, на что он сподобился — это потыкать пальцем в направлении Осипа, ловя при этом воздух ртом, как, верно, делала бы пожелавшая научиться говорить болотная жаба.

— Да я вообще-от не понимаю, о чем ор, — сказал Моржов. — Мне так кажисси, Семеныч, что у Вани кукушку сдернуло. Пить надо меньше. Он меня так встретил, как будто я — не я, а ентот… тень отца Омлета.

— Жак… Жак, — выговорил Иван.

Гарпагин побледнел. Фонарик дернулся в его руке и упал на пол.

— Что такое с Жаком?

Ваня приподнялся на кровати и наконец выговорил:

— Жака убили. Он в подвале… мертвый. С разбитой головой. Только что… только что видел.

— Да ты что такое говоришь? — замахал на него руками Степан Семенович. — Как его могли убить, если он еще недавно валялся пьяный в дым в гараже? Ты, наверно, в самом деле перепил, Иван.

— Ну так сами посмотрите… — отозвался тот.

Осип снова пожал плечами и принялся интенсивно расчесывать грудь.

— И как он мог попасть в подвал, если ключи у меня, и больше их ни у кого нет? — продолжал Гарпагин. — Да и ты… ты-то как мог попасть в подвал? Не говори глупостей и проспись, племянничек.

— От и я ему то же самое грю, — одобрительно откликнулся Осип.

Такая недоверчивость взбесила вспыльчивого Астахова и мгновенно придала ему сил. Он вскочил и забегал по комнате, а потом буквально рявкнул на дядюшку и Осипа:

— Ну так пойдемте посмотрим! Пойдемте, пойдемте!

Гарпагин поднимал с пола разбитый фонарик. При словах Ивана он вторично выронил многострадальный осветительный прибор и выговорил:

— Да что ты баламутишь? Ну пойдем, пойдем! Только прежде ты объясни, как ты мог попасть в подвал и увидеть там якобы труп Жака, если ключи у меня, а подвальная дверь заперта? А?

Астахов глянул на Осипа: тот воровато отвел маленькие мутные глазки, во взгляде которых читалась досада.

— А очень просто! — сказал Астахов. — Нет, пойдем посмотрим!

Без дальнейших препирательств и разглагольствований они спустились в подвал, но не тем путем, каким проходили туда Ваня и Осип за вином и как проник туда Астахов буквально несколько минут назад, — а по длинной темной лестнице, в конце которой должна была поджидать их массивная дубовая дверь, преграждавшая вход в подвал.

Дверь была приоткрыта.

Гарпагин издал длинный стон и семимильными шагами, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, бросился в свое вожделенное хранилище. На предпоследней ступеньке он едва не навернулся и с трудом сохранил равновесие, но сейчас вовсе не это волновало почтенного рантье. Он наскочил на дверь, провел рукой по стене, ища выключатель.

Брызнул свет. Гарпагин, задыхаясь, ввалился внутрь и остановился на пороге.

Из-за его сутулых плеч осторожно выглядывали Осип и Иван Саныч.

Первый раз они видели подвал сен-денийского дома освещенным. Просто все свои многочисленные посещения винного погребка, располагавшегося в пределах этого подвала, они совершали вороватыми набегами, не включая света. Истинные размеры подвала выяснились только сейчас.

Это было очень просторное помещение с низким сводчатым потолком и несколькими рядами шкафов. Пролом, сделанный Осипом и Иваном Санычем в полу Осиповой комнаты, должен был находиться у самой дальней стены. Рядом с колонной, рядом с телом Жака.

На секунду у Ивана Саныча закрылось сомнение: быть может, он в самом деле допился до того, что у него начались галлюцинации? Ведь был же прецедент, когда, употребив марку ЛСД-25, он полтора часа беседовал с фонарным столбом, принимая его за профессора философии, и, что характерно, столб ему отвечал.

Но так ЛСД — галлюциноген, а тут просто алкоголь, пусть и в больших количествах, и потому…

Нет. Все сомнения выдымились, как тени из дальних углов при включении верхнего света.

…Жак в самом деле неподвижно лежал у колонны. Гарпагин витиевато выругался и, подскочив к своему поваро-шоферу, дернул его за волосы и заорал:

— Нажрался, да? Мало было тебе коньяка, так ты в подвал за мои вином полез? И нечего притворяться! Труп из себя строишь, да? — Степан Семеныч подскочил к массивной винной бочке, отвернул краник, синхронно подставляя ладонь. Но вместо ожидаемой струи на руку пролилась жалкая струйка, тут же иссякшая и пошедшая сначала частыми, а потом все более редкими каплями.

— Чиоо-орт!.. — простонал несчастный рантье. — Да как же он мог выпить сто… столько? — Он дернул на себя дверцу пыльного шкафа, и тут же хриплый вопль вырвался из его груди.

У Ивана Саныча помутилось перед глазами: вопль Гарпагина был таким, как если бы он увидел еще один труп, на этот раз не лежащий на полу, а заложенный в шкаф.

Но, к счастью, причина коренилась совершенно в ином.

— Вино… исчезло! — прохрипел Гарпагин. — Исчезло! О Господи!

Он заметался по подвалу, а Осип мрачно проговорил:

— Кажется, он там еще что-нибудь найдет. Да. А Жак, — он присел на корточки возле тела поваро-шофера, — а Жак, кажись, в самом деле того… готов. Убили.

— Ты…

— Чаво?

— Так ты же и убил! — прохрипел Иван Саныч. — Ты же сам сказал, а теперь говоришь — кажется.

— Да ты чаво? — изумился Осип. — У тебя окончательно мозга поехала, Ванюха? Чаво я тебе такое говорил?

— Ты говорил: «Да, я. Ну и что тут такого? Сам, что ли, никогда?…» А я никого никогда не убивал.

— Да причем тут убивал? Я совсем не про это говорил.

— А что же? Где ты был? Почему твоя кровать была пустая? А, Осип?

Моржов пожал плечами:

— Ну так что ж… меня, правда, просили не говорить, но раз пошла такая заваруха… скажу. У ентой я был… у Лизаветы. Дочки Семенычевой.