Крушение - Рабиндранат Тагор

— Что это у тебя за странная манера звать меня?

— А как же быть иначе?

— Для чего же, по-твоему, отец с матерью дали мне имя? Чтобы оно никогда не пригодилось? Почему бы не назвать меня Ромешем, если я тебе нужен?

— Не дело ты говоришь!..[18] Послушай, кушанье готово. Поужинай сегодня пораньше, а то ты мало ел утром.

Свежий речной воздух давно возбудил у Ромеша аппетит, но он до сих пор молчал, не желая, чтобы Комоле пришлось лишний раз волноваться из-за недостатка провизии. Теперь же неожиданное ее предложение очень его обрадовало. И радость была не только по поводу одной предстоящей трапезы. Юноше пришло вдруг на ум, что заботу о его благополучии взяла на себя сама судьба, и он не вправе не склониться перед ее волей. Тем не менее он никак не мог избавиться от мучительного сознания, что все это основано на ошибке. Ромеш тяжело вздохнул и с поникшей головой вошел в каюту.

Заметив угрюмое выражение его лица, Комола удивленно спросила:

— Кажется, тебе совсем не хочется есть? Неужели не проголодался? Я тебя не неволю.

Но Ромеш с деланой веселостью поспешил ответить:

— Что тебе меня неволить, это делает мой собственный желудок. Смотри, как бы в другой раз, когда ты вздумаешь, гремя ключами, приглашать меня к столу, не явился на твой зов сам Мадхусудон![19] Однако что-то я не вижу здесь ничего съедобного! — продолжал он, оглядываясь. — Хоть я и страшно голоден, но подобные предметы вряд ли смог бы переварить! — Ромеш указал на постель и другие находившиеся в каюте вещи. — Меня с детства приучили совсем к иной пище.

Комола разразилась звонким смехом и долго не могла успокоиться.

— Ну вот, а теперь тебе уж и не терпится! Стоял, смотрел на небо и никакого голода и жажды не чувствовал. А стоило только позвать тебя, как сразу вспомнил, что проголодался! Хорошо, хорошо. Подожди минутку, сейчас все принесу.

— Да поскорей, иначе придешь и не увидишь в комнате даже постельных принадлежностей! Прошу на меня в таком случае не обижаться.

Эта повторенная шутка снова доставила девушке большое удовольствие. В полном восторге, наполнив комнату звонкими переливами смеха, она скрылась за дверью. Напускная жизнерадостность Ромеша моментально угасла.

Комола скоро вернулась с плетеной, прикрытой листьями шалового дерева корзиной и, поставив ее на кровать, принялась вытирать пол краем сари.

— Что ты делаешь? — с беспокойствам воскликнул Ромеш.

— Да ведь я все равно сменю сейчас платье.

С этими словами Комола расстелила на полу листья шала и ловко выложила на них лучи [20] и овощи.

— Вот так чуда! Откуда ты раздобыла лучи? — удивился Ромеш.

Но девушке вовсе не хотелось, чтобы ее секрет был раскрыт так легко.

— А как ты думаешь? — с таинственным видом спросила она.

Ромеш сделал вид, будто очень затрудняется ответить.

— Несомненно взяла из запасов команды?

— Что ты! Как можно! — с возмущением воскликнула Комола.

Ромеш принялся уничтожать лучи, продолжая дразнить Комолу самыми невероятными предположениями относительно способа их получения. В конце концов он заявил, что это, наверно, владелец волшебной лампы, герой арабских сказок, Аладин прислал их из Белуджистана в подарок своей почитательнице. Этим Ромеш окончательно вывел девушку из терпения.

— Перестань! Теперь я ничего не буду тебе рассказывать! — отвернувшись, сказала она.

— Нет, нет! Признаю свое поражение! — воскликнул Ромеш. — Конечно, трудно себе представить, как можно приготовить лучи, находясь посреди реки, но на вкус они тем не менее замечательны.

И юноша с усердием начал доказывать, насколько аппетит преобладает в нем над жаждой знаний.

Как только пароход сел на мель, Комола для пополнения своей опустевшей кладовой послала Умеша в деревню. У нее еще осталось немного денег из тех, что дал Ромеш, провожая ее в школу. Их-то и потратила она на гхи[21] и муку.

— А ты чего бы хотел поесть, Умеш? — спросила Комола мальчика.

— У торговца молоком, госпожа, я видел хороший творог, а у нас есть бананы. Если еще купить на одну-две пайсы[22] молотого рису, я сумел бы сегодня приготовить отличное блюдо, — ответил мальчик.

Комола сама разделяла эту его страсть к подобному лакомству.

— Осталось у тебя хоть немножко денег, Умеш? — спросила она.

— Совсем ничего, мать.

