Последний довод побежденных - Сергей Лапшин

Наверняка сыграло свою роль и отсутствие зенитного прикрытия. Даже не в той степени, что не смогли дать отпор русским, а гораздо больше в качестве занозы в подсознании, где сидела мысль о собственной незащищенности. Ланге не был трусом. Немудрено испугаться истребителя. Но вот разобраться в том, что произошло, дабы после ничего подобного не повторилось, Олафу было необходимо.

Майор Вайзен, непосредственный командир, а еще больше друг и наставник, позволил себе легкий стук в дверь, прежде чем войти. И лишь спустя пару секунд дверь отворилась, майор, бросив короткий взгляд на занятого своим мучительным письмом лейтенанта, прошел в комнату. Неторопливо, избегая смотреть на своего соседа, демонстративно увлеченного, расстегнул китель, повесил на вешалку, водрузив ее на вбитый стену гвоздь. Платяной шкаф в занятой офицерами хате имелся, но запах пота, затхлости и крысиный дух столь сильно впитался в древнюю конструкцию, что собственные вещи Вайзен предпочитал хранить отдельно.

— Я вижу, вы озабочены, мой мальчик, — после некоторых колебаний все же произнес майор. Поправил рубашку, пальцами заправляя ее за ремень, и подошел к столу, за которым устроился лейтенант. Подвинул табурет, опустился на него, немного наклонился вперед, твердо облокотившись о столешницу. — Могу понять вас, и мне, когда я впервые столкнулся со смертью, пришлось не сладко. Это нужно пережить, Олаф. Воспринять как то, что уже произошло. Смириться.

Ланге легко откликнулся на добровольную помощь своего старого наставника. Наверное, ему бы не хватило духу просить об этом, и потому он был благодарен тому, что Вайзен сам предложил разговор. Лейтенант отложил ручку и, явно волнуясь, а оттого несколько горячечно откликнулся:

— Я понимаю, герр майор, я это прекрасно понимаю! И я готов погибнуть за Великую Германию, думаю, в этом вы ни капли не сомневаетесь! Но вчера… Понимаете, вчера мне было не просто страшно… — Ланге замялся, не зная как выразить обуревающие его чувства.

— Понимаю, — кивнул Вайзен, поднял ладонь и по-отечески крепко сжал, почти что стиснул плечо своего лейтенанта. — Крещение огнем, мой мальчик, ведь это не просто слова! Вам следует пройти через многое, чтобы сполна ощутить честь сражаться за Рейх. Вы, будто фройляйн, дали волю своим чувствам! Соберитесь, Олаф! Что за настроение? Вы думаете, Катарина и ваша добрая матушка хотели бы видеть в вас такого защитника?

Вайзен не поленился даже слегка встряхнуть Ланге за плечо. Нужно было срочно привести его в себя, а то в противном случае рефлексирующий мальчишка мог надумать себе бог знает что!

— Война — это потери, мой мальчик. Это кровь и боль. Такова сама суть войны, и железный, выкованный, обожженный в боях характер — итог ее! Мы — высшая раса не по праву рождения, Олаф, а по праву, достигнутому своей кровью и своими подвигами! Соберитесь, вы обязаны сражаться за Рейх, а не устраивать копания в душе. Вы живы и способны взять в руки оружие, и значит, вы опора и защита своей родины. Запомните на всю жизнь то, что произошло вчера, и никогда не позвольте повториться этому. Будьте всегда готовы отстаивать свою жизнь и свою честь!

Ланге кивнул, слегка оторопев от напора Вайзена. Он ожидал услышать несколько другое, искренние слова поддержки, объяснение его странного, мятежного состояния. А вместо этого майор выложил ему нечто не более ценное, чем пропаганда Геббельса. Эта мысль подтолкнула к другому, далеко не самому приятному открытию. Смотря в увлеченно горящие глаза Вайзена, Ланге четко осознал, что все меньше и меньше понимает своего старого наставника.

* * *

Мелкие капли разлитой в воздухе влажности оседали на пожелтевших листьях раскидистой смородины. Затянутое облаками небо не пропускало света луны, а резкие порывы ветра холодили продрогшее тело.

Илюхин поежился. Не дело это — китель да куртка сверху него. Греть-то что будет? Второй час сидит он на холодной, мокрой земле, и конца-края этому сидению не видно. Сержант потер ладони одну о другую, поднес их ко рту, складывая ковшиком, и задышал, пытаясь согреть.

Следует отдать должное, и другим не лучше. Мерзнут так же, и ждут терпеливо. Второй час ждут. Он прямо за дверью, а Жилов с Захаровым с левой стороны. Разведчики Терехова, решившие не рисковать, держат под прицелом окна дома. Штурмовать они не будут. Это капитан ясно сказал. Так что всей помощи от них — при плохом стечении обстоятельств поддержка огнем.

Этого следовало ожидать. Могли ведь и вовсе не согласиться, мол, надо вам, сами и разбирайтесь со своими друзьями-подельниками недавними. И не денешься никуда. Разбираться нужно было. Да так разбираться, чтобы все пятеро из спецгруппы, сохранившие верность, и оба немца гарантированно стали мертвыми. Дабы никто и никогда не мог ворошить прошлое Свиридова, Илюхина и Жилова с Захаровым.

Терехову нужна была рация. Именно средство связи немецкое должно было обеспечить лояльность советского капитана и его людей. Даже та смешная помощь, которую они предлагали — при случае пострелять, — имела свою цену. Впрочем, это устраивало и бывших бойцов РОА. Капитан обещал, что сразу после захвата свяжется с командованием и запросит безопасный коридор для их выхода.

Илюхин, вздрогнув, быстро вытер ладони о мокрую куртку. Взялся за рукоять ножа и потянул его из смазанных ножен. Беззвучно.

В противовес тому, засовы, на которые закрывалась входная дверь, заскрежетали громко. Со стуком вышел из пазов один, затем второй. Скрипнула на петлях дверь, раскрываясь… Илюхин, разогнувшись, уцепился за ручку и резко дернул ее на себя. Человек, появившийся на пороге, охнул, потеряв опору, и, подавшись вперед, повалился на сержанта. Илюхин поймал его, прижимая к груди, схватил за волосы левой рукой, вжимая лицом себе в плечо. А правой, с зажатым в ней ножом, заработал безжалостно, вбивая клинок между ребер предателя. Один раз, второй и третий. Не обращая внимания на слабые попытки оттолкнуть его или ударить.

Жилов и Захаров, торопясь, пробежали мимо. Кто-то впопыхах задел сержанта, чувствительно приложив его в спину. Илюхин, не желая останавливаться и для гарантии, ударил часового еще несколько раз. Сбоку и со спины. Вспарывая с каждым ударом и одежду и плоть и поворачивая нож, прежде чем его вытащить из раны. Дождался, пока хрипящий ему в одежду человек замолкнет и прекратит сопротивляться, обвиснет в руках. Аккуратно опустил тело на крыльцо.

Провел рукой по груди и посмотрел на ладонь. Не увидел, конечно, ничего в темноте. Мокрая, влажная кожа, а от дождя ли, от крови, не разобрать. Опомнившись, повернулся и махнул рукой, призывным жестом. Через несколько секунд от забора отделилась тень. Пригнувшись, короткой перебежкой Свиридов достиг крыльца. Переведя дух, лейтенант снял с плеча автомат и передал его Илюхину. Взглянул испытующе на своего сержанта и одобряюще хлопнул его по плечу.

В то же мгновение стекло на втором этаже особняка, немного левее крыльца, разлетелось от удара изнутри. Осколки еще не успели достигнуть земли, как темный проем окна осветился оранжевой вспышкой выстрелов. Пули загрохотали по перилам, по доскам ступеней, чавкнули в тело зарезанного предателя. Свиридов, мгновенно сориентировавшись, втолкнул Илюхина в дом, избегая обстрела. Похоже, сделать все чисто и безошибочно у них не получилось. Вторая очередь прошила тонкую крышу. Пули вонзились в доски настила, в том самом месте, где секунду назад стояли лейтенант с сержантом.

Диляров плотно прижал приклад автомата к плечу. ППС — не снайперское оружие. Точность стрельбы — далеко не самое главное его свойство. Однако особого снайперского искусства тут и не требовалось. Обстреливающий крыльцо высунулся из окна чуть ли не вполовину. Его было прекрасно видно на фоне светло-песчаной стены особняка. Дульные вспышки огня только облегчали прицеливание. Расстояние — метров тридцать, не больше.

Диляров вжал спусковой крючок, тут же отпуская его, и вновь. Короткие, по три-четыре патрона, очереди настигли увлеченного стрелка. Он вздрогнул, издал приглушенный всхлип и как-то нелепо задергался. Автомат, выпав из его рук, глухо шмякнулся о землю под окнами. Следом, буквально через мгновение, из окна вылетел небольшой, крутящийся предмет, мгновенно опознанный Диляровым:

— Граната! — в голос рявкнул он, растягиваясь за своим укрытием из штабеля колотых дров.

Разрывая тишину и ставя жирную точку в этапе благополучного течения операции, грохнул гранатный разрыв. Взвизгнув, осколки прошлись по саду, срубая ветви деревьев и кустарников.

Диляров считал про себя. Гранаты должны бросаться парами. Одна и за ней вторая, чтобы противник, почувствовав себя в безопасности, нарвался на второй подрыв. Остановившись на семи, лейтенант вынырнул из-за штабеля, беря под прицел злополучное окно. Слева прострекотал трофейный МР-38 Клыкова, разбивая пулями соседний проем. Кто-то еще открыл огонь, расщепляя оконную раму, разнося остатки стекол. Подавляющий огонь. Одна из составляющих штурма. Не тихой ночной операции, а полноценного штурма. Будто в добавление к этим мыслям, в доме хлопнул гранатный разрыв.