Это поставило ее в сильное затруднение. Девушка представить себе не могла, как решиться сказать Ромешу, что ей нужны деньги. Немного погодя она проговорила:

— Сегодня на сладкое не хватит, но ты не расстраивайся, у нас есть лучи. Пойдем замесим тесто.

— Так ведь я же говорю, мать, что видел еще и хороший творог. С этим-то как быть?

— Послушай, Умеш, когда сегодня господин сядет есть, ты и допроси у него денег на покупки.

Ромеш уже сидел и ел, когда к нему приблизился Умеш, смущенно почесывая в затылке. Когда Ромеш взглянул на него, мальчик бессвязно пролепетал:

— Мать… насчет денег… на покупки…

Только тут впервые пришло юноше в голову, что ведь для приготовления пищи нужны деньги и волшебная лампа Аладина в этом не поможет.

— У тебя же совсем нет денег, Комола, — озабоченно сказал он. — Почему ты сама мне об этом не напомнишь?

Девушка молча приняла на себя эту вину.

После ужина Ромеш вручил ей небольшую шкатулку и произнес:

— С сегодняшнего дня складывай сюда все свои драгоценности и деньги.

Успокоясь на том, что теперь все бремя домашних хлопот переложено на плечи Комолы, он снова встал у палубных поручней, устремив взор на запад, где край небосвода прямо на глазах погружался в темноту.

Умеш приготовил себе, наконец, кушанье из творога, бананов и риса, а Комола, стоя перед мальчиком, подробно расспрашивала о его жизни.

В семье его властвовала мачеха, и жилось ему там очень тяжело. Умеш убежал из дому и направлялся теперь в Бенарес к деду его матери.

— Если ты оставишь меня при себе, мать, я никуда больше не поеду, — заключил он.

Материнский инстинкт, заговоривший в каких-то тайниках сердца Комолы, откликнулся на эту трогательную просьбу мальчика-сироты, и она ласково сказала:

— Очень хорошо, Умеш, ты поедешь с нами.

Глава двадцать пятая

Сплошная, словно проведенная тушью, полоса берегового кустарника казалась темной каймой на парчовом одеянии невесты-ночи. В угасающих лучах заходящего солнца потянулась на ночлег к тихим озеркам стая диких уток, весь день кормившаяся возле деревни. Утих гомон ворон, устроившихся в своих гнездах. На реке не осталось ни одной лодки, только тихо тянули бечевой большой парусник, и его темный силуэт резко выделялся на золотисто-зеленой поверхности реки.

Ромеш передвинул свое плетеное кресло на нос корабля, залитый ясным светом молодого месяца.

С западного края неба исчезли последние золотые отблески вечерней зари, и весь огромный мир как бы растворился, прикрытый волшебной пеленой лунного света.

«Хем! Хем!» — мысленно повторял Ромеш. Это имя было для него как нежное прикосновение, оно не уходило из его сердца. При одном его звуке казалось, будто страдальчески заглянули ему в лицо чьи-то обведенные тенью, затуманенные безмерной нежностью глаза. Ромеш вздрогнул, на глаза его навернулись слезы.

Перед ним пронеслась вся его жизнь за последние два года. Вспомнился первый день знакомства с Хемнолини. Он и не знал тогда, что этому дню суждено занять такое место в его судьбе. Когда Джогендро привел его впервые к ним в дом и смущенный юноша увидел за чайным столом Хемнолини, он почувствовал себя в страшной опасности. Но мало-помалу застенчивость его прошла, они привыкли друг к другу, и узы этой привычки постепенно превратили Ромеша в пленника. Казалось, все написанные о любви стихи, которые ему доводилось читать, посвящены одной Хемнолини. «Я люблю», — повторял он себе, переполненный гордостью. Товарищам приходилось перед экзаменами вызубривать наизусть сюжеты любовных поэм, а он, Ромеш, любил в самом деле, и в этом было его преимущество перед ними. Вспоминая все это сейчас, Ромеш понял, что в то время он стоял только в преддверии любви. И лишь когда так неожиданно появившаяся Комола непоправимо усложнила его жизнь, любовь его, пройдя через тяжелые испытания, окрепла, проснулась и ожила.

Склонив голову на руки, Ромеш думал о том, что перед ним еще целая жизнь, существование, полное сердечных томлений, бытие человека, запутавшегося в крепких сетях безысходности. Неужели у него не хватит сил разорвать их?

В порыве твердой решимости юноша поднял голову и внезапно увидел Комолу. Она стояла, облокотившись на спинку соседнего кресла.

— Ты спал? Я тебя разбудила? — испуганно спросила девушка.

Видя, что, охваченная раскаянием, она уже собирается уйти, Ромеш поспешно остановил ее: